ала: "Ничего, мол, не выйдет...
старанья  много,  да  гибкости  не  хватает;  попробуй-ка  фагот".   Старуха
выпросила фагот у капельмейстера стрелкового полка. Я упражнялся в траншеях.
Подучился, купил фагот, стал зарабатывать!
     Джордж говорит, что она свежа, как роза, и крепка, как яблоко.
     - Старуха прекрасная женщина, - соглашается мистер  Бегнет.  -  Значит,
можно  сказать,  что  она  похожа  на  прекрасный  день.  Чем  дальше,   тем
прекрасней. С моей старухой никто не  сравнится.  Но  при  ней  я  этого  не
говорю. Надо соблюдать дисциплину.
     Продолжая беседовать о том о сем, они ходят взад и  вперед  по  уличке,
мерно маршируя в ногу, пока Квебек и Мальта не приглашают их отдать  должное
вареной  свинине  с  овощами,  над  которой  миссис  Бегнет,  как   полковой
священник, читает краткую молитву. Раздавая эту пищу и выполняя прочие  свои
хозяйственные обязанности, миссис Бегнет действует по тщательно выработанной
системе: блюда стоят против нее, а она добавляет  к  каждой  порции  свинины
порцию подливки, зелени, картофеля, других овощей, даже горчицы,  и  каждому
подает тарелку с полным рационом. Распределив по  той  же  системе  пиво  из
кувшина и снабдив таким образом столующихся всем необходимым, миссис  Бегнет
принимается утолять собственный голод, который у нее под стать ее  здоровью.
"Инвентарь военной столовой", если можно так  назвать  обеденную  посуду,  в
большей своей части состоит из  роговых  и  оловянных  предметов,  служивших
хозяевам в различных частях света. В частности, складной нож юного  Вулиджа,
который открывается так  же  туго,  как  устрица,  но  то  и  дело  с  силой
закрывается сам собой, - чем портит аппетит молодому музыканту, - по слухам,
переходил из рук в руки и обошел все колониальные гарнизоны.
     Покончив с  обедом,  миссис  Бегнет  с  помощью  младших  членов  семьи
(которые сами моют и чистят свои чашки, тарелки, ножи и вилки)  начищает  до
блеска всю обеденную посуду, приводя ее в тот вид, какой она имела до обеда,
и убирает все по своим местам, но сначала выметает золу из камина, чтобы  не
задержать мистера Бегнета и гостя, которым уже хочется закурить трубки.  Эти
хозяйственные хлопоты вынуждают ее то и дело бегать в  деревянных  сандалиях
на задний двор и черпать  воду  ведром,  которое  в  конце  концов  получает
удовольствие служить для омовения самой  миссис  Бегнет.  Но  вот  "старуха"
вернулась в комнату свежая, как огурчик, и уселась  за  шитье,  и  тогда,  -
только тогда, ибо лишь теперь можно считать, что она  окончательно  позабыла
об овощах, - мистер Бегнет просит кавалериста рассказать в чем дело.
     Мистер Джордж приступает к этому с величайшим тактом, делая вид,  будто
обращается к мистеру Бегнету, но  в  действительности  не  отрывая  глаз  от
"старухи", с которой сам Бегнет тоже не сводит глаз. А она, женщина столь же
тактичная,  усердно  занимается  шитьем.  Когда  дело   изложено   во   всех
подробностях, мистер Бегнет, соблюдая дисциплину, прибегает к своей  обычной
хитрости.
     - Это все, Джордж? - спрашивает он.
     - Все.
     - Ты согласишься с моим мнением?
     - Безоговорочно, - отвечает Джордж.
     - Старуха, скажи ему мое мнение, - говорит  мистер  Бегнет.  -  Ты  его
знаешь. Скажи ему, в чем оно заключается.
     Мнение ее мужа заключается в том, что мистер Джордж  должен  как  можно
меньше водиться с людьми, которые так скрытны,  что  ему  их  не  раскусить;
должен поступать как можно осторожнее в вопросах, которых  он  не  понимает,
потому что самое разумное - это не делать ничего втемную, не участвовать  ни
в чем загадочном и таинственном, не ставить ноги туда, где не видишь  земли.
Это и в самом деле мнение мистера Бегнета, но только высказанное "старухой",
и оно снимает бремя с души мистера Джорджа, так убедительно подтверждая  его
собственное мнение и рассеивая его сомнения, что  по  столь  исключительному
случаю он решает выкурить еще трубку и поболтать о былых временах  со  всеми
членами семейства Бегнет, сообразуясь с различными степенями  их  жизненного
опыта.
