о  и  спокойно.  Очевидно,  Рубо  и  его  жена  тотчас  же  по
возвращении домой легли и заснули глубоким сном. Надо полагать,  их  поездка
не была удачной, иначе Северина ни за что не  поднялась  бы  в  такую  рань.
Кассир осведомился у жены, какой вид был у Северины, и г-жа Лебле рассказала
ему, что г-жа Рубо стояла выпрямившись,  словно  аршин  проглотила,  и  была
"чень бледна. Она стояла совсем неподвижно, точно лунатик. Во всяком случае,
в течение дня можно будет разузнать, чем окончилась у них эта история.
     Внизу Рубв встретился со своим сослуживцем Муленом, который был  ночным
дежурным. Сдав дежурство Рубо, Мулен еще несколько минут  беседовал  с  ним.
Прохаживаясь взад и вперед по дебаркадеру, он сообщил Рубо о  разных  мелких
событиях,  случившихся  за  ночь:  задержали  несколько  бродяг,  пытавшихся
проникнуть в багажное  отделение;  троим  железнодорожным  рабочим  пришлось
сделать выговор за нарушение дисциплины;  при  составлении  монтивильерского
поезда у одного вагона сломался крюк. Рубо выслушал все это молча. Лицо  его
было совершенно споквйно и только немного бледнее обыкновенного, и  глаза  у
него ввалились, по-видимому, от утомления. Когда Мулен замолчал, Рубо бросил
на него вопросительный взгляд, как будто ожидая еще чего-то. Но Мулен ничего
больше не сказал, и Рубо молча потупил глаза.
     Прохаживаясь вдоль дебаркадера, они дошли до того места, где начиналась
уже открытая платформа. По правую ее сторону  находился  ангар,  где  стояли
прибывшие накануне вагоны, из которых формировались  поезда,  отбывавшие  на
следующий день. Рубо поднял голову и стал  внимательно  рассматривать  вагон
первого класса Э  293,  с  отдельным  купе,  освещенным  мерцавшим  пламенем
газового рожка. Мулен воскликнул:
     - Ах, да, чуть не забыл!..
     На бледном лице Рубо выступила краска. Он  быстро  обернулся  к  своему
собеседнику.
     - Я чуть не забыл вам передать, - повторил Мулен, - что этот вагон надо
оставить здесь. Не включайте его в состав, который  отправляется  сегодня  в
шесть сорок утра.
     Рубо  некоторое  время  помолчал,  а   затем   осведомился   совершенно
естественным тонем:
     - Почему же, собственно?
     - Потому  что  заказано  особое  купе  на  вечерний  курьерский  поезд.
Неизвестно, прибудет ли сегодня другой  такой  вагон,  а  потому  на  всякий
случай оставим пока этот.
     - Правильно, - сказал Рубо, продолжая внимательно  разглядывать  вагон.
Но вдруг он рассердился: - Что за мерзость! И это называется уборкой... Этот
вагон в таком виде, как будто его не чистили целую неделю!
     - Ну, знаете, если  поезд  приходит  позже  одиннадцати  часов  вечера,
нечего и думать, что рабочие займутся его уборкой. Хорошо еще, если осмотрят
вагоны, а то вот на днях вечером забыли пассажира, - заснул  на  скамейке  и
проснулся только на следующий день.
     Подавляя зевоту, Мулен объявил, что идет спать.  Но,  сделав  несколько
шагов, он неожиданно вернулся и с любопытством спросил:
     -  Кстати,  а  ваше  дело   с   супрефектом,   разумеется,   окончилось
благополучно?
     - Да, да, очень удачная поездка, я доволен.
     - Ну, тем лучше... Не забудьте, что номер двести девяносто три остается
здесь.
