и,  ворохом  сваленные  на
полу, были уложены в мешки. Как и рассчитал Урюпин, получилось два  мешка.
Максютенко завязал их, опечатал, и рабочие, взвалив  на  спины  каждый  по
мешку,  отправились  вниз,  в  котельную.  Комиссия  осталась  в   комнате
покурить.
   - Все, что ли, пойдем? - спросил Максютенко.
   - Я бы просил, товарищи, отпустить меня, - решительно и  очень  ласково
проговорил молодой кандидат наук, член комиссии от НИИЦентролита. - Я живу
за городом. Завтра я приеду и подпишу акт. Очень просил бы...
   Урюпин отпустил его. Потом повернулся  к  встревоженному  Максютенко  и
молчаливому Антоновичу.
   - Вы действуйте, товарищи. Я сейчас пойду перехвачу малость - с утра не
ел. Давайте. Я минут за двадцать управлюсь.
   И тоже исчез. Максютенко и Антонович  молча  отправились  в  котельную,
застучали по гулкой лестнице. Антонович качался как пьяный,  спотыкался  и
смотрел на Максютенко пьяными глазами.
   - А вы и трус же! - сказал ему Максютенко.
   Они спустились в подвал, прошли под серыми от пыли сводами,  под  желто
светящей пыльной лампочкой, потом спустились еще ниже,  в  сырой  мрак,  в
шахту, где был устроен склад угля. Отсюда, стуча по  проложенным  на  угле
доскам, храня молчание, они оба пошли на вздрагивающее пятно желтого света
и вдруг увидели свои два мешка, освещенные желтым пламенем, низко  гудящим
в трех окошечках, словно прорезанных в темноте.
   - Лампа, черт, перегорела, - раздался в стороне  неторопливый,  хриплый
голос истопника.
   - А чего - читать, что ли? - отозвался второй голос, помоложе.
   - Нет, товарищи. Лампу надо ввернуть обязательно, - каким-то  капризным
тоном заявил Максютенко.
   - А где ее взять?
   - Я сейчас попробую достать, - сказал  вдруг  Антонович  и  рванулся  в
темноту. Максютенко поймал его за пиджак.
   - Ладно, давайте в темноте! Чего там  -  света  вон  хватит  из  топок.
Бумага загорится - еще светлее будет.
   - Извините, товарищи, дело ответственное.  Как  хотите...  Лампочка  не
помешает.
   И Антонович, шарахнувшись вбок, освободился и, что-то  бормоча,  рысцой
затопал по доске в глубь шахты.
   - Интересно!  -  сказал  Максютенко.  Плюнул,  потом  повалил  мешок  с
документами и сел на него. - Вся комиссия разбежалась!
   Приблизительно через  полчаса  в  темноте  шахты  застучали  шаги.  Это
вернулся Антонович.
   - Ничего себе! - пропел ему навстречу Максютенко. - Достали хоть лампу?
   - Знаете, все кабинеты заперты. А та, что в подвале, закрыта сеткой.
   - Ну, браток, ты действительно интеллигентный! - Максютенко вскочил, не
то улыбаясь, не то плача. Поморгал на огонь, крякнул с досады и побежал  в
шахту.
   Он поднялся в подвальный коридор.  Лампочка  здесь  действительно  была
защищена проволочной сеткой. Он отогнул сетку,  вывернул  теплую,  пыльную
лампочку и, зажигая и роняя спички, спустился в шахту.
   - Из коридора вывернул? Правильно, - прогудел хриплый голос. - Дай-ка я
полезу, вверну.
   Осыпая уголь, истопник ушел в шахту,  потом  вернулся,  волоча  что-то,
должно быть лестницу.
   - А вы приступайте, ребята, к делу, - сказал он. - Это  я  долго  здесь
буду колдовать, с лампой-то.
   Максютенко развязал один мешок и, взяв охапку бумаги, поднес  к  топке.