     По этим же причинам мистер Джордж ни разу не вставал  с  места  в  этой
комнате, пока для британской публики в театре не пробил час ожидать фагот  и
флейту; но и тогда у мистера Джорджа уходит еще немало времени на то,  чтобы
в качестве домашнего любимца - "Заводилы" проститься с Квебек и Мальтой и  в
качестве крестного отца тайком сунуть шиллинг в карман крестнику, прибавив к
нему поздравления с успехом; поэтому, когда  мистер  Джордж  поворачивает  к
Линкольновым полям, на дворе уже темно.
     "Семейный дом, - размышляет он, шагая, - будь он хоть самый скромный, а
поглядит на него такой холостяк, как я, и почувствует свое  одиночество.  Но
все же хорошо, что я не отважился на женитьбу. Не  гожусь  я  для  этого.  Я
такой бродяга даже теперь, в моих летах, что  и  месяца  бы  не  выдержал  в
галерее, будь она порядочным заведением и не живи я в ней по-походному,  как
цыган. Ладно! Зато я никого не позорю, никому не в  тягость;  и  то  хорошо.
Много лет уж я этого не делал!"
     Он свистом отгоняет от себя эти мысли и шагает дальше.
     Дойдя  до  Линкольновых  полей  и  поднявшись   на   лестницу   мистера
Талкингхорна, он видит, что дверь затворена - контора закрыта; но, не  зная,
что, если двери заперты, значит хозяев нет дома, и к тому  же  очутившись  в
темноте, кавалерист возится, ощупывая стену в надежде отыскать ручку  звонка
или открыть дверь, как вдруг с улицы входит мистер Талкингхорн,  поднимается
вверх по лестнице (конечно, бесшумно) и с раздражением спрашивает:
     - Кто тут? Что вы здесь делаете?
     - Прошу прощения, сэр. Это я, Джордж. Сержант.
     - А разве сержант Джордж не успел заметить, что дверь моя заперта?
     - Да нет, сэр, не успел. Во  всяком  случае,  не  заметил,  -  отвечает
кавалерист, несколько уязвленный.
     - Вы передумали? Или стоите на своем? - спрашивает мистер Талкингхорн.
     Впрочем, он сам обо всем догадался с первого взгляда.
     - Стою на своем, сэр.
     - Так я и думал. Больше говорить не о чем. Можете идти. Значит, вы  тот
самый человек, у которого  нашли  мистера  Гридли,  когда  он  скрывался?  -
спрашивает мистер Талкингхорн, отпирая дверь ключом.
     -  Да,  тот  самый,  -   отвечает,   остановившись,   кавалерист,   уже
спустившийся на две-три ступеньки. - Ну и что же, сэр?
     - Что? Мне не нравятся ваши сообщники. Вы не вошли  бы  в  мою  контору
сегодня утром, знай я, что вы  тот  самый  человек.  Гридли?  Злонамеренный,
преступный, опасный субъект!
     Юрист, проговорив эти слова необычным для него повышенным тоном, входит
в контору и с оглушительным грохотом захлопывает дверь.
     Мистер Джордж чрезвычайно возмущен подобным обращением, тем  более  что
какой-то клерк, поднимающийся по лестнице, расслышал только последние  слова
и, очевидно, отнес их на счет мистера Джорджа.
     - Хорошо меня тут аттестовали, - ворчит кавалерист, кратко  выругавшись
и быстро  спускаясь  по  лестнице.  -  "Злонамеренный,  преступный,  опасный
субъект!" - А проходя под фонарем и взглянув вверх, видит, что клерк смотрит
на него, явно стараясь запомнить  его  лицо.  Все  это  настолько  усиливает
возмущение  мистера  Джорджа,  что  он  минут  пять   пребывает   в   дурном
расположении духа. Но затем свистом прогоняет это свое огорчение так же, как
и все прочее, и шагает домой, в "Галерею-Тир".


