иду.
Это было показание самого Рубо о том, что вследствие  тесноты  и  беспорядка
при отправлении  поезда  с  Руанской  станции  кто-нибудь  мог  забраться  в
отдельное   купе   к   Гранморену.   В   результате   получался   загадочный
убийца-невидимка,  по  поводу  которого  так  потешалась  вся  оппозиционная
печать. Судебное следствие старалось выяснить  приметы  этого  таинственного
незнакомца, наводя самые обстоятельные справки о  нем  в  Руане,  откуда  он
будто бы отправился, и в Барантене, где он должен был выйти из поезда.
     Но ничего определенного по этому поводу выяснить не  удалось,  так  как
некоторые из свидетелей отрицали даже возможность насильственно ворваться  в
отдельное купе, другие же давали самые противоречивые показания.  Этот  след
на к чему не  приводил,  как  вдруг  Денизе,  расспрашивая  железнодорожного
сторожа Мизара, напал совершенно  неожиданно  на  драматическое  приключение
Кабюша и Луизетты, молоденькой девушки, почти ребенка,  которая,  сделавшись
жертвой сластолюбия Гранморена, ушла к своему возлюбленному и умерла у  него
на следующий же день.  Показание  это  было  для  Денизе  словно  проблеском
молнии,  разом  все  осветившим.   Следователь   мигом   составил   мысленно
классическое обвинительное заключение.  Там  было  все,  что  нужно:  угрозы
каменотеса убить  Гранморена,  подозрительное  прошлое  Кабюша  и,  наконец,
невозможность доказать свое алиби. Накануне судебный следователь как бы  под
наитием распорядился захватить Кабюша  в  его  лесной  хижине,  напоминавшей
какую-то берлогу, затерянную в  чаще.  При  этом  найдены  были  выпачканные
кровью брюки.
     Все еще не поддаваясь сложившемуся у него убеждению и внутренне  обещай
себе не упускать из виду гипотезы относительно Рубо, Денизе был,  однако,  в
восторге при мысли, что ему  удалось  фактически  доказать  тонкость  своего
чутья и разыскать истинного убийцу. Чтобы  окончательно  удостовериться,  он
вызвал теперь в свою камеру нескольких свидетелей, с которых были уже  сняты
показания на следующий день после обнаружения убийства.
     Камера судебного следователя выходила  на  улицу  Жанны  д'Арк  и  была
расположена в ветхой  пристройке  к  бывшему  дворцу  герцогов  Нормандских,
который обращен теперь в здание окружного суда. Пристройка эта  положительно
уродовала дворец. Большое  мрачное  помещение  камеры  находилось  и  нижнем
этаже. В ней было так мало света, что  зимою  уже  с  трех  часов  пополудни
приходилось зажигать лампы. В этой комнате,  оклеенной  старыми,  выцветшими
зелеными обоями, стояли только два кресла, четыре стула, большой  письменный
стол судебного следователя и маленький  столик  его  секретаря.  На  камине,
между  двумя  бронзовыми  вазами,  стояли  черные  мраморные  часы.   Позади
письменного стола была дверь  в  другую  комнату,  где  следователь  скрывал
иногда  лиц,  которых  хотел  иметь  в  своем   распоряжении   при   допросе
обвиняемого, а вторая Дверь выходила в широкий  коридор  со  скамейками  для
свидетелей.
     Супруги Рубо явились в половине  второго,  хотя  были  вызваны  к  двум
часам. Они только что приехали из Гавра и наскоро  позавтракали  в  скромном
ресторане на Большой улице. Оба были в черном: он в сюртуке, она в  шелковом
платье, как дама из общества. У них был грустный  и  слегка  утомленный  вид
супружеской  четы,  оплакивающей  потерю  родственника.  Северина  молча   и
неподвижно сидела на скамейке, а Рубо, заложив руки за спину, медленно шагал
взад и вперед по коридору. Но их взгляды то и дело встречались, и  выражение
затаенного страха тенью скользило по их застывшим лицам. Оба они чрезвычайно
обрадовались завещанному им в наследство дому в Круа-де-Мофра, но  в  то  же
время это завещание усиливало их опасения, так как родственники  Гранморена,
особенно его дочь, раздосадованная тем, что ее отец  раздал  почти  половину
своего состояния посторонним лицам,  выражали  намерение  возбудить  дело  о
признании завещания недействительным. Подстрекаемая мужем,  г-жа  де  Лашене
крайне сурово отнеслась к своей бывшей подруге Северине и высказывала на  ее
счет  самые  тяжкие  подозрения.  С  другой  стороны,  Рубо  мучила   теперь
неотвязная  мысль  о  существовании  фактического  доказательства,   которое
сначала он совершенно упустил из виду. Это было то самое письмо, которое  он
заставил жену написать Гранморену, чтобы убедить его  выехать  из  Парижа  с
курьерским  поездом.  Если  Гранморен  не  уничтожил  это  письмо,  то   его
непременно найдут и узнают почерк Северины.  К  счастью,  проходил  день  за
днем, а о письме не было и помину. По всей вероятности,  Гранморен  разорвал
его тотчас по получении. Тем не менее, при  каждом  новом  вызове  в  камеру
следователя супруги Рубо обливались холодным потом, хотя внешне держали себя
безупречно, как подобает наследникам и свидетелям.
