Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
р Бойторн напустил на себя добродушно-свирепый вид,
притворяясь, будто твердо решил не замечать существования некоторых лиц, и
мне стало ясно, что знатные прихожане прибыли, а значит, служба сейчас
начнется.
"Господи, не входи в суд с рабом твоим, ибо око твое видит..." *
Забуду ли, как быстро забилось мое сердце, когда, встав с места, я
почувствовала на себе чей-то взгляд?
Забуду ли, как эти прекрасные, гордые глаза внезапно утратили свою
томность и приковали к себе мои? Прошло лишь мгновение, а с меня, выражаясь
образно, уже "сняли оковы", и я опустила глаза и перевела их на страницы
молитвенника; но хоть и короток был этот миг, я успела хорошо разглядеть
прекрасное лицо той, что на меня взглянула.
И, странное дело, во мне всколыхнулось нечто связанное с моей одинокой
жизнью у крестной; да, именно с теми далекими днями, когда я, кончив одевать
свою куклу и одеваясь сама, становилась на цыпочки перед зеркальцем. А ведь
я никогда в жизни не видела этой дамы... в этом я была уверена вполне...
глубоко убеждена.
Нетрудно было догадаться, что церемонный, подагрический седовласый
джентльмен, сидевший вместе с нею на большой, отгороженной от прочих скамье,
- это сэр Лестер Дедлок, а дама - его супруга, леди Дедлок. Но отчего лицо
ее пробудило во мне обрывки давних воспоминаний, смутных, разрозненных,
словно увиденных в разбитом зеркале, и отчего, случайно встретившись с нею
взглядом, я так взволновалась, пришла в такое смятение (а я все еще не могла
успокоиться) - этого я не могла понять.
Решив, что это просто необъяснимая слабость, я попыталась преодолеть
ее, вслушиваясь в слова молитв. Но, как ни странно, мне чудилось, будто это
звучит не голос священника, а незабываемый голос моей крестной. И тут я
подумала: а может быть, леди Дедлок случайно оказалась похожей на мою
крестную? Пожалуй, между ними действительно было небольшое сходство, но
только не в выражении лица - ибо в тех чертах, на которые я смотрела, не
было и следа суровой решимости, избороздившей лицо крестной, как ливни
скалу; а одно лишь легкое сходство черт едва ли могло бы так поразить меня.
Кроме того, я до этой минуты ни в чьем лице не наблюдала такого высокомерия
и гордости, как в лице леди Дедлок. И все же я - я, маленькая Эстер
Саммерсон, девочка, которая когда-то жила одиноко, девочка, чей день
рождения не праздновали, - казалось, вставала перед моими собственными
глазами, вызванная из прошлого какой-то силой, таившейся в этой светской
даме, а ведь я не могла бы сказать: "Мне кажется, что я вижу ее впервые", -
нет, я была твердо уверена, что никогда не видела ее раньше.
Я так трепетала от этого необъяснимого волнения, что даже
наблюдательный взгляд француженки-горничной тревожил меня, хоть я и
заметила, что не успела она войти в церковь, как принялась шнырять глазами
туда, сюда и во все стороны. Мало-помалу, но очень медленно, я в конце
концов поборола свое странное волнение. Не скоро взглянула я снова на леди
Дедлок. Это было в ту минуту, когда молящиеся готовились петь хором перед
началом проповеди. Но леди Дедлок уже не обращала на меня внимания, и сердце
мое перестало стучать. Да и после оно трепетало лишь несколько мгновений, -
когда леди Дедлок раза два взглянула в лорнет не то на меня, не то на Аду.
Служба кончилась, сэр Лестер изысканно-вежливо и галантно предложил
руку леди Дедлок - хотя ему самому приходилось опираться на толстую палку -
и повел свою супругу к выходу из церкви, а потом к поджидавшему их экипажу,
в который были запряжены пони. После этого разошлись и слуги и остальные
прихожане, на которых сэр Лестер (по выражению мистера Скимпола, вызвавшему
бурный восторг мистера Бойторна) взирал с таким видом, словно считал себя
крупным землевладельцем не только на земле, но и на небесах.