ГЛАВА XXVIII

     Железных дел мастер

     Сэр Лестер Дедлок преодолел на время родовую подагру и снова  встал  на
ноги как в буквальном, так и в переносном  смысле.  Сейчас  он  пребывает  в
своем Линкольнширском поместье, но здесь опять наводнение, и хотя Чесни-Уолд
хорошо защищен от холода и сырости, они забираются и туда и пронизывают сэра
Лестера до костей. Дрова и каменный уголь - то есть бревна  из  дедлоковских
лесов и останки  лесов  допотопных  -  жарко  пылают  в  широких  объемистых
каминах, и  в  сумерках  огонь  подмигивает  хмурым  рощам,  которые  угрюмо
наблюдают, как приносятся в жертву деревья; но и огонь не в  силах  отогнать
врага. Ни трубы с горячей водой, протянувшиеся  по  всему  дому,  ни  обитые
войлоком окна и двери, ни ширмы, ни  портьеры  не  могут  возместить  тепло,
недостающее огню, и согреть сэра  Лестера.  Поэтому  великосветская  хроника
однажды утром объявляет всем имеющим уши, что леди Дедлок вскоре  собирается
вернуться в Лондон на несколько недель.
     Печально, но бесспорно, что даже у  сильных  мира  сего  бывают  бедные
родственники.  У  сильных  мира  сего  нередко  бывает  даже  больше  бедных
родственников, чем у простых  смертных,  ибо  самая  красная  кровь  высшего
качества вопиет так же  громко,  как  и  преступно  пролитая  кровь  существ
низшего порядка, и ее нельзя не услышать. Даже  самые  дальние  родственники
сэра Лестера похожи на преступления в том смысле,  что  непременно  "выходят
наружу". Среди них есть родственники столь бедные, что - да будет  позволено
нам высказать дерзкую мысль - лучше бы им не  быть  звеньями  из  накладного
золота в отлитой из чистого золота  цепи  Дедлоков,  но  появиться  на  свет
выкованными из простого железа и служить для черной работы.
     Однако, будучи потомками  знатных  Дедлоков,  они  не  могут  выполнять
никакой работы (за ничтожными исключениями, когда должность почетна,  но  не
доходна), считая, что работать - это ниже их достоинства. Поэтому они гостят
у своих богатых родственников; если удается, делают долги, если  нет,  живут
бедно; - женщины не находят себе мужей, а мужчины - жен; и все ездят в чужих
экипажах и сидят на парадных обедах, которых никогда не устраивают сами,  да
так вот и прозябают в высшем свете. Можно сказать, что род  Дедлоков  -  это
крупная сумма, разделенная на  некоторое  число,  а  бедные  родственники  -
остаток, и никто не знает, что с ними делать.
     Каждый, кто считает себя сторонником сэра Лестера Дедлока  и  разделяет
его образ мыслей, по-видимому состоит с ним в более или  менее  близком  или
дальнем родстве. Начиная с милорда Будла и герцога Фудла  и  кончая  Нудлом,
все попадают в паутину  родственных  уз,  которую,  подобно  могущественному
пауку, соткал сэр Лестер. Но, спесивый  в  своих  родственных  отношениях  с
"большими  людьми",  он  с  "маленькими"  великодушен  и  щедр,  -   конечно
по-своему, свысока, - и даже сейчас, несмотря на сырую погоду, со стойкостью
мученика выносит присутствие бедных родственников, приехавших  в  Чесни-Уолд
погостить.
     Среди них место в первом ряду занимает Волюмния Дедлок, молодая  девица
(шестидесяти лет), вдвойне одаренная блестящими родственными связями, ибо  с
материнской стороны она имеет честь  состоять  бедной  родственницей  других
высокопоставленных особ. В юности мисс Волюмния обладала приятными талантами
по части вырезания украшений из цветной бумаги, пения романсов на  испанском
языке  под  аккомпанемент  гитары  и  загадыванья  французских   загадок   в
деревенских усадьбах, поэтому двадцать лет своей жизни,  между  двадцатью  и
сорока годами, она провела довольно весело. Но после сорока  Волюмния  вышла
из  моды  и,  наскучив  человечеству  своими  вокальными  выступлениями   на
испанском языке, удалилась в Бат *, где скромно живет на ежегодное  пособие,
получаемое от сэра Лестера, и откуда время от времени выезжает, чтобы  снова
воскреснуть в поместьях родственников. В  Бате  у  нее  обширное  знакомство
среди безобразных тонконогих пожилых джентльменов в  нанковых  брюках,  и  в
этом унылом городе она занимает высокое положение. Но  в  прочих  местах  ее
слегка побаиваются - слишком уж  расточительно  она  употребляет  румяна  и,
кроме того, упорно не  желает  расстаться  со  своим  старомодным  жемчужным
ожерельем, похожим на четки из воробьиных яиц.