     Пробило два часа, явился Жак, только  что  прибывший  из  Парижа.  Рубо
немедленно подошел к нему и дружески протянул ему руку.
     - Вот как! Значит, и вас потревожили...  Ну,  что  вы  скажете!  Ужасно
надоела вся эта история, правда? Конца ей нет!
     Увидев Северину, все еще неподвижно сидевшую на скамейке, Жак замер. За
последние три недели, при каждом приезде Жака в  Гавр,  помощник  начальника
станции относился  к  нему  самым  предупредительным  образом.  Однажды  ему
пришлось даже  позавтракать  у  Рубо.  Сидя  возле  молодой  женщины,  он  с
возраставшим волнением чувствовал, как его охватывает роковая дрожь. Неужели
в нем разгорается страсть и к этой? Сердце его билось, руки горели при одном
взгляде на ее белую шею, видневшуюся из выреза лифа. С  тех  пор  он  твердо
решил избегать с ней встречи.
     - Что говорят о гранмореновском деле в  Париже?  -  продолжал  Рубо.  -
Новенького ничего нет? Никто ничего не знает, да никогда и не узнает...  Что
же вы не поздороваетесь с моей женой?
     Он схватил Жака под руку и заставил его подойти и поклониться Северине,
которая смущенно улыбалась, как робкая  девочка.  Жак  старался  говорить  о
самых безразличных вещах, а супруги не сводили с него глаз, словно старались
проникнуть в тайну его мыслей, в неясную глубину сознания, куда он и сам  не
смел заглянуть. Отчего он так холоден с ними? Отчего он как  будто  избегает
их? Не пробуждаются ли у него воспоминания? Быть может, их вызвали  на  этот
раз для очной ставки с ним? Им  хотелось  привлечь  на  свою  сторону  этого
человека, - единственного,  который  мог  свидетельствовать  против  них,  -
хотелось привязать его к себе  узами  братской  преданности,  чтобы  у  него
недостало мужества показать что-либо им во вред.
     Рубо мучила неизвестность. Он снова заговорил о деле Гранморена.
     - Не знаете, чего ради  вызвали  нас  теперь?  Быть  может,  напали  на
какой-нибудь новый след?
     Жак равнодушно махнул рукой.
     - Когда я сюда приехал,  на  вокзале  ходили  слухи  о  каком-то  новом
аресте.
     Известие это очень смутило, взволновало супругов Рубо, поставило  их  в
тупик. Им никто ничего не говорил о новом аресте. Интересно знать,  кого  же
арестовали или, быть может, только предполагают арестовать? Они осыпали Жака
вопросами, но он больше ничего не знал.
     В коридоре послышались шаги. Северина обернулась.
     - Вот и Берта с мужем, - шепнула она. Действительно, это  были  супруги
де Лашене. Они гордо
     прошли мимо Рубо и его жены: Берта даже не  взглянула  на  свою  бывшую
подругу. Привратник тотчас же провел их в кабинет следователя.
     - Видно,  нам  надо  вооружиться  терпением,  -  заметил  Рубо.  -  Нас
продержат по крайней мере часа два... Садитесь-ка!
     Он сел слева от жены и знаком пригласил Жака  занять  место  по  другую
сторону. Жак с минуту еще  постоял,  но  Северина  смотрела  на  него  таким
кротким, молящим взглядом, что он невольно опустился на скамейку.