Бумага вспыхнула. Он стал торопливо заталкивать ее в топку то одной рукой,
то другой, дуя на пальцы.
   - Так не пойдет, - к нему подошел рабочий, тот, что был помоложе. - Мне
бумаги давайте, а я уж буду с печкой разговаривать.
   Максютенко подал ему несколько книг. Рабочий бросил в огонь одну, потом
вторую. Третью книгу он стал перелистывать.
   - Книги зачем жгете? Лагранж. Аналитическая  механика.  Она  же  деньги
стоит... Вон: девять рублей...
   - Ты, товарищ,  поменьше  разговаривай  и  занимайся  делом,  -  сказал
Максютенко.
   Взял эту  книгу  из  рук  рабочего  и  протолкнул  ее  в  топку.  Книга
вспыхнула, тут же погасла и задымилась.
   - Что-то лампа не светит, -  озабоченно  прогудел  вверху  истопник.  -
Току, что ли, нет?..
   - Ладно, слезай, помогай иди, - сказал ему Максютенко. - Вы, Антонович,
давайте берите этот мешок или идите тот развязывайте...
   - Ладно, я  уж  этот  докончу,  -  с  лихорадочным  смешком  проговорил
Антонович. - Вот мы сейчас его с товарищем истопником...
   Максютенко и молодой рабочий отошли ко второй топке. Там у  них  быстро
наладилась работа. Охапки бумаги так и вспыхивали одна за другой.
   - Ах, с-сатана! - вдруг зашипел Максютенко, отскакивая от топки: на его
штанине сиял,  расплываясь,  красный  уголек.  -  Понимаешь,  хотел  ногой
подтолкнуть! Подпалил штаны! - заохал он, плюя  на  ладони  и  прихлопывая
огонь на брюках.
   - Огонь, он тоже разбирает, - сказал истопник,  глядя  в  топку,  шуруя
железным прутом. - Книгу  не  хочет  брать.  Видишь,  сколько  книжек  уже
дымится, а все не берет. Вот так завсегда, я  заметил:  книжка  не  горит,
пока ее не растреплешь как следует. А тебя, - он улыбнулся, -  тебя  вроде
ничего... принимает!
   - Такие штаны спалил! - ругал себя Максютенко. - Это ж от костюма!
   В это время в шахте застучали по доске чьи-то четкие шаги.  Это  пришел
Урюпин.
   - Ну, что дело? Идет к концу? - спросил он бодро.
   - Идет. Даже штаны начинаем жечь, - сказал истопник.
   - Генерала сейчас встретил. Могу сообщить, товарищи, последнюю новость.
Лопаткин получил восемь лет.
   - За что же это? - спросил истопник.
   - За разглашение государственной тайны.
   Урюпин закурил, взял из мешка лист ватмана, положил его в  стороне,  на
ящик с углем, и сел.
   - Что, Антонович? Приходится быть и кочегаром? - сказал он благодушно.
   - Чертова душа... такие штаны... - не мог успокоиться Максютенко.
   - Мы видели этого Лопаткина... - задумчиво сказал  молодой  рабочий.  -
Секции меняли на втором этаже - помогать  взялся...  Говорит,  работал  на
автозаводе...
   - У нас все, -  Антонович,  облегченно  вздохнув,  поднялся  -  Товарищ
председатель, вот пустой мешок.
   -  Вы  далеко  пойдете,  Антонович.  Это  ведь  я  открыл  у  вас   эти
способности!
   - Анатолий Иванович, я не знаю, какие способности вы имеете в  виду,  -
вдруг холодно отрезал Антонович. - У меня есть определенные  представления
о порядочности. И я ими руководствуюсь. Всегда и во всем.
   - Что ж, похвалить мы вас должны, - пропел Урюпин из "Евгения Онегина".
И замолчал.
   Потом быстро вскочил.
   - Стоп! - и выхватил из рук  молодого  рабочего  бумажку,  которую  тот
читал, наклонясь к топке. - В огонь ее, в огонь, молодой человек! Ишь  ты!
