Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
. И нынешняя, последняя поездка в Москву не
обошлась без письма. Только Леонид Иванович, приняв это письмо, как и
всегда, передал его не в руки самому министру, о чем просил изобретатель,
а одному из молодых людей, сидевших в приемной, - первому помощнику.
Попало ли это письмо по адресу, Леонид Иванович не знал и не осмелился
спросить об этом у министра. А помощника он не смог спросить, потому что
этот молодой человек вел себя с людьми неуловимо нагло: не торопился с
ответами, улыбался, поворачивался к собеседнику боком и даже спиной.
Вот как обстояло дело. Кроме того, полгода назад появилась еще одна
загвоздка: из министерства прислали эскизы и описание другой центробежной
машины, предложенной группой ученых и конструкторов во главе с известным
профессором Авдиевым. Эту машину приказали срочно построить. Она уже
начала свою жизнь и окончательно закрыла дорогу машине Лопаткина. Леонид
Иванович чувствовал себя немножко виноватым: в те дни, когда он был, по
известным причинам, особенно близок к музгинской десятилетке, где
преподавала Надя, - в те дни он, показывая широту характера, легкомысленно
пообещал изобретателю "протолкнуть" его проект. И за три года ничего не
сделал. А теперь, когда появился проект профессора Авдиева, который в
течение многих лет считался авторитетом в области центробежного литья, -
теперь все бесповоротно определилось. На стороне Авдиева знания и опыт,
его дело организовано серьезно, находится в центре внимания и, как
выразился один начальник главка, приятель Леонида Ивановича, _имеет
перспективу_. Опыт подсказывал Дроздову, что не надо, даже невольно,
становиться на пути авторитетных людей, которые без помех трудятся над
делом, имеющим перспективу. Более того, было бы даже грубо поддерживать в
этом деле искусственный нейтралитет, в то время, когда приказы министра
толкают тебя в ту же группу заинтересованных лиц, обязывая в кратчайший
срок дать машину Авдиева _в металле_. И, конечно, Леонид Иванович давно
сказал бы Лопаткину то, что втайне было уже решено, если бы не эти
грустные, верящие глаза, перед которыми он терял спокойствие и забывал
свои излюбленные позы и привычки. Поэтому весь разговор, переданный ниже,
стоил для него больших усилий.
- Садитесь, - проговорил он, слегка побледнев. - Самсонов, познакомься.
Это товарищ Лопаткин. Дмитрий Алексеевич, если не ошибаюсь?
Изобретатель пожал руку Самсонову. Сел, и наступило долгое молчание.
- Что я могу вам сказать... - Леонид Иванович закрыл лицо руками и
застыл в таком положении. Отнял руки от лица, потер их, сплел в один
большой кулак и стал смотреть на изобретателя, словно что-то соображая. -
Н-да... Так вот - полный отказ. Да, родной, никто не поддерживает вас.
Лопаткин развел руками и привстал, собираясь уйти. Ему только это и
нужно было знать. Но Леонид Иванович опять сказал: "Н-да", - он не кончил
говорить.
- Читал ваши жалобы на имя Шутикова (он небрежно назвал эту фамилию
заместителя министра). - Читал. Вы остер! (Он так и сказал - остер). Вы и
меня там немножко... Ничего, ничего, - Леонид Иванович улыбнулся. - Я не
обижаюсь. Вы поступаете правильно. Только у вас одно слабое место: у вас
нет главного основания жаловаться. Я не обязан поддерживать вашу машину.
Наш комбинат предназначен не для выпуска труб. А те канализационные трубы,
что мы делаем, - это для собственных нужд министерства. Для жилищного
строительства. Это капля в море. Вам следовало обратиться в
соответствующее ведомство, а не к нам. Вот ваша главная ошибка... товарищ
Лопаткин.
Изобретатель ничего не сказал, только соединил руки на широком, сильном
колене. Руки у него были большие, исхудалые, с выпуклыми суставами на
тонких пальцах.
