- Урюпина?
   - Да. Вы его еще не знаете. Это во-олк! Люпус! Назначили  -  и  надежда
моя погасла. Увидел вас - опять надеюсь. Дмитрий Алексеевич! Помните,  как
Брюсов сказал: "Унесем зажженные светы в катакомбы, в пустыни, в  пещеры",
- он не прав! Когда они зажгутся, мы уже не можем их уносить! Вот  скажите
- что делать с ними, с зажженными светами? Я уже гашу мысли, нашел способ:
изобретаю для спиннинга блесну, не задевающую за коряги. Я  ведь  рыболов.
Или по садовому делу придумываю какую-нибудь мелочь. Замечательно!  С  тем
же огнем! Увлекусь - время и проходит. Вы понимаете, какая беда! Мыслитель
не может мыслить!
   - Так вот что, Кирилл Мефодьевич, - сказал Лопаткин и положил кулак  на
столик. - Я вам протяну еще руку. Поняли? Живите и надейтесь...
   - Какой же ты идеалист, как я погляжу! - Араховский с грустной, усталой
улыбкой стал смотреть вдаль, в сумерки. - Ах, какой идеалист! - Он покачал
головой.
   - Кирилл Мефодьевич, я вам клянусь, что так будет!
   - Клянись, клянись. Спасибо и на  том.  А  пока,  раз  ты  такой,  буду
помогать тебе  я.  Хочу  тебе  заповедать  несколько  тезисов.  Как-нибудь
придешь...
   - Кирилл Мефодьевич! Давайте с вами выпьем за зажженны светы!
   - Это как же понимать?
   - А так - за то, что их  нельзя  ни  унести  в  пустыни  и  пещеры,  ни
погасить. За то,  что  они  живучие.  Чтоб  продолжали  гореть.  Людям  на
радость...
   - А кому-то и на муку! Бог с тобой, давай выпьем.
   Араховский выпил, крякнул и, нюхая хлебную корочку, лукаво посмотрел на
Лопаткина.
   - Тост идеалистов надо бы занюхивать не хлебом, а хлебной  карточкой...
Хе-хе, для служащих!



10

   Араховский дал Дмитрию Алексеевичу три книги: "Применение гидравлики  и
пневматики в машиностроении", "Расчеты в машиностроении", "Детали  машин".
Дмитрий Алексеевич вспомнил свои студенческие привычки и  засел  за  книги
так, как будто готовился к экзаменационной сессии. Через две недели, когда
Максютенко  справился   с   пневматическим   устройством   и   отдал   его
деталировщикам, а сам, приготовив большой лист, стал  начисто  вычерчивать
общий вид, Дмитрий Алексеевич подошел к нему и сказал".
   - Валерий Осипович, я просмотрел ваше решение и не  могу  признать  его
удовлетворительным.
   - Какое решение? - мгновенно обернулся Максютенко.
   - Вот это, пневматическое устройство. У вас здесь четыре цилиндра - это
сложно. Можно два сделать, я вот дома сегодня набросал.
   - Где же вы раньше были? Вы были здесь!
   - Я читал книгу. Прочитал, и  мне  стало  ясно.  А  раньше  я  не  знал
некоторых вещей. Но вы, как конструктор, должны согласиться...
   - Не знаю... - Максютенко уставился пустыми глазами  в  окно,  медленно
розовея. Потом вдруг сорвался и пошел, заюлил между станками к Урюпину.
   Вскоре за перегородкой раздался стальной голос начальника: "Что  такое?
Какая пневматика? Какие цилиндры? Почему два? Какие книги?"
   Они вышли вдвоем, Урюпин - впереди. Пробираясь между станками, он задел
несколько  досок  и  не  оглянулся.  Он  подошел,  надвинулся  на  Дмитрия
Алексеевича, как бы требуя ответа за обиду.
   - Что тут у  вас?  -  спросил  он,  с  широким  жестом  оборачиваясь  к
Максютенко.
   - Это я все намутил, - сказал Дмитрий Алексеевич. - Это моя работа.