- Да ведь он и впрямь верит, что так оно и есть! - воскликнул мистер
Бойторн. - Верит твердо. Так же верили его отец, дед и прадед.
- А вы знаете, - совершенно неожиданно заметил мистер Скимпол,
обращаясь к мистеру Бойторну, - мне приятно видеть человека такого склада.
- Неужели? - удивился мистер Бойторн.
- Представьте себе, что он пожелает отнестись ко мне
покровительственно, - продолжал мистер Скимпол. - Пускай себе! Я не
возражаю.
- А я возражаю, - проговорил мистер Бойторн очень решительно.
- В самом деле? - подхватил мистер Скимпол со свойственной ему
легкостью и непринужденностью. - Но ведь с этими возражениями связано много
всякого беспокойства. А стоит ли вам беспокоиться? Вот я совсем по-детски
принимаю все, что выпадает мне на долю, и ни о чем не беспокоюсь! Скажем
так: я приезжаю сюда и нахожу здесь могущественного властителя, который
требует к себе почтения. Прекрасно! Я говорю: "Могущественный властитель,
вот вам дань моего почтения! Легче отдать ее, чем удержать. Берите! Можете
показать мне что-нибудь приятное - пожалуйста, буду счастлив полюбоваться;
можете подарить мне что-нибудь приятное - пожалуйста, буду счастлив
принять". Выслушав мои слова, могущественный властитель подумает: "Неглупый
малый. Я вижу, он приспособляется к моему пищеварению и к моей желчи. Он не
принуждает меня свертываться подобно ежу и топорщить иглы. Напротив, при нем
я расцветаю, раскрываюсь, показываю свои светлые стороны, как туча у
Мильтона*, и тем приятнее нам обоим. Вот мой детский взгляд на такие вещи.
- Но предположим, что завтра вы отправитесь куда-нибудь в другое место,
- проговорил мистер Бойторн, - и там встретите человека совершенно
противоположного склада. Как тогда?
- Как тогда? - повторил мистер Скимпол, являя всем своим видом
величайшую искренность и прямодушие. - Совершенно так же. Я скажу:
"Глубокоуважаемый Бойторн (допустим, что это вы олицетворяете нашего
мифического приятеля), глубокоуважаемый Бойторн, вам не нравится
могущественный властитель? Прекрасно. Мне также. Но я считаю, что в обществе
я должен быть приятным; я считаю, что в обществе приятным обязан быть
каждый. Короче говоря, общество должно быть гармоничным. Поэтому, если вам
что-либо не нравится, мне это тоже не нравится. А теперь, высокочтимый
Бойторн, пойдемте обедать!"
- Но высокочтимый Бойторн мог бы сказать... - возразил наш хозяин,
надуваясь и густо краснея: - "Будь я...
- Понимаю, - перебил его мистер Скимпол. - Весьма возможно, он так и
сказал бы.
- ...если я пойду обедать!" - вскричал мистер Бойторн в буйном порыве,
останавливаясь, чтобы хватить палкой по земле. - И он, наверное, добавил бы:
"А есть ли в природе такая вещь, как принцип, мистер Гарольд Скимпол?"
- На что Гарольд Скимпол ответил бы следующее, - отозвался тот самым
веселым тоном и с самой светлой улыбкой: - "Клянусь жизнью, не имею об этом
ни малейшего понятия! Не знаю, какую вещь вы называете этим словом, не знаю,
где она и кто ею владеет. Если вы владеете ею и находите ее удобной, я в
восторге и сердечно вас поздравляю. Но сам я понятия о ней не имею, уверяю
вас, потому что я сущее дитя; и я ничуть не стремлюсь к ней и не жажду ее".
Итак, сами видите, что высокопочтенный Бойторн и я, мы в конце концов пошли
бы обедать.