     Оставшись   один   на   дебаркадере,   Рубо   медленно    вернулся    к
монтивильерскому поезду, уже ожидавшему пассажиров. Двери пассажирских залов
открылись. Показывались пассажиры: несколько охотников с собаками, два - три
семейства  лавочников,  решивших   воспользоваться   воскресным   днем   для
загородной прогулки. Вообще же пассажиров было немного. Отправив этот первый
по счету дневной поезд, Рубо  пришлось  тотчас  же  составлять  пассажирский
поезд на Руан и Париж, отходивший из Гавра три четверти шестого. Рано  утром
многие железнодорожные  служащие  еще  не  выходят  на  работу,  и  помощник
начальника  станции  должен  в  это  время  выполнять  самые   разнообразные
обязанности. При составлении поезда он должен был  осмотреть  каждый  вагон,
который выводится из ангара, прицепляется к  особой  тележке  и  подается  к
дебаркадеру. После того надо было зайти в  пассажирский  зал,  наблюдать  за
выдачей  билетов  и  сдачей  багажа.  Затем  пришлось  вмешаться   в   спор,
разгоревшийся между одним железнодорожным служащим и солдатами.  Продрогший,
заспанный, в самом скверном расположении духа, Рубо положительно  разрывался
на части. Он так захлопотался,  что  ему  некогда  было  думать  о  чем-либо
другом, кроме  своих  служебных  обязанностей.  После  отхода  пассажирского
поезда вокзал опустел, но Рубо уже спешил к будке стрелочника  -  проверить,
все ли там в порядке,  так  как  шел  поезд  прямого  сообщения  из  Парижа,
несколько запоздавший в  пути.  От  стрелок  Рубо  вернулся  на  дебаркадер,
проследил, как пассажиры, хлынувшие густой толпой  из  поезда,  отдали  свои
билеты и разместились в принадлежащих разным  гостиницам  экипажах,  ждавших
возле самой решетки вокзала. Лишь тогда он перевел  дух.  Вокзал  опустел  и
затих.
     Ровно в шесть часов Рубо не спеша вышел из вокзала и, взглянув на небо,
вздохнул полной грудью. Заря уже занималась.  Ветер  с  берега  окончательно
развеял туман, наступило ясное утро, обещавшее  на.  целый  день  прекрасную
погоду. К северу на побледневшем небе выделялся  лиловой  чертой  отдаленный
Ингувильский холм,  на  котором  можно  было  даже  различить  кладбищенские
деревья. К югу и к западу, над морем, виднелись еще последние  легкие  белые
облачка, медленно проплывавшие по небу, а на востоке  громадное  устье  Сены
озарялось, словно пламенем, восходящим солнцем. Рубо  машинально  снял  свою
обшитую серебряным галуном фуражку, как бы желая освежить голову прохладным,
живительным  ветерком.  Открывшаяся  перед  ним  привычная  картина   широко
раскинувшихся станционных  построек  -  слева  станция  прибытия,  посредине
паровозное депо, а справа станция отправления, -  казалось,  успокоила  его,
как успокаивало однообразие обычной, повседневной работы.  За  стеною  улицы
Шарль-Лафитт дымились фабричные трубы,  виднелись  горы  каменного  угля  на
складах,  расположенных  вдоль  Вобановского  дока.  Из  других  доков   уже
доносился шум начавшейся работы. Свистки товарных  поездов  и  свежий  запах
моря напомнили ему о том, что в этот день предстояло празднество  по  случаю
спуска на воду нового корабля. Соберется, наверно,  громадная  толпа;  будет
давка!
     Вернувшись на дебаркадер, Рубо  увидел,  что  станционные  рабочие  уже
составляют курьерский поезд, который должен был отойти сорок минут седьмого.
Ему показалось, что они прицепляют к тележке вагон Э 293.  Все  спокойствие,
навеянное на  него  утреннею  свежестью,  тотчас  же  исчезло,  и  в  порыве
внезапного гнева он крикнул:
     - Черт возьми! Оставьте в покое этот вагон... Он пойдет вечером...
     Старший рабочий объяснил, что вагон только  передвинут  и  вместо  него
будет прицеплен другой,  стоящий  позади.  Но  Рубо,  не  слушая,  в  ярости
продолжал кричать:
     - Сказано же вам, остолопы, не трогать его!
     Поняв наконец, в чем дело, он все еще продолжал злиться и обрушился  на
плохое оборудование станции, где нет даже поворотного круга.  Действительно,
станция в Гавре, построенная одной из первых на железнодорожной линии,  была
из рук вон плоха для такого большого города. Деревянный ангар покривился  от
старости, а дебаркадер, с  узкими  стеклами,  крытый  деревом  и  цинком,  и
остальные постройки, ветхие, с облупившейся штукатуркой, производили  жалкое
впечатление.