   Он словно не заметил раздражения Урюпина, подвинул ему стул, сел и  сам
и развернул свой листок.
   - Мне кажется, что Валерий Осипович усложнил конструкцию, поставил  два
лишних цилиндра. Дело в том, что и эти два будут работать  вполсилы,  если
мы уравновесим оба плеча...
   - Но това-арищ автор! - заныл раздраженно, хоть и сдержанно  Урюпин,  -
Дмитрий Алексеевич! Это мы до морковкина заговенья  будем  прикидывать  да
менять? Кто же нам за это будет платить?
   Наступило молчание.
   - Оставить в таком виде, -  коротко  приказал  Урюпин  и  встал,  чтобы
быстро и эффектно уйти.
   - Я не подпишу проект, - тихо сказал ему вслед Дмитрий Алексеевич.
   - Но поймите же, поймите! - раздраженно закричал Урюпин,  оборачиваясь.
Он наклонился и застучал сухой прямой ладонью по  чертежу,  приколотому  к
доске  Егора  Васильевича,  и  все  остро  отточенные  карандаши  старичка
посыпались и запрыгали на полу.  -  Поймите!  -  кричал  начальник,  стуча
ладонью. - Это деньги, это время, это план!
   - Это относится прежде всего к вам и  к  Валерию  Осиповичу,  -  сказал
Лопаткин, глядя на него холодными глазами. -  Вопрос  бесспорен.  Если  он
ясен даже мне, то для вас он должен быть элементарно ясным. Я не возражаю,
давайте позовем третейского судью, и если он докажет мне, что решении  мое
гениально  и  лежит  за   пределами   способностей   и   знаний   рядового
конструктора, - я сниму его.
   Это был голос нового человека, и Урюпин умолк. Притих и  Максютенко,  а
техники-деталировщики подняли головы и взглянули на Дмитрия Алексеевича  и
потом друг на друга.
   - Конфликт! - сказал вихрастый Коля, пробираясь к ним, и с  насмешливой
улыбкой посмотрел в угол Араховского. - Что тут такое?
   - Правильное решение? - Дмитрий Алексеевич подал ему свой листок.
   Коля взглянул на чертеж, положил его на стол и налег на него локтями.
   - Решение правильное и, мне кажется, наилучшее, - сказал он, зло щурясь
и глядя то на Лопаткина, то на Урюпина.
   - А это что?  -  спросил  Дмитрий  Алексеевич  и  развернул  перед  ним
черновой набросок Максютенко.
   - Это? Это вы сделали? - спросил Коля, глядя на Максютенко.
   - Что это такое? - повторил Дмитрий Алексеевич.
   - Это - халтура.
   - Николай, у тебя выражения... - сказал Урюпин, досадливо морщась. - Мы
с тобой не на волейбольной площадке.
   - Тогда я скажу по-другому: мяч  налево.  Переиграть,  товарищи,  надо.
Переиграть! - И смеясь Коля ушел к  себе  и  там  еще  раз  пропел  нежным
тенором: - Переигра-а-ать!
   И узлы пришлось "переигрывать". В сентябре Дмитрий Алексеевич обнаружил
еще два неуклюжих узла и один грубейший математический просчет, в связи  с
чем опять пришлось переделывать весь проект.
   Но все же наступил день, когда проект - сто шестьдесят  листов,  тысяча
четыреста деталей,  двенадцать  тысяч  размеров  -  был  подан  автору  на
подпись, и Дмитрий Алексеевич, недоверчиво пересмотрев все листы, надписал
на каждом свою фамилию. После этого листы пошли в копировальный отдел - на
первый этаж. Оттуда через несколько дней Дмитрию Алексеевичу  принесли  на
подпись прозрачные, подрубленные на швейной машинке кальки. Он подписал, и
кальки ушли опять вниз -  в  отдел  светокопий,  туда,  где  был  дрожащий
фиолетовый свет и пахло аммиаком.