- А вторая ваша ошибка состоит в том, - Дроздов устало закрыл глаза, -
в том, что вы являетесь одиночкой. Коробейники у нас вывелись. Наши новые
машины - плод коллективной мысли. Вряд ли вам что-либо удастся, на вас
никто работать не станет. К такому выводу я пришел после всестороннего
изучения всех перипетий данного вопроса... - Он грустно улыбнулся.
- Да, да, я понимаю... - Изобретатель тоже улыбался, но улыбка его была
мягче, - он понимал состояние директора и спешил прежде всего освободить
его от неприятной обязанности говорить посетителю горькие вещи. - Вы меня
простите, пожалуйста... - он поднялся и развел руками. - Собственно, я
ведь нечаянно попал в эту историю... Хотя я и одиночка, но я ведь не для
себя... Благодарю вас. До свидания; - Он слегка поклонился и пошел к
выходу прямыми, четкими шагами.
- Сломанный человек, - сказал о нем Леонид Иванович. - Слаб оказался.
Слаб. Жизнь таких ломает.
- Да-а, - согласился Самсонов.
- А ты знаешь, он ведь был учителем физики в нашей школе. Где Надюшка
преподает. Понимаешь, какое дело? Университет окончил.
- Ну, что ж университет...
- Не говори - Московский. Ты не знаешь, а он ведь настоящий
изобретатель. Патент имеет. Свидетельство... Когда ему присуждали
авторство, его сразу вызвала Москва - разрабатывать проект. А для них,
изобретателей, закон имеется: если тебя вызывают для реализации
изобретения - ты уходишь со старого места работы и получаешь на новом тот
же оклад. Вот он и выехал, ха-ха! - Дроздов засмеялся, мелко затрясся на
своем кресле. - Вот он и выехал! Второй год уже не работает. Здесь другого
физика приняли, а там, по приезде, - отказали. Нет ассигнований. Я теперь
знаю, чья это работа. Это Василий Захарыч Авдиев. Он сам давно над этими
делами колдует... Вон он с тех пор...
- Ты бы ему и разъяснил. Куда ему тягаться с докторами, - сказал
Самсонов. - С профессорами!
- Это верно. Но мне он чем-то нравится. Знаешь - надо ему помочь.
Уголька, что ли, подбросить, - Леонид Иванович снял телефонную трубку. -
Мне Башашкина... Порфирий Игнатьич, это ты? Ты вот что: отправь угля на
квартиру этому, Ломоносову нашему. Лопаткину, на Восточной улице. Ему,
ему! Сколько? Полтонны, думаю, хватит! И дровишек с полкубометра. Во-от,
вот, как раз, буду я этим заниматься, подсказывать тебе. На то ты и
топливный бог. Спишешь. В общем, отвези сегодня. Проследи.
2
На следующий день Надежде Сергеевне надо было выходить на работу. За
час до начала уроков второй смены она надела манто, шапочку и зеленые
пуховые варежки, постояла некоторое время перед зеркалом, а выйдя во двор,
даже попробовала пробежаться по снежной тропке до ворот: так ярко,
счастливо сиял снег под темно-синим небом и так хорошо чувствовала она
себя. Но до ворот она не добежала - перешла на тяжеловесный, немного
развалистый шаг, который стал уже привычным для нее. Она вышла на улицу,
постепенно пригляделась к яркому снегу, забыла о своем новом манто, и
счастливая улыбка исчезла с ее лица - оно стало даже немного грустным.
Надежда Сергеевна глубоко задумалась.
Она приехала в Музгу три года назад - сразу по окончании
педагогического института. В первый же год она познакомилась с человеком,
которого везде называли коротко - Дроздов. Надю поразили тогда его
маленький рост и слухи о его необыкновенном таланте властвовать и
управлять. С живейшим интересом выслушивала она в учительской анекдоты о
нем, которые всегда рассказывались вполголоса, почтительно и немного
враждебно. Один анекдот был такой: Дроздов поехал в своем "газике" на
топливный склад. Во дворе склада он остановил машину и некоторое время
наблюдал, как посетители шли от ворот в контору, бредя в сапогах через
большую весеннюю лужу, по колено в грязи. Затем Дроздов приказал шоферу
въехать в эту лужу и, открыв дверцу "газика", весело крикнул начальника
склада Башашкина. Эту часть анекдота рассказывали с особенным
удовольствием: Башашкина не любили в Музге. Дроздов вызвал его и перед
всем народом стал приглашать подойти поближе к машине. И - нечего делать -
Башашкин подошел к нему, как был, в своих желтых "полботиночках", и стоял
в луже полчаса, выслушивая неторопливые указания Дроздова об учете
топлива. Зато на следующий день у Башашкина на складе уже был построен
высокий деревянный тротуар.