То был один из их многих кратких разговоров, неизменно внушавших мне
опасение, что они могут кончиться, - как, пожалуй, и кончились бы при других
обстоятельствах, - бурным взрывом со стороны мистера Бойторна. Но в нем было
сильно развито чувство гостеприимства и своей ответственности как нашего
хозяина, а мой опекун искренне хохотал, вторя шуткам и смеху мистера
Скимпола, словно смеху ребенка, который день-деньской то выдувает, то
протыкает мыльные пузыри; поэтому дело никогда не заходило далеко. Сам
мистер Скимпол, казалось, не сознавал, что становится на скользкий путь, и
после таких случаев обычно шествовал в парк рисовать, - но никогда не кончал
рисунка, - или принимался играть на рояле отрывки из каких-нибудь
музыкальных произведений, или напевать отдельные фразы из разных песенок, а
не то ложился на спину под дерево и созерцал небо, для чего, по его словам,
он и был создан - так ему это правилось.
- Предприимчивость и энергия приводят меня в восторг, - говорил он нам
(лежа на спине). - Я, должно быть, заядлый космополит. К космополитам у меня
глубочайшая симпатия. Я лежу в тенистом месте, как, например, вот это, и с
восхищением размышляю о тех храбрецах, что отправляются на Северный полюс
или проникают в самую глубь знойных областей. Меркантильные души спрашивают:
"Зачем человеку отправляться на Северный полюс? Какой в этом толк?" Не знаю,
но знаю одно: быть может, он отправляется с целью, - хотя и неведомой ему
самому, - занять мои мысли, покуда я лежу здесь. Возьмем особый пример.
Возьмем рабов на американских плантациях. Допускаю, что их жестоко
эксплуатируют, допускаю, что им это не совсем нравится, допускаю, что, в
общем, им приходится туго; но зато для меня рабы населяют пейзаж, для меня
они придают ему поэтичность и, может быть, это - одна из отраднейших целей
их существования. Если так - прекрасно, и я не удивлюсь, если так оно и
есть.
В подобных случаях я всегда спрашивала себя, думает ли он когда-нибудь
о миссис Скимпол и своих детях и в каком аспекте они представляются его
космополитическому уму. Впрочем, насколько мне было известно, они вообще
возникали в его представлении весьма редко.
Опять настала суббота, то есть прошла почти неделя с того дня, когда мы
были в церкви, где у меня так сильно забилось сердце, и каждый день этой
недели был до того ясным и лазурным, что мы с величайшим наслаждением гуляли
в лесу, любуясь на прозрачные листья, пронизанные светом, который сверкал
искрами в узорном сплетенье отброшенных деревьями теней, в то время как
птицы распевали свои песни, а воздух, наполненный жужжанием насекомых,
навевал дремоту. В лесу мы облюбовали одно местечко - небольшую вырубку,
покрытую толстым слоем мха и палых прошлогодних листьев, где лежало
несколько поваленных деревьев с ободранной корой. Расположившись среди них,
в конце просеки, зеленые своды которой опирались на тысячи белеющих
древесных стволов - этих колонн, созданных природой, - мы смотрели на
открывавшийся в другом ее конце далекий простор, такой сияющий по контрасту
с тенью, в которой мы сидели, и такой волшебный в обрамлении сводчатой
просеки, что он казался нам видением земли обетованной. Втроем - мистер
Джарндис, Ада и я - мы сидели здесь и в эту субботу, пока не услышали, как
вдали загремел гром, а вокруг нас по листьям забарабанили крупные дождевые
капли.
Всю неделю парило и было невыносимо душно, но гроза разразилась так
внезапно, по крайней мере над нами, в этом укромном месте, что не успели мы
добежать до опушки леса, как гром и молния стали чередоваться почти
беспрерывно, а дождь так легко пробивал листву, словно каждая его капля была
тяжелой свинцовой бусинкой. В такую грозу укрываться под деревьями не
следовало, и мы, выбежав из леса, поднялись и спустились по обомшелым
ступенькам, которые вели через живую изгородь, напоминая две приставленные
друг к другу стремянки с широкими перекладинами, и помчались к ближней
сторожке лесника. Мы уже бывали здесь, и внимание наше не раз привлекала
сумрачная красота этих мест, - хороши были и сама сторожка, стоявшая в
густом полумраке леса, и плющ, обвивавший ее всю целиком, и крутой овраг по
соседству с нею; а однажды мы видели, как собака сторожа нырнула в этот
заросший папоротником овраг, словно в воду.