   Уже несколько раз  выпадал  снег,  на  улице  стояла  сырая  стужа,  на
деревянных  тротуарах  налипла  и  уже  начала  твердеть  грязь,  был  уже
последний серый день октября, когда  Дмитрий  Алексеевич  получил  наконец
свой проект - уложенный в папку, ясно  отпечатанный  авторский  экземпляр.
Урюпин с силой пожал ему руку и сам встряхнулся  при  этом.  Подал  ему  и
Максютенко свою тяжелую и словно увядшую лапу. Потом подошли оба техника и
Егор  Васильевич.  Быстренько  пожали  автору   руку,   отошли   и,   тихо
переговариваясь,  стали  собираться  домой,  потому   что   рабочий   день
окончился.
   - Теперь увидимся в Москве, - сказал бодрым голосом Урюпин. -  Я  и  на
вас заготовил командировку.
   Дмитрий Алексеевич поблагодарил, поклонился всем и вышел. Он  незаметно
для себя пролетел всю Шестую сибирскую улицу и только  в  конце  ее  вдруг
спохватился: не взял свой экземпляр проекта! "Тьфу!" -  в  сердцах  махнув
рукой, он повернул назад. Уже было темно. Он торопился - как бы не заперли
отдел.
   Но в отделе горел свет, и дверь был открыта. Дмитрий Алексеевич вошел в
пустую  комнату,   заставленную   чертежными   "комбайнами",   прошел   за
перегородку и сразу увидел лысину  Максютенко  и  серую  волчью  шерсть  -
жесткую шевелюру Урюпина. Голова к голове -  они  рассматривали  небольшой
чертеж. Первым услышал шорох старого черного пальто Максютенко. Он  поднял
голову, увидел Дмитрия Алексеевича и замер, розовея. Потом  поднял  голову
Урюпин и, собрав на лбу множество морщинок, недобро прищурился.
   - Проект забыл, - сказал Дмитрий Алексеевич и, взяв свою папку, лежащую
на  стуле,  повернулся,  чтобы  уйти.  Он  нарочно  не   смотрел   ни   на
конструкторов, ни на их чертеж, чтобы не узнать чужой тайны.
   - Дмитрий Алексеевич! - услышал он, выйдя из загородки, и остановился.
   - Валерий Осипович, скажем? - спросил  Урюпин.  Максютенко  еще  больше
покраснел. - Скажем! -  твердо  решил  Урюпин  и  улыбнулся  Лопаткину.  -
Дмитрий Алексеевич! - Вот... подите-ка к нам...
   Дмитрий Алексеевич подошел и сразу понял все. На столе начальника лежал
чертеж машины для центробежной отливки  труб.  И  в  этот  чертеж  крупным
планом был вписан знакомый кружок и в нем - шесть  кружков  поменьше,  как
гнезда для патронов в барабане револьвера. Этот барабан  смотрел  на  него
своими шестью глазами, но Дмитрий Алексеевич не  смутился,  выдержал  этот
взгляд. Он только почувствовал с досадой, что уши у него начинают гореть.
   - Дмитрий Алексеевич, - начал Урюпин безразличным тоном экскурсовода. -
Вот тут мы... вот, так сказать, наша с Валерием Осиповичем попытка  отбить
у вас хлеб... - он хихикнул, быстро взглянул на Дмитрия Алексеевича и чуть
заметно покраснел. - Нет, вы не подумайте только,  что  мы  это  делали  в
ущерб вашей... нашей, совместной с вами... Нет, это мы  совсем  недавно  с
Валерием Осиповичем, от нечего делать. Вдруг смотрим, что-то получается! -
он опять засмеялся.
   - А зачем говорить-то об этом? - Дмитрий Алексеевич шагнул к  столу.  -
Дайте-ка лучше ваш чертежик. Ага...
   Он долго двигал перед собой листок ватмана.  Урюпин  молчал,  с  острым
любопытством следил за ним. Максютенко, опустив голову, рисовал  на  столе
кружок, и в нем еще шесть кружков. Дмитрий Алексеевич забарабанил пальцами
по чертежу, раздумывая над ним, и, наконец,  поднял  на  Урюпина  усталые,
улыбающиеся глаза. На Максютенко он смотреть не мог.