Читать секретные бумаги!..
   - Там не написано "секретно".
   - Неважно, милый, неважно!
   - Там про вас чего-то написано, - сказал слесарь не без удовольствия. -
Крепко написано!
   - Крепко, говоришь? - Урюпин бросил бумагу в огонь. - Трибунал покрепче
может написать. Кому полагается. Кто болтает и кто нос сует. -  Он  сел  и
опять закурил. - Ну, что там у тебя, Максютенко? Давай  закругляться,  мне
еще нужно-звонить генералу, он просил.
   Вспыхнула последняя охапка бумаги. Истопник сказал:  "Кажись,  все",  -
выпрямился и стал пристально смотреть на Урюпина.
   - Ну что ж, - бодро сказал тот,  как  бы  не  замечая  его  взгляда.  -
Поехали по домам! Спокойной ночи, товарищи истопники!
   Никто ему не ответил. Только слышнее, отчетливее стало суровое  гудение
топок.
   Когда Урюпин, Максютенко  и  Антонович  вышли  к  лестнице,  она  вдруг
загудела, застучала вся снизу доверху.
   - Кто-то бежит сюда! - Максютенко, открыв рот, прислушался.
   - Алло! - запрыгал вверху по маршам лестницы женский голос. -  Кто  там
внизу? Там нет Урюпина?
   - Я здесь! - закричал Урюпин, скалясь, тревожно заглядывая вверх.
   - К генералу! Скорее!
   - Что такое? Разве он не ушел? - и  Урюпин,  перехватывая  перила,  еле
касаясь ступенек, громадными скачками понесся вверх.
   Он поднялся на второй этаж, прошел  через  пустую  приемную  в  кабинет
директора. Генерал в расстегнутом кителе сидел за столом и, отхлебывая чай
из стакана в подстаканнике, просматривал папку с текущей перепиской.
   - Сожгли? - спросил он.
   - Все готово.
   - Вон, читай, -  сказал  генерал,  подстаканником  подвинув  к  Урюпину
бумагу, лежавшую на зеленом сукне стола.
   "Заявление, - прочитал Урюпин. - Прошу выдать мне папку  с  несекретной
перепиской  и  несекретные  чертежи,  сделанные  Д.А.Лопаткиным  вне  стен
Проектного института и находящиеся в опечатанном прокуратурой шкафу по той
причине, что у нас не было иного места для  их  хранения.  Прилагаю  копию
доверенности. Дроздова".
   - А где доверенность? - спросил Урюпин.
   - Доверенность у нее. Заверена трибуналом. Вот копия.
   - Поздно. Все уничтожено.
   - Ответь  ей,  -  и  генерал,  взяв  коричневый  карандаш,  написал  на
заявлении  Надежды  Сергеевны  от  угла  к  углу:  "Председателю  комиссии
тов.Урюпину. Разберитесь и решите по существу заявление тов.Дроздовой".  -
Какое сегодня число? - спросил он. Хмуро взглянул  на  Урюпина  и,  сильно
нажимая на карандаш, поставил дату: "4 ноября 49 г." - И расписался.
   "Часы надо бы проставить", - подумал Урюпин, усиленно двигая шевелюрой.
   - Товарищ генерал. Как же разбираться - мы же сожгли...  -  начал  было
он.
   - Ничего не знаю. Я еще не имею акта. - И  генерал  спокойно  посмотрел
ему в глаза. - Завтра возьмешь у секретаря  и  ответишь  ей.  Коротко,  но
обстоятельно. Кто-то научил ее - видишь, она сдала заявление через  окошко
экспедиции.  Значит,  под  расписку.  Еще  вчера.  Ты  серьезно  к   этому
отнесись...
   - Все сгорело, чего тут разводить! -  Урюпин  неуверенно  засмеялся.  -
Комиссия не нашла в бумагах Лопаткина таких документов, которые могли  бы,
так сказать... которые бы не имели...