     Рядом с ним и мужем Северина казалась хрупкой  и  нежной;  в  ней  была
мягкая покорность, неспособная к сопротивлению; от всего ее  существа  веяло
таким теплом, что, сидя около нее,  Жак  чувствовал,  как  его  все  сильнее
охватывает какое-то оцепенение.
     В кабинете г-на Денизе начинался допрос. Следствие собрало уже материал
для громадного дела. Накопилась целая кипа бумаг в синих  папках.  Старались
проследить  за  Гранмореном  с  самого  его  отъезда  из  Парижа.  Начальник
парижской железнодорожной станции Вандорп показал, что к курьерскому поезду,
отходившему из Парижа в половине седьмого вечера,  в  последнюю  минуту  был
прицеплен вагон 293. Он сообщил также, что перекинулся несколькими словами с
Рубо,  занявшим  место  в  вагоне  первого  класса  незадолго  до   прибытия
Гранморена, и что Гранморен был совершенно один в предназначенном  для  него
особом купе.
     Находившийся  в  курьерском  поезде  обер-кондуктор  Анри  Довернь,   с
которого снято было показание о том, что происходило на Руанской станции  во
время десятиминутной остановки поезда, не сказал  ничего  определенного.  Он
видел, что супруги Рубо беседовали с Гранмореном, стоя  у  отдельного  купе,
занятого  бывшим  председателем  окружного  суда.  Затем  они,  по-видимому,
вернулись в свой вагон, дверцы которого были потом заперты кондуктором, но в
точности поручиться за это Довернь не мог, так как на станции была  страшная
теснота и давка, да к тому же прескверное освещение. На вопрос о том, мог ли
неизвестный  убийца,  которого  до  сих  пор  никак  не   могли   разыскать,
воспользоваться этой теснотой для того, чтобы в самый момент  отхода  поезда
насильно ворваться в купе,  обер-кондуктор  ответил,  что  считает  подобный
казус маловероятным, но не отрицает его возможности, так как на  его  памяти
два раза действительно такие случаи были.  Показания  служащих  на  Руанской
станции,  вместо  того  чтобы  сколько-нибудь  разъяснить  дело,  еще  более
запутывали его разными противоречивыми данными. Безусловно точно подтвержден
был только один факт, именно: что на Барантенской станции Рубо,  находясь  в
своем вагоне, обменялся рукопожатием с начальником  этой  станции  Бесьером,
который стал на подножку, чтобы перекинуться несколькими  словами  со  своим
товарищем. Бесьер категорически подтвердил этот факт, добавив, что Рубо  был
в вагоне вдвоем со своей женой,  полулежа  на  скамейке,  она,  по-видимому,
спокойно спала. Судебный следователь хлопотал даже о  том,  чтобы  разыскать
пассажиров, выехавших из Парижа в одном вагоне с Рубо.  Толстый  господин  и
его не менее толстая жена  оказались  обывателями  местечка  Пти-Курон.  Они
заявили, что вошли в вагон перед самым отходом поезда и тотчас же уснули,  а
потому ровно ничего сообщить не  могут.  Что  же  касается  дамы  в  трауре,
безмолвно сидевшей  в  углу,  она  исчезла,  как  тень,  так  что  оказалось
совершенно  невозможным  ее  разыскать.  Наконец   имелись   еще   показания
свидетелей,  совсем  уже  мелких,   вызванных   для   определения   личности
пассажиров, сошедших с курьерского  поезда  на  Барантенской  станции,  где,
очевидно, сошел с поезда и убийца. Проверив билеты, удалось  разыскать  всех
этих пассажиров, за исключением  одного  -  высокого,  плотного  мужчины,  с
головою, окутанной синим платком. По одним показаниям, он был одет в пальто,
а по другим  -  в  куртку.  Относительно  одного  только  этого  загадочного
пассажира, который словно провалился сквозь землю, имелось в деле  не  менее
трехсот десяти документов, представлявших в совокупности  полнейший  сумбур,
так  как  все  показания  в  них  взаимно  опровергали  друг  друга.   Кроме
свидетельских показаний, к делу был приложен протокол, составленный на месте
нахождения трупа прокурором и судебным следователем в  присутствии  понятых.