   - Мне думается, Анатолий Иванович, что вас постигла неудача. Вот за эту
часть машины вы не получите приоритета, потому что это  -  машина  Пикара.
Эта машина дает неравномерное охлаждение труб,  получается  отбел  чугуна,
чугун становится хрупким. Пикар устроил специальную томильную печь  и  там
отжигал отлитые трубы, чтобы снять отбел.  Вы  бы  хоть  со  мной  заранее
посоветовались. В этом-то деле я собаку съел. Так что вот это -  Пикар.  А
этот барабан тоже не содержит новизны, - это  видоизмененный  питатель  из
моей машины. Идея та же, но конструктивное  решение  хуже.  У  меня  можно
регулировать  температуру  изложниц,  подбирая  их  число.   Барабан   вас
связывает: надо иметь обязательно шесть изложниц - не больше и не меньше!
   При этих словах лысина Максютенко  еще  сильнее  порозовела,  а  Урюпин
обескураженно сморщил нос. Дмитрий Алексеевич  в  первый  раз  увидел  его
таким.
   - Я мог бы смягчить свой ответ, - сказал он. - Но я разговаривал с вами
как живой справочник. Чувств нам лучше не касаться.
   - Это верно! - Урюпин засмеялся, стреляя в  Лопаткина  глазами.  -  Ну,
ладно. Спасибо за прямоту. До встречи!
   На обратном пути Дмитрий Алексеевич зашел  к  Араховскому  попрощаться.
Кирилл Мефодьевич провел его в большую комнату, слабо освещенную лампой  в
широком абажуре из плотного, выцветшего оранжевого шелка. Они  уселись  за
столом друг против друга. Дмитрий Алексеевич почувствовал на себе острый и
веселый взгляд Араховского. Кирилл Мефодьевич,  сидя  в  темноте,  шевелил
губами, собираясь поддеть гостя.
   - Урюпин и Максютенко сделали машину для литья труб, -  сказал  Дмитрий
Алексеевич.
   - Что вы говорите! - Араховский налег на стол. - Ну-ка, ну-ка.
   - Больше ничего. Рабочий орган -  по  схеме  Пикара,  питатель  -  мой,
правда упрощенный. Только что со мной консультировались.
   - Консультировались? Впрочем, на Урюпина это похоже. Смело действует! А
что я говорил? Ваша  идея,  Дмитрий  Алексеевич,  будет  до  конца  рожать
подражателей. Да, чтоб не забыть: возьмите журнал  "Металл"  за  январь  -
март этого года и просмотрите. Там,  по-моему,  про  вашу  машину  написал
какой-то доцент - Волович или Котович, не помню точно.  Я  не  уверен,  но
посмотрите. Помню, будто есть такая статья.
   Они замолчали. Араховский отодвинулся назад, в тень, не  сводя  глаз  с
Дмитрия Алексеевича. А тот сидел все так же молча и думал:  "Чем  это  мне
может угрожать?"
   - Будешь конструктором, - медленно, с удовольствием  выговорил  наконец
Араховский. - Ты не первый.  В  конструкторских  бюро  ты  найдешь  немало
бывших изобретателей, вроде меня, которые гасят свои идеи, изгоняют  плод.
Не верят вообще  в  возможность  изобретательства.  И  ты  -  в  школу  ты
учительствовать не вернешься, а конструктором - будешь Хорошая я сивилла?
   - Посмотрим.
   - Слушай теперь мои напутствия. Вот ты приехал в Гипролито,  начинается
обсуждение, - не кричи,  когда  увидишь  несправедливость.  Не  возмущайся
громко. Прежде всего знай проект у тебя на  удовлетворительном  уровне.  Я
просматривал все листы. Но - никаких саркастических улыбок со  скрещенными
на груди руками! Действовать  только  наверняка!  -  басом  протрубил  он,
выставив палец. - Наверняка и молча. Входить в среду, как бурав.  Если  ты
начнешь метаться, прыгать и кричать - ты  будешь  похож  на  традиционного
изобретателя и с тобой будет легче бороться.