Надя любила романы Джека Лондона, и ей казалось, что Дроздов чем-то
похож на золотоискателя из романа "День пламенеет". Она и сюда, в Сибирь,
ехала с тайной надеждой встретить такого героя, способного объединить силы
тысяч людей - капризных, хладнокровных, обидчивых и требовательных,
рабочих и специалистов. Она познакомилась с Дроздовым во время одной из
экскурсий на комбинат. Три дня спустя маленький человек, с твердым
мальчишечьим голосом, уже катал ее ночью на тройке, по степи, сверкающей
лунно-морозными кристалликами. А через месяц она вошла в его дом, заново
отделанный по случаю женитьбы. Правда, женитьба была неофициальная -
настоящая жена Дроздова жила в другом городе. "Ушла, но виноват я, -
объяснил Леонид Иванович. - Увлекся работой, а ей требовалась личная
жизнь". Жена не давала ему развода. Но это была лишь временная трудность.
Еще несколько месяцев - и в новом паспорте Нади уже значилась новая
фамилия: Дроздова.
И вот прошло два года... Подумав об этом, Надежда Сергеевна неожиданно
и глубоко вздохнула и с тревогой спросила себя: почему это - вздох? Уже
давно она стала замечать в зеркале свои задумчивые и странно увеличенные,
словно от испуга, глаза. Уже два года возникали в ее голове внезапные,
пугающие вопросы, и она не могла ответить на них, пока не приходил муж.
Леонид Иванович с усмешкой выслушивал ее и успокаивал четким, разрубающим
все трудности ответом.
В первой же беседе с женой, - это было на четвертый или пятый день
после их неофициальной женитьбы, - Дроздов отверг все, чему ее учили с
детства, и Надя со страхом и восхищением приняла от него новый, дерзко
упрощенный взгляд на жизнь.
- Милая, - сказал он устало и сел рядом с нею на диван. При этом
оказалось, что теперь они одного роста. - Милая, вот в чем дело: все, что
ты говоришь, - это девятнадцатый век. Изящная словесность. Должен тебе
сказать, что я ничего этого не понимаю и не жалею об этом. Вот так. Вот
что я тебе могу сказать на вопрос по поводу моего нетактичного, как вы
изволили выразиться (он улыбнулся), обращения с подчиненными. Дорогая
супруга, надо кормить и одевать людей. Поэтому мы, работяги, смотрим на
мир так: земля - это хлеб. Снежок - это урожай. Сажа валит из труб - это
убыток и одновременно напоминание: есть приказ министра о ликвидации
убытков, над чем мы ежедневно просиживаем штаны. Человек, который стоит
передо мной, - это хороший или плохой строитель коммунизма, работник. Я
имею право так думать о нем, потому что и о себе я иначе не могу думать. Я
живу только как работник - дома, на службе, я везде только работник. Мне
звонят ночью, когда я - спящий человек. И напоминают, что я работник! Мы
бежим наперегонки с капиталистическим миром. Сперва надо построить дом, а
потом уже вешать картиночки. Видела ты когда-нибудь здорового такого
плотника, от которого пахнет мужицким потом? И который строит дома? Я этот
плотник. Вся правда в моих руках. Построю дом - тогда вы начнете вешать
картиночки, тарелочки, а обо мне забудете. А вернее, забудут об нас с
тобой, как ты есть моя дражайшая половина и делишь со мной участь. Вот
так. - Он положил руку ей на плечо. - Довольны ли вы таким объяснением?
Надя молчала, и Леонид Иванович, скосив на нее чуть насмешливые черные
глаза, сказал отчетливее и резче:
- Я принадлежу к числу производителей материальных ценностей. Главная
духовная ценность в наше время - умение хорошо работать, создавать как
можно больше нужных вещей. Мы работаем на базис.