   - Ну вот, я же знаю, ты мастер. Вот так и сделай.
   Все же, выйдя от генерала, Урюпин потемнел лицом. "Генерал, генерал,  а
уже испугался! - подумал он. - Дорожит папахой!"
   Тут же он  прикинул  в  уме  ответ  комиссии  на  заявление  Дроздовой:
"Уважаемая тов. Дроздова! Комиссия рассмотрела  Ваше  заявление,  а  также
документы, чертежи и  прочие  материалы  из  архива  быв.  конструкторской
группы Лопаткина. Комиссия не  находит  возможным  передать  Вам  просимые
документы, так как все они содержат сведения, не  подлежащие  оглашению  и
тем более передаче в частные руки..."
   "Вот так и отвечу, - сказал  он  себе.  -  Чего  пугаться!  Пугаться-то
нечего!" И он еще больше помрачнел.




ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ


1

   Прошло полтора года... Удар, нанесенный Лопаткину, оказался как раз тем
предельным  усилием  его  противников,  которого  он  опасался   и   ждал.
Изобретатель исчез с горизонта. Его словно  столкнули  на  ходу  в  ночной
океан,  и  богато  иллюминованный  корабль,  полный  жизни,  дыша   теплом
человеческих страстей, пронесся мимо него.
   Через несколько дней после суда в  отделах  Гипролито  еще  можно  было
услышать  споры  о  деле  Лопаткина.  Разноголосица  была  страшная.  Одни
говорили, что это талантливая, но не менее  удачно  пресеченная  авантюра.
Кое-кто видел в истории Лопаткина простой  подкоп  под  авторитет  Василия
Захаровича Авдиева. У идола дерзнули вынуть изо лба его  алмаз,  и  грянул
гром... Большинство конструкторов молчало,  но  и  молчание  иногда  можно
класть на чашу весов.
   А через месяц о Лопаткине забыли  вообще.  Затем  в  газетах  появились
статьи Шутикова и Дроздова о новой победе отечественной техники  -  машине
для отливки труб центробежным способом. Авторы обеих  статей  писали,  что
новые машины запущены в серийное производство и скоро ими  будут  оснащены
два новых завода.
   Наконец-то и Леонид Иванович дождался этой  чести  -  подписал  статью,
которую для него сочинил тот же  Невраев.  Но  -  странное  дело!  -  став
автором газетного подвала, Леонид Иванович не освободился от того чувства,
которое вызывало на его лице чуть заметную, презрительную усмешку. Дело  в
том, что фамилия заместителя министра П.И.Шутикова в это  же  время  стала
появляться в  длинных  списках  лиц,  присутствовавших  на  том  или  ином
торжественном приеме. Правда, фамилия Шутикова стояла в отчетах  одной  из
последних, после него шли уже писатели и журналисты, но тем не менее...  и
Леонид Иванович чуть заметно разочарованно улыбался.
   А  время  шло.  В  середине  пятидесятого  года  в  газетах  напечатали
информацию в несколько слов о том, что  П.И.Шутиков  с  группой  инженеров
едет за границу для  ознакомления  с  промышленностью  некоторых  стран  и
обмена опытом. Он пробыл за границей месяц с  лишним,  потом  вернулся  из
путешествия, и две недели целый  отдел  института  Гипролито  и  несколько
специалистов, вызванных из Ленинграда и с Урала, писали для него  отчет  о
его впечатлениях и мыслях по поводу заграничных машин.
   Леонид Иванович смотрел  на  все  это  спокойно,  только,  может  быть,
чуть-чуть пристальнее, чем следует. И та же нелегкая усмешка таилась в его
глазах. Вот если бы ему  поручили  съездить  за  границу  и  взглянуть  на
тамошнюю технику!.. Посадив за отчет столько людей, он, по  крайней  мере,
хоть составил бы для них тезисы! Высказал бы свое отношение к  увиденному,
отметил бы слабые и сильные стороны зарубежной техники, то, чего там  нет,
и то, чему следует нашим инженерам поучиться. Кое-что он и сам написал бы.