     В любой благоустроенной стране Волюмнию беспрекословно  включили  бы  в
список пенсионеров. С этой целью даже были начаты хлопоты,  и  когда  Уильям
Баффи пришел к власти, никто уже не сомневался, что  Волюмнии  Дедлок  дадут
пенсию - фунтов двести в год. Однако Уильям Баффи, вопреки  всем  ожиданиям,
почему-то нашел, что не может это устроить, - не такие, мол, времена,  -  и,
как заявил ему тогда сэр Лестер Дедлок, это  был  первый  очевидный  признак
того, что страна стоит на краю гибели.
     Здесь гостит также достопочтенный Боб Стейблс, который умеет изготовить
конскую примочку не хуже ветеринара и стреляет лучше, чем  многие  егери.  С
недавних пор он превыше всего жаждет послужить отечеству на доходном  посту,
не связанном ни с хлопотами, ни с ответственностью. В хорошо функционирующем
политическом  организме  столь   естественное   желание   бойкого   молодого
джентльмена с такими прекрасными связями было бы удовлетворено очень быстро.
Однако Уильям Баффи, придя к  власти,  почему-то  нашел,  что  устроить  это
пустяковое дело он тоже не может, - не такие, мол, времена, - и,  как  тогда
заявил ему сэр Лестер Дедлок, это был второй признак того, что страна  стоит
на краю гибели.
     Остальные родственники - это леди  и  джентльмены  разных  возрастов  и
способностей, в большинстве любезные и  неглупые  люди,  которые,  вероятно,
преуспели бы в жизни, будь они в силах преодолеть свои родственные связи. Но
они не в силах, а потому -  почти  все  -  немного  подавлены  этим  и  вяло
блуждают по своим бесцельным путям, не зная, что с собой делать,  тогда  как
другие не знают, что делать с ними.
     В этом обществе, как и повсюду, полновластно царит миледи  Дедлок.  Она
красива, элегантна, благовоспитанна и в своем мирке (именно "мирке", -  ведь
большой свет не простирается от полюса до  полюса)  властвует  безраздельно,
так что влияние ее в доме  сэра  Лестера,  как  ни  холодно  и  надменно  ее
обращение, очень облагораживает этот мирок и способствует  утонченности  его
нравов. Родственники, даже те старшие  родственники,  которые  оцепенели  от
возмущения, когда сэр Лестер на ней женился, теперь, как вассалы, воздают ей
должную дань, а достопочтенный Боб Стейблс  ежедневно,  в  промежутке  между
первым и вторым завтраком, повторяет какому-нибудь избранному слушателю свое
излюбленное оригинальное  изречение,  заявляя,  что  она  "самая  выхоленная
кобылица во всей конюшне".
     Вот какие гости сидят  в  продолговатой  гостиной  Чесни-Уолда  в  этот
хмурый вечер,  когда  чудится,  будто  шаги  на  Дорожке  призрака  (хоть  и
неслышные здесь) - это шаги какого-то умершего родственника, который  замерз
на дворе, потому что его не впустили в дом. Близится время идти на покой.  В
спальнях по всему дому ярко горит огонь в каминах, рисуя на стенах и потолке
мрачные, призрачные очертания мебели. Свечи для спален стоят  частоколом  на
дальнем столе у двери, а родственники зевают на диванах. Родственники  сидят
за  роялем;  родственники  толпятся  вокруг   подноса   с   содовой   водой;
родственники встают из-за карточного стола; родственники расположились перед
камином. Сэр Лестер стоит у своего любимого камина (в гостиной  их  два).  С
другой стороны  этого  широкого  камина  сидит  за  своим  столиком  миледи.
Волюмния,  в  качестве  одной  из  наиболее  привилегированных  родственниц,
восседает в роскошном кресле между ними.  Сэр  Лестер  смотрит  с  величавым
неодобрением на ее подрумяненные щеки и жемчужное ожерелье.
     - Я не раз встречала на лестнице, что ведет в мою спальню,  -  говорит,
растягивая слова, Волюмния, чьи мысли, должно быть, уже скачут вверх по этой
лестнице, к постели, в надежде отдохнуть после длинного вечера, проведенного
в самой бессвязной болтовне, - я не раз встречала на лестнице одну из  самых
хорошеньких девушек, каких мне случалось видывать в жизни.
     - Это "протеже" миледи, - объясняет сэр Лестер.
     - Так я и думала. Я  догадалась,  что  эту  девушку  высмотрели  чьи-то
необычайно зоркие глаза.  Чудо,  просто  чудо!  Красота,  пожалуй,  немножко
кукольная, - говорит мисс Волюмния, мысленно сравнивая  красоту  девушки  со
своей собственной, - но в своем роде она - совершенство. А какой румянец - в
жизни я не видела такого румянца!