   Он замолчал и опять принялся насмешливо шевелить губами.
   - Учти, - сказал он,  помолчав.  -  Учти,  что  в  НИИЦентролите  сидят
многолетние спецы-могильщики. Это стоит  записать.  Вот  тебе  карандаш  и
бумага. Этот  доцент,  который  писал  про  твою  машину,  -  он  тоже  из
НИИЦентролита. И машина эта будет разрабатываться  у  них.  Запиши-ка  про
журнал. Приедешь в Москву - найдешь в библиотеке.  Запиши  еще:  Авдиев  в
этом институте - князь. И вообще по ведомству он "всех давишь". Он же и  в
Орглимашпроме. Ты чувствуешь, чем пахнет? О тебе он хорошо знает,  и  тебя
встретят.  Избегай  наших  научно-исследовательских  институтов  -  там  и
честные ребята будут тебя бить, потому что верят в своего бога, он им всем
заправил мозги. Попробуй найти блокировку с заводской публикой.  Понял?  -
закричал вдруг Араховский, наваливаясь на  стол.  -  Молодой  человек,  вы
идете в бой с монополией Василия Захаровича Авдиева - запаситесь сухарями!
   - А этот товарищ... - Араховский поднялся и  ушел  в  полумрак.  -  Это
будет ваш спутник. - Он вернулся и положил на стол книгу. -  Это  Лагранж.
Первоклассный математик и механик.  Настоятельно  рекомендую  поддерживать
дружбу  с  этим  великим  человеком.  Он  вам   будет   заменять   Кирилла
Мефодьевича, кхе-кхе-кхе! Пишите мне письма почаще. Я что-то верю в вас.
   Через два дня Дмитрий Алексеевич уехал в полупустом холодном  вагоне  в
Музгу. Вагон скрипел, качался,  останавливался  и  снова  трогался.  Сутки
спустя Дмитрий Алексеевич вышел из него  на  мокрую  от  дождя  музгинскую
платформу. Прождав около станции несколько часов, он перевалился  в  кузов
комбинатского грузовика на круги толстой проволоки. А когда стемнело,  уже
вытирал ноги у дверей домика Сьяновых.
   С улыбкой, закусив губу, он открыл плотно замокшую  дверь.  Окунулся  в
приятное избяное тепло,  пахнущее  капустной  кислотой  и  просыхающими  в
печурках шерстяными носками. Хором закричали ребятишки и, соскочив с печи,
с кроватей, бросились на дядю Дмитрия. И не ошиблись:  каждый  получил  по
кустарной, ярко раскрашенной конфете.
   Последним подошел здороваться дядя Петр. До этого они уже поздоровались
радостными глазами - и главное было сказано.
   - Как дела? - спросил Петр.
   Дмитрий Алексеевич молча показал ему папку с проектом.
   - Что же, теперь в Москву?
   - Да. Теперь в Москву.
   За  ужином  Дмитрий  Алексеевич  неторопливо  рассказывал  о  том,  как
разрабатывали и переделывали несколько раз его проект.  Поставив  на  стол
сковородку с жареной картошкой, Агафья  вдруг  вспомнила  что-то,  вытерла
руки и, взяв с подоконника сложенное  треугольничком  письмо,  подала  его
Дмитрию Алексеевичу. Он развернул треугольник, положил на стол,  рядом  со
сковородкой и, продолжая свой рассказ и запивая картошку мутным  морковным
чаем, стал читать.
   "Дорогой Дмитрий Алексеевич, - читал  он  урывками,  успевая  при  этом
отвечать на вопросы Сьянова. - Пишу я вам, может быть,  в  последний  раз,
потому что мы уезжаем из Музги. Но я не могу не  написать  вам.  Я  теперь
всегда буду чувствовать себя виноватой..."