Ночью, придя с работы, он иногда брал с собой в постель "Краткий курс
истории партии", надев большие очки, читал всегда четвертую - философскую
главу. И Надя тоже читала. Они лежали рядом на квадратной, деревянной
кровати с тумбочками и ночниками по обе стороны. Леонид Иванович найдя в
книге нужное место, снимал очки.
- Вот ты говорила о том, что у меня крайности. У того, кто работает на
материальный базис, крайностей не может быть. Потому что материя -
первична. Чем лучше я его укрепляю, базис, тем прочнее наше государство.
Это тебе, родная, не Тургенев.
- Ты путаешь. Базис - это отношения между людьми по поводу вещей а не
сами вещи, - однажды, не очень смело, сказала ему Надя. Она много раз
изучала этот предмет, но никогда не чувствовала себя в нем твердо.
Леонид Иванович перечитал ту страницу, где было сказано о базисе, и
повторил:
- Я укрепляю базис. Я произвожу вещи, по поводу которых люди будут
вступать в отношения. Были бы вещи, а уж кому вступать по поводу их... в
отношения, - он засмеялся, - за этим дело не станет!
Управлял людьми он твердо, с легкой усмешкой. Сложные вопросы решал в
один миг, и дела комбината под его руководством шли по ровной, чуть
восходящей линии. Министр в своих приказах всегда упоминал Дроздова, ставя
его в пример другим. Надя давно уже смотрела на мир его глазами -
смотрела, может быть, с некоторым испугом, но не могла иначе: своего
ничего не могла придумать.
Так, в глубоком раздумье, ничего не замечая вокруг, Надя шла в школу по
снегу, скрипящему под ботами, как крахмал, и ее дыхание развевалось на
морозном ветру легким, все время исчезающим шарфом.
На перекрестке, где сходились проспект Сталина и Восточная улица -
самая длинная улица поселка, - Надя увидела бывшего учителя физики
Лопаткина. Он был в солдатской ушанке и в черном старом пальто. Шел он
прямо на Надю, подняв воротник и спрятав руки в карманы. Надя уже целый
год не здоровалась с ним. Во-первых, потому, что он когда-то ей нравился.
Будем говорить прямо - она была влюблена в него и теперь не могла простить
себе этой глупости. Во-вторых, потому, что ей было жаль этого сумасшедшего
чудака и она боялась причинить ему боль своим состраданием. Поздороваешься
с ним, пожалеешь, а он начнет вдруг что-нибудь кричать! И на этот раз
Надя, побледнев, глядя только вперед и вниз, прошла мимо, всеми силами
души прося его, чтобы он не поздоровался и не остановился. И Лопаткин,
словно понял ее, - ровно прохрустел по снегу своими черными ботинками с
круглыми наклеенными заплатами, неловко оступился, пропуская ее, и исчез,
как неприятный сон.
Он был когда-то нормальным человеком. Надя помнила - он преподавал не
только физику, но и математику. А теперь вот не дает покоя Леониду
Ивановичу со своим смешным и несуразным проектом. И пишет, пишет во все
места - академикам, министрам и даже в правительство! Должно быть, война
тронула мозги и у этого человека. Как это сказал муж?.. Да, вот: нет в
Москве другой работы, кроме как читать письма этих марсиан!
Надя вздохнула, и мысли ее опять повернули на привычную тропу. Вот -
муж... Видно, так и должно быть: одно нам не нравится в человеке, другое
непонятно, а третье очень хорошо. Человек противоречив по природе своей.
Это говорил Наде он сам. И это правда!
Ведь вот минувшим летом, когда ездили на массовку за город, - сумел же
он тогда понравиться всем! Играл в волейбол, прокатился на чужом
велосипеде, вспомнил молодость. Потом объявил конкурс на плетение лаптей.