     Сэр  Лестер,  видимо,  соглашается   с   нею,   но   величаво   бросает
неодобрительный взгляд на ее румянец.
     -  Надо  сказать,  -  томно  возражает  миледи,  -  что  если   девушку
"высмотрели необычайно зоркие глаза", как вы говорите, так это глаза  миссис
Раунсуэлл, а вовсе не мои. Роза - ее находка.
     - Она ваша горничная, вероятно?
     - Нет. Она у меня на все руки: это моя любимица... секретарь... девочка
на побегушках... и мало ли еще кто.
     - Вам приятно держать ее при себе, как, например, цветок,  или  птичку,
или картину, или пуделя... впрочем, нет, не пуделя... или вообще  что-нибудь
такое же красивое? - поддакивает Волюмния. - Да, какая она прелесть!  А  как
хорошо сохранилась эта очаровательная старушка миссис Раунсуэлл! Ей,  должно
быть, бог знает сколько лет, однако  она  по-прежнему  такая  расторопная  и
красивая!.. Мы с ней так дружим - право же, я ни с кем так не дружу,  как  с
ней.
     Сэр Лестер находит, что все это верно -  домоправительница  Чесни-Уолда
не может не быть замечательной женщиной. Кроме  того,  он  искренне  уважает
миссис Раунсуэлл, и ему приятно, когда ее хвалят. Поэтому  он  говорит:  "Вы
правы, Волюмния", чем доставляет Волюмнии безмерное удовольствие.
     - У нее, кажется, нет родной дочери, не правда ли?
     - У миссис Раунсуэлл? Нет, Волюмния. У нее есть сын. Даже два сына.
     Миледи, чья  хроническая  болезнь  -  скука  -  в  этот  вечер  жестоко
обострилась  по  милости  Волюмнии,  бросает  усталый   взгляд   на   свечи,
приготовленные для спален, и беззвучно, но тяжело вздыхает.
     - Вот вам разительный пример того беспорядка, которым отмечен наш  век,
когда уничтожаются межи, открываются шлюзы и стираются грани между людьми, -
говорит сэр Лестер с угрюмой важностью. - Мистер  Талкингхорн  сообщил  мне,
что сыну миссис Раунсуэлл предложили выставить свою кандидатуру в парламент.
     Мисс Волюмния испускает пронзительный стон.
     - Да, именно, - повторяет сэр Лестер. - В парламент.
     - В жизни не слыхивала о подобных вещах! Господи твоя воля, да  что  же
он за человек? - восклицает Волюмния.
     - Если не ошибаюсь... он... железных дел мастер.
     Сэр Лестер медленно  произносит  эти  слова  серьезным,  но  не  совсем
уверенным тоном, как будто он не вполне убежден, нужно ли сказать  "железных
дел мастер" или, может быть, лучше "свинцовых дел мастерица",  и  допускает,
что есть какой-то  другой,  более  правильный  термин,  выражающий  какое-то
другое отношение человека к какому-то другому металлу.
     Волюмния вновь испускает слабый стон.
     - Он отклонил предложение, если только  сведения  мистера  Талкингхорна
соответствуют действительности,  а  в  этом  я  не  сомневаюсь,  ибо  мистер
Талкингхорн всегда правдив и точен; и все же, - говорит сэр Лестер, - все же
этот случай остается из ряда вон выходящим и заставляет нас  сделать  весьма
неожиданные... я бы сказал даже потрясающие  выводы.  -  Заметив,  что  мисс
Волюмния  встает,  косясь  на  свечи  для   спален,   сэр   Лестер   вежливо
предупреждает ее желание, проходит через  всю  гостиную,  приносит  свечу  и
зажигает ее от лампы миледи, покрытой абажуром.
     - Я должен попросить вас,  миледи,  -  говорит  он,  зажигая  свечу,  -
остаться здесь на несколько минут, ибо тот человек, о котором я  только  что
говорил, приехал сегодня незадолго  до  обеда  и  попросил  в  очень  учтиво
составленной записке,  -  сэр  Лестер,  со  свойственной  ему  правдивостью,
подчеркивает это, - нельзя не сознаться, в очень учтиво и надлежащим образом
составленной записке, попросил вас и меня уделить ему  немного  времени  для
каких-то переговоров относительно  этой  девушки.  Он,  кажется,  собирается
уехать сегодня вечером, поэтому я ответил, что мы примем его  перед  отходом
ко сну.
     Мисс Вол