Теперь все небо заволокло тучами, и в сторожке было до того темно, что
мы разглядели только лесника, который подошел к порогу, едва мы подбежали, и
принес нам два стула - Аде и мне. Окна с частым свинцовым переплетом были
открыты настежь, мы сидели в дверях и смотрели на грозу. Чудесно было
наблюдать, как поднимается ветер, гнет ветви деревьев и гонит перед собой
дождь, словно клубы дыма; чудесно было слышать торжественные раскаты грома,
видеть молнию, думать с благоговейным страхом о могущественных силах
природы, окружающих нашу ничтожную жизнь, и размышлять о том, как они
благотворны, - ведь уже сейчас все цветы и листья, даже самые крошечные,
дышали свежестью, исходящей от этой мнимой ярости, которая словно заново
сотворила мир.
- А не опасно сидеть в таком открытом месте?
- Конечно, нет, Эстер! - спокойно отозвалась Ада.
Ада ответила мне, но вопрос задала не я.
Сердце мое забилось снова. Я никогда не слышала этого голоса и до
прошлой недели не видела этого лица, но теперь голос подействовал на меня
так же странно, как тогда подействовало лицо. В тот же миг передо мной опять
всплыли бесчисленные образы моего прошлого.
Леди Дедлок укрылась в сторожке раньше нас, а сейчас вышла из ее темной
глубины. Она стала за моим стулом, положив руку на его спинку. Повернув
голову, я увидела, что рука ее почти касается моего плеча.
- Я вас испугала? - спросила она.
Нет; то был не страх. Чего мне было бояться?
- Если мне не изменяет память, - проговорила леди Дедлок, обращаясь к
опекуну, - я имею удовольствие говорить с мистером Джарндисом?
- Ваша память оказала мне такую честь, о которой я не смел и мечтать,
леди Дедлок, - ответил опекун.
- Я узнала вас в церкви, в прошлое воскресенье. Жаль, что ссора сэра
Лестера кое с кем из местных жителей, - хоть и не он ее начал, кажется, -
лишает меня возможности оказать вам внимание здесь... такая нелепость!
- Я знаю обо всем этом, - ответил опекун, улыбаясь, - и очень вам
признателен.
Она подала ему руку, не меняя безучастного выражения лица, по-видимому
привычного для нее, и заговорила тоже безучастным тоном, но голос у нее был
необычайно приятный. Она была очень изящна, очень красива, превосходно
владела собой и, как мне показалось, могла бы очаровать и заинтересовать
любого человека, если бы только считала нужным снизойти до него. Лесник
принес ей стул, и она села на крыльце между нами.
- А тот молодой джентльмен, о котором вы писали сэру Лестеру и которому
сэр Лестер, к сожалению, ничем не мог посодействовать, он нашел свое
призвание? - спросила она, обращаясь к опекуну через плечо.
- Надеюсь, что да, - ответил тот.
Она, по-видимому, уважала мистера Джарндиса, а сейчас даже старалась
расположить его к себе. В ее надменности было что-то очень обаятельное, и
когда она заговорила с опекуном через плечо, тон ее сделался более
дружеским, - я чуть было не сказала "более простым", но простым он,
вероятно, не мог быть.
- Это, кажется, мисс Клейр, и вы опекаете ее тоже?
Мистер Джарндис представил Аду по всем правилам.
- Вы слывете бескорыстным Дон-Кихотом, но берегитесь, как бы вам не
потерять своей репутации, если вы будете покровительствовать только таким
красавицам, как эта, - сказала леди Дедлок, снова обращаясь к мистеру
Джарндису через плечо. - Однако познакомьте же меня и с другой молодой леди,
- добавила она и повернулась ко мне.
- Мисс Саммерсон я опекаю совершенно самостоятельно, - сказал мистер
Джарндис. - За нее я не должен давать отчета никакому лорд-канцлеру.
- Мисс Саммерсон потеряла родителей? - спросила миледи.
- Да.
- Такой опекун, как вы, - это для нее большое счастье.