Все сдались, а он быстренько поковырял проволокой и сплел из лыка пару
маленьких лапотков. Они и сейчас висят над столиком в ее комнате. Он очень
хорош, прост, когда, придя с работы и надев полосатую пижаму, начинает
возиться с рыболовными снастями - паяет крючки, строгает рогульки для
жерлиц. Только вот... если бы не пел. У Дроздова совсем не было
музыкального слуха, и когда он на кухне затягивал свое любимое "Стоить
гора высо-о-окая", - песню, которую можно было узнать только по словам, -
ей казалось, что он где-то порядочно выпил.
- Да-а... - Надя вздохнула и, сразу прогнав все свои воспоминания,
стала подниматься по ступенькам школы.
До начала уроков оставалось двадцать минут, и все три клеенчатых дивана
и стулья в учительской были заняты. Старая дева - словесница - обложилась
книгами и сумками и проверяла за маленьким столиком тетради. Вторая
старушка - биолог - просматривала тетради в углу клеенчатого дивана, ее
сумки и книги стопками стояли около нее на полу. Тут же сидели две
молодые, улыбающиеся учительницы первой ступени - слегка накрашенные и
завитые и обе в одинаковых голубых шерстяных кофточках с короткими
рукавчиками, обнажающими руку почти до плеча. И третья старушка -
математичка Агния Тимофеевна, подсев к ним, читала нотацию по поводу этих
рукавчиков.
На другом диване сидели рядом хорошенькая молодая химичка и две
учительницы немецкого языка. Здесь шел разговор о чулках с черной пяткой,
которые тогда начинали входить в моду и которых здесь еще никто не видел.
В самом уголке дивана примостился единственный в школе мужчина -
преподаватель истории Сергей Сергеевич; он демонстративно развернул газету
и закрылся ею от своих соседок.
На третьем диване было свободное место. Там расположилась со своими
тетрадями подруга Нади - учительница английского языка Валентина Павловна
- курносая, с весело приподнятой бровью, с веселыми кудряшками,
начесанными на большой выпуклый лоб. Этот лоб делал лицо ее некрасивым,
как бы составленным из двух половинок - верхней и нижней. Но Валентина
Павловна не замечала своей беды - была всегда весела, шушукалась с
молодежью, и в учительской часто слышался ее легкий, счастливый смех.
Никто не подумал бы, что она с сорок второго года одна воспитывает дочь, и
тем более никто не поверил бы, что за этим легким смехом может скрываться
не очень счастливая любовь.
Увидев Надю, Валентина Павловна молча подвинулась на диване. Надя села,
и они, наклонив головы, сразу заговорили вполголоса, как сообщницы.
- Ну как? Стучится? - спросила Валентина Павловна.
- Все время молотит. Такой хулиган!
- Который месяц?
- Пятый. Мне теперь все время дурно делается по самым разным причинам.
Тут как-то свекровь показала мне материал в полоску - и мне от этих
полосок стало дурно! А у вас что нового?
Они были очень близки, но, как и два года назад, говорили друг дружке
"вы".
- Все так же, - сказала Валентина Павловна, и в ее веселых глазах
доверчиво, но все-таки очень далеко промелькнула грусть.
Между тем математичка, отчитав двух модниц, наконец оставила их.
- С приездом, Надежда Сергеевна, - сказала она. - Вас тоже склоняли
вчера. На педсовете.
- За что?
- А чего ж вы... Ганичева Римма по всем предметам успевает, а по
география вы ей двойку...
Она сказала это строгим голосом. Но в учительской все хорошо знали
Агнию Тимофеевну и ее манеру шутить.
- А кто склонял? - спросила Надя улыбаясь,
- Директор. И она права: раз у Ганичевой по биологии три, значит и по
географии должно быть не меньше трех...
Надя выпрямилась и закусила губу.
- Знаете, Валя, вот так всегда... Помните, я говорила? Директор вечно
со мной через третьих лиц...
- Надежду Сергеевну муж выручает, - заговорила словесница, сняв очки. -
Мне так прямо сказали: ставь Соломыкину тройку. Это, мол, вина не ученика,
а ваша недоработка. А знаете, что он написал в сочинении? "Иму не нависны
дваряни"! Это о Тургеневе! Девятый класс!
- Плохих учеников нет, есть плохие учителя, - пробасила ма