А  _этот_  роздал  ленинградцам  и  свердловчанам   привезенные   каталоги
промышленных фирм и велел изучать и писать! Подобрал он, конечно, толковых
людей. Люди были с головой. Но тем более - кто же из этих ребят пойдет  на
такое разделение труда: я буду путешествовать, а ты за меня трудись, читай
со словарем каталоги! Пиши,  показывай  свою  эрудицию,  свой  слог,  а  я
подпишу! Не сделать ли наоборот?
   Так  рассуждал  Леонид   Иванович.   Это   были   горькие   рассуждения
недовольного человека наедине с самим собой. Кое-что Дроздов даже сгустил.
Но когда отчет был составлен, Леонид Иванович по просьбе  Шутикова  охотно
взялся просмотреть его, нет ли где ляпсуса.  Отчет  был  пространный,  под
него подвели научную и историческую основы, и Леонид Иванович не  нашел  в
нем погрешностей. "Здорово, черти,  знают  свое  дело",  -  подумал  он  о
составителях. Правда, в двух местах у него возникли сомнения, их следовало
проверить и устранить. Но для этого нужно было взять литературу и заняться
делом всерьез. И Леонид Иванович,  поглядев  некоторое  время  в  сторону,
усмехнулся и сам себе сказал, что это мелочи, чепуха.
   - Отчет подходящий, - заявил он Шутикову, и тот, обмакнув перо  в  свои
любимые зеленые чернила, подписал его, словно прострочил последний лист на
швейной машинке.
   Вскоре была выпущена серия труболитейных установок. Их смонтировали  на
нескольких заводах, принадлежавших двум министерствам, и потекла  обильная
продукция - такие же трубы, как та, в которую заглядывал когда-то  Шутиков
и на другом конце которой, по  уверению  Невраева,  Павел  Иванович  видел
некое солидное кресло.
   Может быть, это кресло и ожидало его -  кто  знает?  Но  вот  в  другом
случае острое зрение неожиданно подвело Шутикова. Он не  рассмотрел  одной
важной детали.
   Обнаружилось это спустя год и семь месяцев после ареста Лопаткина  -  в
июне пятьдесят первого года.
   Один из тех рядовых сотрудников министерства, каких усаживают  в  одной
комнате по десять - двенадцать человек, а иногда выселяют вместе со столом
даже в  длинный  министерский  коридор,  -  один  такой  человек,  однажды
проверяя бумаги, установил, что по такому-то заводу  за  квартал  набегает
большой  перерасход  чугуна.  Этот  человек,  чье  имя  так   и   осталось
неизвестным, забил в своем отделе  тревогу.  Начали  исследовать  причину,
затеяли переписку с заводом, и оказалось, что там уже около года  работают
на новых машинах и  трубы  все  время  идут  с  небольшим  отклонением  от
стандарта: если по государственному стандарту  труба  должна  была  весить
тридцать два килограмма, то с завода шли трубы в тридцать четыре кило.
   Тревога,  разрастаясь,  пошла  по  инстанции  вверх.  Начальник  отдела
сообразил сразу, в чем суть и чем это грозит, лицо его стало  строгим,  он
взял  нужные  бумаги  и  позвонил   Шутикову,   прося   принять   его   по
чрезвычайному, экстренному делу.
   Шутиков,  конечно,  принял  его.  Выслушал  короткий  доклад,  негромко
спросил:
   - А вы не прикидывали, что получится по всем заводам?
   - Я не запрашивал. Не хотелось шевелить это дело,  Павел  Иванович,  до
вашего распоряжения.  Мы  прикидывали  ориентировочно.  Вот...  Получается
цифра порядка сорока тысяч тонн...
   - Пугаете!..
   - Да, да. Порядка сорока...