Этот протокол содержал в себе  подробное  описание  того  места  на  полотне
железной  дороги,  где  найден  был  убитый,  с  обстоятельным  обозначением
положения тела и бывшей на нем одежды и с перечислением найденных в карманах
предметов,  позволивших   определить   личность   убитого.   К   означенному
полицейскому протоколу приложен был судебно-медицинский протокол за подписью
врача, прибывшего из Руана вместе с судебным следователем. В этом  документе
подробно описывалась, в надлежащих  научных  выражениях,  рана  на  передней
части шеи убитого -  громадная  зияющая  рана,  сделанная  режущим  оружием,
вероятно, ножом. Кроме этой  безусловно  смертельной  раны,  никаких  других
повреждений на мертвом  теле  не  оказалось.  Затем  следовали  протоколы  и
документы о препровождении мертвого  тела  в  руанский  госпиталь,  где  оно
необычайно скоро стало разлагаться, вследствие чего местные власти поспешили
передать его родным для предания земле. Из всей этой груды бумаг  выяснилось
всего только два или три  существенных  факта.  Оказалось,  что  в  карманах
убитого не нашли ни часов, ни бумажника с десятью тысячами франков,  которые
Гранморен вез в уплату долга своей сестре, г-же  Боннегон,  и  на  получение
которых она с уверенностью рассчитывала. Можно  было  бы  предположить,  что
убийство совершено  с  целью  грабежа,  но,  с  другой  стороны,  на  пальце
Гранморена уцелел перстень с крупным бриллиантом. Отсюда возникал целый  ряд
разнообразных предположений. Номера банковых билетов, к несчастью,  не  были
записаны, но зато карманные часы Гранморена сразу можно  было  узнать.  Часы
были очень большого  размера,  с  заводом  без  ключа,  с  вензелем  бывшего
председателя  окружного  суда  на  верхней  крышке;  на  внутренней   крышке
проставлен номер 2516. Для розысков ножа, при помощи которого было совершено
преступление, приняты были самые энергичные меры.  Его  искали  вдоль  всего
участка железной дороги от Руана до Барантена, тщательно осматривали  каждый
уголок, каждый кустик, но все эти розыски  остались  тщетными.  Убийца,  без
сомнения, спрятал нож куда-нибудь вместе с банковыми билетами и  часами.  На
полотне дороги, в ста метрах от Барантенской станции, найдено было  дорожное
одеяло жертвы, очевидно, брошенное убийцей,  так  как  оно  могло  послужить
уликой. Одеяло это также значилось в числе вещественных доказательств.
     Когда супруги Лашене вошли в камеру судебного следователя, Денизе, стоя
у письменного стола, перечитывал первые  свидетельские  показания,  поданные
ему секретарем. Судебный следователь был небольшого роста, довольно плотный,
лицо его было гладко выбрито, в  волосах  пробивалась  седина.  Его  толстые
щеки, четырехугольный подбородок и широкий нос  словно  застыли  в  каком-то
оцепенении, а тяжелые веки, до половины закрывавшие большие  светлые  глаза,
подчеркивали эту  мертвенную  неподвижность  его  черт.  Вся  сметливость  и
проницательность, которые Денизе себе приписывал, таились  в  выражении  его
рта,  чрезвычайно  подвижного,  как  рот  актера.  Когда  Денизе  придумывал
какой-нибудь особо ловкий маневр, он слегка поджимал губы,  отчего  рот  его
казался меньше. В  большинстве  случаев  Денизе  портил  все  дело  избытком
хитрости. Он  был  слишком  уж  прозорлив,  обладал  чисто  профессиональным
хитроумием, вследствие чего простая истина иногда ускользала у  него  из-под
носа.  В  его   представлении   судебный   следователь   должен   был   быть
психологом-анатомом, одаренным чем-то вроде  ясновидения.  Впрочем,  он  был
далеко не глуп.
     Денизе принял г-жу де Лашене очень любезно, как  подобало  чиновнику  -
светскому человеку, посещавшему лучшие дома Руана и всей округи.
     - Сударыня, не угодно ли вам присесть?