Леди Дедлок взглянула на меня, а я взглянула на нее и сказала, что это
действительно большое счастье. Она сразу же отвернулась с таким видом,
словно ей почему-то стало неприятно или что-то не понравилось, и снова
заговорила с мистером Джарндисом, обращаясь к нему через плечо:
- Давно мы с вами не встречались, мистер Джарндис.
- Да, давненько. Точнее, это я раньше думал, что давно, - пока не
увидел вас в прошлое воскресенье, - отозвался он.
- Вот как! Даже вы начали говорить комплименты; или вы считаете, что
они мне нужны? - проговорила она немного пренебрежительно. - Очевидно, я
приобрела такую репутацию.
- Вы приобрели так много, леди Дедлок, - сказал опекун, - что, осмелюсь
сказать, вам приходится платить за это кое-какие небольшие пени. Но только
не мне.
- Так много! - повторила она с легким смехом. - Да.
Уверенная в своем превосходстве, власти и обаянии, - да и в чем только
не уверенная! - она, очевидно, считала меня и Аду просто девчонками. И
когда, рассмеявшись легким смехом, она молча стала смотреть на дождь, лицо у
нее сделалось невозмутимым, ибо она, как видно, предалась своим собственным
мыслям, и уже не обращала внимания на окружающих.
- Если я не ошибаюсь, с моей сестрой вы были знакомы короче, чем со
мной, в ту пору, когда мы все были за границей? - проговорила она, снова
бросая взгляд на опекуна.
- Да; с нею я встречался чаще, - ответил он.
- Мы шли каждая своим путем, - сказала леди Дедлок, - и еще до того,
как мы решили расстаться, между нами было мало общего. Жаль, что так вышло,
конечно, но ничего не поделаешь.
Леди Дедлок умолкла и сидела, глядя на дождь. Вскоре гроза начала
проходить. Ливень ослабел, молния перестала сверкать, гром гремел уже где-то
далеко, над холмами появилось солнце и засияло в мокрой листве и каплях
дождя. Мы сидели молча; но вот вдали показался маленький фаэтон, запряженный
парой пони, которые везли его бойкой рысцой, направляясь к сторожке.
- Это посланный возвращается с экипажем, миледи, - проговорил лесник.
Когда фаэтон подъехал, мы увидели в нем двух женщин. Они вышли с
плащами и шалями в руках - сначала та француженка, которую я видела в
церкви, потом хорошенькая девушка; француженка - с вызывающим и
самоуверенным видом, хорошенькая девушка - нерешительно и в смущении.
- Это еще что? - сказала леди Дедлок. - Почему вы явились обе?
- Посланный приехал за "горничной миледи", - сказала француженка, - а
пока что ваша горничная - это я.
- Я думала, вы посылали за мной, миледи, - проговорила хорошенькая
девушка.
- Да, я посылала за тобой, девочка моя, - спокойно ответила леди
Дедлок. - Накинь на меня вот эту шаль.
Она слегка наклонилась, и хорошенькая девушка накинула шаль ей на
плечи. Француженка не была удостоена вниманием миледи и только наблюдала за
происходящим, крепко стиснув губы.
- Жаль, что нам вряд ли удастся возобновить наше давнее знакомство, -
сказала леди Дедлок мистеру Джарндису. - Разрешите мне прислать назад экипаж
для ваших питомиц? Он вернется немедленно.
Опекун решительно отказался, а миледи любезно попрощалась с Адой, - со
мною же не простилась вовсе, - и, опираясь на руку мистера Джарндиса, села в
экипаж - небольшой, низенький, с опущенным верхом фаэтон для прогулок по
парку.
- Садись, милая, - приказала она хорошенькой девушке, - ты мне будешь
нужна... Трогайте.
Экипаж отъехал, а француженка, с плащами, висевшими у нее на руке, так
и осталась стоять там, где из него вышла.
Для гордых натур, пожалуй, нет ничего более нестерпимого, чем гордость
других людей, и француженка понесла кару за свою навязчивость. Отомстила же
она за себя таким странным способом, какой мне и в голову бы не пришел. Она
стояла как вкопанная, пока фаэтон не свернул в аллею, потом, как ни в чем не
бывало, сбросила с ног туфли и, оставив их валяться на земле, решительными
шагами двинулась за эк