   - А может быть,  на  остальных  заводах  не...  Может,  эти  просто  не
освоили?..
   - На этом заводе толковый начальник цеха. Я верю ему. Говорит, что  при
данной системе охлаждения...
   - А мы ведь отправили еще четыре машины другому ведомству... - вспомнил
вдруг Шутиков.
   - Наверняка и там.  Павел  Иванович,  наверняка!  Только  не  хватились
еще...
   - А хватятся - сразу же на нас свалят. А?
   - Обязательно свалят!
   - Хорошо. Я подумаю.
   И Шутиков остался один в  кабинете  -  какой-то  весь  мягкий,  сияющий
желтым золотом очков и коронок, словно погрузился в светлый сон. Никто  бы
не мог подумать, что он в эту минуту страдает. Он умеренно дымил папиросой
и время от  времени,  надувая  щеки,  говорил:  "пф-пф-пф-ф-ф!"  Затем  он
позвонил Дроздову, и Леонид Иванович сразу же пришел и пристально взглянул
на начальника умными черными глазами.
   Теперь, через полтора года после истории с Лопаткиным, Дроздов  на  вид
был несколько другим: стал как будто еще меньше ростом, слегка  пригнулся,
словно вышел недавно из больницы. Отчетливо проступили его пятьдесят шесть
лет, и нельзя даже было сказать, где начался этот страшный  прорыв:  время
выступило сразу, по всему фронту. Желтизна лица стала темнее и суше, белые
виски холодно светились, губы увяли, а во  взгляде  появился  нетерпеливый
окрик старика. И было уже видно, что старик будет сухонький и властный.
   В начале пятьдесят первого года внезапно умерла мать Дроздова - старуха
семидесяти семи лет. И с этого момента  перестал  существовать  молчаливый
договор между Леонидом Ивановичем и Надей. Бабки не  стало,  и  Николашка,
сразу забыв о своих капризах, решительно перешел на сторону мамы, припал к
ней всей своей маленькой любящей и  встревоженной  душой.  Он  обнимал  ее
платье, висящее на стуле, и замирал, прижав к лицу  чуть  пахнущий  духами
шелк. Отца он не понимал и побаивался. Леонид Иванович каждый вечер  ходил
по своим двум пустым комнатам, решая непосильную задачу, и наконец сдался.
"Давай кончать", - шутливо предложил он Наде. Он до  самого  конца  шутил,
улыбался, обмениваясь с женой скупыми  словами.  Ни  на  миг  не  выпустил
наружу свою тяжесть, которая гнула его. И они  тихо,  почти  молча  прошли
через все судебные инстанции и получили развод.  Тут  же  Леонид  Иванович
переехал жить в гостиницу, а две комнаты, рядом с Надиной,  заняла  новая,
незнакомая семья - молодожены, начинающие жизнь.
   Все эти события прошли, по  мнению  Леонида  Ивановича,  незаметно  для
окружающих. Всю свою историю с Надей он держал в строгой  тайне.  То,  что
выплыло наружу в связи с процессом Лопаткина,  люди  успели  забыть,  как,
впрочем,  и  следовало  ожидать.  Сенсации  быстро  забываются,  если   их
терпеливо пересидишь... Но след все-таки остался. "Остался влажный след  в
морщине старого утеса", - подумал как-то Леонид Иванович, глядя на себя  в
зеркало.
   Вот какой человек вошел в кабинет Шутикова - старый и  в  то  же  время
новый. Тот и не тот.
   - Леонид Иванович... - сказал  Шутиков  и  замолчал,  отдуваясь.  -  Вы
понимаете, какая штука, пф-ф-ф-ф... Паника здесь...
   - Ну-ка... Что там за паника?
   - Кто-то обманул нас с вами. Ученые прохлопали, а  может,  и  скрыли...
Или эти, Максютенко  с  Урюпиным.  Трубы-то  идут  на  два  кило  тяжелее!
Ско