     Он сам подал стул молодой женщине в трауре, худощавой, очень некрасивой
блондинке с неприятным  выражением  лица.  Зато  с  г-ном  де  Лашене,  тоже
болезненным на вид блондином,  Денизе  был  только  вежлив  и  даже  немного
надменен. Ему было досадно, что этот маленький человечек был уже в  тридцать
шесть лет советником окружного суда и  кавалером  Почетного  легиона.  Такой
блестящей карьере в значительной степени помогло влияние его тестя и услуги,
оказанные властям его отцом, который также служил  в  судебном  ведомстве  и
состоял одно время членом смешанной комиссии гражданского и военного суда. В
глазах Денизе Лашене  был  поэтому  человеком,  который  приобрел  положение
только благодаря протекции  и  богатству,  несмотря  на  отсутствие  всякого
таланта. Он знал, что Лашене быстро пойдет в гору,  тогда  как  сам  он  без
денег и протекции будет тянуть лямку, тщетно ища случая отличиться.  Поэтому
Денизе  был  не  прочь  дать  понять  Лашене,   каким   могуществом,   какой
деспотической властью обладает судебный следователь  над  свободой  каждого,
вызванного в следственную камеру, где одного  его  слова  достаточно,  чтобы
обратить свидетеля в обвиняемого и немедленно отослать в тюрьму.
     - Сударыня, - продолжал он, - извините, что мне снова приходится мучить
вас по поводу этой прискорбной истории. Я знаю, что вы так же горячо, как  и
мы сами, желали бы, чтобы дело разъяснилось и убийца понес должную кару.
     Сделав знак своему секретарю, рослому, худощавому молодому  человеку  с
бледно-желтым лицом, Денизе приступил к допросу.
     Лашене решил сесть, не дожидаясь приглашения.  С  первых  же  вопросов,
заданных его жене следователем, он пытался вмешаться и стал отвечать за нее,
изливая всю свою горечь по поводу оставленного тестем завещания. Слыхано  ли
это? Завещать такую огромную сумму, чуть не половину состояния, -  состояния
в три миллиона семьсот тысяч франков, -  посторонним  лицам!  Да  еще  лицам
совершенно неизвестным, в большинстве случаев женщинам самого разнообразного
происхождения. В числе их была даже  цветочница,  торговавшая  фиалками  под
воротами, на улице Роше. Это было совершенно недопустимо,  и  Лашене  ожидал
только конца судебного следствия, тогда он будет добиваться кассации  такого
безнравственного завещания.
     Лашене  негодовал,  говорил  сквозь  зубы;  он  явно  обнаруживал  свою
глупость и упорство погрязшего в скупости  провинциала.  Денизе  смотрел  на
него из-под полуопущенных век своими большими светлыми  глазами,  и  на  его
тонких губах появилось выражение завистливого презрения к этому ничтожеству,
которому мало было двух миллионов и которое, несомненно, заручится  в  конце
концов прокурорской мантией благодаря своим деньгам.
     - Мне кажется, милостивый  государь,  что  суд  не  признает  возможным
кассировать завещание господина Гранморена. Законный повод к кассации мог бы
существовать лишь в том случае, если  бы  посторонним  лицам  была  отказана
большая половина состояния, а в данном случае обстоятельство  это  не  имеет
места.
     Затем, обращаясь к секретарю, он добавил:
     - Надеюсь, вы этого  не  записываете,  Лоран?  Секретарь  успокоил  его
легкой улыбкой, как человек, понимающий сущность дела.
     - Однако, - возразил более резким тоном де Лашене, - ведь не думаете же
вы, что я отдам этим Рубо дом в Круа-де-Мофра?..  И  зачем,  с  какой  стати
делать подобный подарок дочери садовника! Наконец, если будет доказано,  что
они участвовали в преступлении...
     Денизе вернулся тогда к продолжению допроса.
     - Неужели вы их действительно подозреваете? - спросил он.
     - Само собою разумеется. Если им было  известно  о  завещании,  то  это
обстоятельство уже  само  по  себе  служит  доказательством,  что  они  были
заинтересованы в смерти моего злополучного тестя...  Заметьте,  кроме  того,
что они последние разговаривали с ним на Руанской станции, и всего  лишь  за
четверть часа до убийства. Вообще, все это кажется мне очень подозрительным.
     Раздосадованный этими соображениями, разрушавшими его  новую  гипотезу,
Денизе обратился с вопросом к Берте:
     - А вы, сударыня, считаете  бывшую  вашу  подругу  способною  на  такое
преступление?
     Прежде чем ответить,  она  взглянула  на  мужа.  В  течение  нескольких
месяцев супружеской жизни они успели привить друг другу свои  недостатки,  и
оба стали еще  более  сухими