   "Нет спасенья, все кается!" - подумал  Дмитрий  Алексеевич  и,  прервав
чтение, отхлебнув из стакана, пояснил Сьянову, что Урюпин  был  не  только
главным конструктором его группы, но и начальником отдела.
   "Не знаю, - продолжал он читать, - поможет ли вам то, что я сообщаю.  Я
обязана сделать для вас все, что могу,  хотя  могу-то  я  очень  мало.  Но
все-таки. Вы наверное знаете, что на нашем заводе делают  машину  Авдиева.
На всякий случай описываю вам  ее.  Она  разбирается  на  части  -  трубы,
которые называются изложницами.  В  эти  трубы  рабочие  вручную  набивают
формовочную землю. А потом изложница опять вставляется  в  машину  и  туда
заливают металл. Рабочие ругают ее, говорят, что  из-за  нее  цех  лишится
премий. Потому что, - как говорил у нас один  специалист,  Галицкий,  -  в
этой машине плохо используется машинное время и много ручного  труда.  Муж
считает, что Галицкий - правая рука  Авдиева,  он  приезжал  на  завод  от
НИИЦентролита, и это как раз удивило у нас всех: он говорил,  что  это  не
машина, а приспособление для ручной отливки.  Теперь  самое  главное:  мой
муж,  чтобы  не  подводить  Авдиева,  решил  не  шуметь   и   приостановил
официальное испытание. А делаются еще четыре штуки. На них  Ганичев  будет
отливать трубы. И на него-то падают хлопоты  о  списании  убытков.  Убытки
ожидаются не меньше как в миллион - на зарплате  и  на  металле.  В  конце
концов, будет колоссальная катастрофа. Я твердо теперь  знаю,  что  машину
Авдиева построили на те деньги, которые  были  ассигнованы  для  вас.  Это
сделал заместитель министра Шутиков, но он вряд ли вам скажет. Это  так  и
есть, как я говорю".
   "Ишь ты!" - подумал Дмитрий Алексеевич, нанизывая  на  вилку  несколько
кружков картошки. Прервав чтение, он подал Сьянову папку с проектом и стал
рассказывать ему  историю  о  чертеже,  сделанном  на  цементной  боковине
крыльца.
   "Дорогой Дмитрий Алексеевич, - косясь на письмо, прочитал он  последние
строчки. - Теперь, когда вы победили, я многое пересмотрела  и  поняла.  Я
глубоко уважаю Вас, я ни у кого не встречала еще такой стойкости и  такого
удивительного терпения, как у Вас..."
   "Ну, ну, даже с  большой  буквы  писать  стала!"  -  улыбнулся  Дмитрий
Алексеевич.
   "...я прошу Вас, не поминайте  меня  лихом.  Я  так  наказана  за  свое
легкомыслие. С меня хватит и того, что есть.  Между  прочим,  я  встретила
Галицкого. Он интересуется Вами,  ходил  к  Сьяновым.  Желаю  Вам  полного
счастья. Н.Дроздова".
   - Так вот, - продолжал Дмитрий  Алексеевич,  складывая  письмо.  -  Это
случилось в последний день. Я  забыл  свой  проект  в  загородке  у  этого
Урюпина. Прихожу...
   И он рассказал об этом последнем свидании с Урюпиным.
   Утром по старой  привычке  Дмитрий  Алексеевич,  засучив  рукава  своей
красноармейской нижней рубахи, колол у сарайчика дрова.  Ставя  поленья  и
так и этак, крепко ударяя по ним колуном, он думал о том, что ждет  его  в
Москве. Дмитрий Алексеевич колол дрова мелко, чтобы удобнее было разжигать
уголь. Час или два прошло - он не заметил. Но он вдруг  почувствовал,  что
кто-то смотрит ему в спину. Он обернулся. На улице, у столбиков, опутанных
колючей проволокой, стояла Валентина Павловна в своем серо-голубом  пальто
с воротником из фиолетового песца.
   Бросив колун в кучу дров, разгоряченный,  Дмитрий