     -  Просто  стыд  и  срам!  -  добавил  Рубо.   -   Что   смотрит   наше
железнодорожное общество! Снести бы весь этот хлам и построить  вместо  него
приличную станцию...
     Рабочие с изумлением смотрели на помощника начальника  станции,  всегда
отличавшегося строгим соблюдением дисциплины, а  теперь  вдруг  позволившего
себе заговорить  так  смело  и  независимо.  Заметив  это,  Рубо  тотчас  же
спохватился и,, молчаливый, сдержанный, продолжал наблюдать  за  передвижкой
вагонов. Угрюмая складка прорезала его низкий лоб, и на его круглом  красном
лице с густой рыжей бородой появилось выражение непреклонной воли.
     Теперь к Рубо вернулось все его хладнокровие. Он  занялся  составлением
курьерского поезда, контролировал каждую мелочь.  Сцепка  некоторых  вагонов
показалась ему недостаточно надежной, и он заставил  исправить  ее  в  своем
присутствии; одна дама, знакомая его жены, просила, чтобы он  посадил  ее  с
дочерьми  в  дамское  отделение.  Прежде  чем  дать  сигнальный  свисток   к
отправлению поезда, Рубо еще раз удостоверился, что  все  в  исправности,  и
затем долго и пристально следил за удалявшимся  поездом  взглядом  человека,
знающего,  что  минута  рассеянности,  невнимания  может  повлечь  за  собою
гибельную катастрофу. Но ему тут же пришлось перейти через  полотно  дороги,
чтобы встретить подходивший руанский поезд. С этим поездом  прибыл  почтовый
служащий,  с  которым  он  ежедневно   обменивался   новостями.   Это   была
единственная короткая передышка - с четверть часа - в  напряженной  утренней
работе, когда Рубо мог вздохнуть свободно, так как срочных служебных  дел  в
это время у него не  было.  И  на  этот  раз  он,  по  обыкновению,  свернул
папироску и очень весело беседовал с почтовым служащим. Уже совсем рассвело,
на дебаркадере  потушили  газовые  фонари.  Узкие  стекла  пропускали  такой
скудный свет, что здесь  еще  все  было  окутано  сероватым  сумраком,  хотя
восточная окраина  неба  уже  сияла  в  лучах  восходящего  солнца,  а  весь
остальной горизонт принял нежно-розовый оттенок, и в чистой атмосфере ясного
зимнего утра четко обрисовывались все предметы.
     В восемь часов утра выходил обычно на службу начальник станции  Дабади,
и его помощник являлся к нему с донесением. Начальник станции был  красивый,
элегантный  брюнет,  напоминавший  своими  манерами  крупного   коммерсанта,
чрезвычайно  занятого  своими  делами.  Он  почти  не  обращал  внимания  на
пассажирскую станцию, а интересовался главным образом портовым  движением  и
громадным товарным транзитом и постоянно поддерживал отношения с  важнейшими
торговыми фирмами в Гавре и за границей. На этот раз он слегка опоздал. Рубо
уже два раза входил к нему в кабинет, но его все не было. Письма  и  газеты,
полученные с утренней почтой, лежали на столе нераспечатанными. Среди  писем
помощник начальника станции заметил также одну телеграмму.  Она  его  словно
приворожила: он не отходил от дверей и несколько раз, невольно оборачиваясь,
бросал на стол быстрый взгляд.
     Наконец, десять минут девятого, вошел Дабади. Рубо, присевший на  стул,
молчал, чтобы не мешать ему прочесть телеграмму. Начальник станции,  однако,
не торопился и,  желая  быть  любезным  с  подчиненным,  к  которому  всегда
относился с уважением, сказал:
     - Надеюсь, у вас в Париже все уладилось?
     - Да, уладилось благодаря вашему лестному обо мне отзыву.
     Дабади распечатал наконец телеграмму, но, все еще не читая ее,  любезно
улыбался своему помощнику, голос которого  звучал  как-то  глухо  вследствие
усилия сдержать нервную судорогу, подергивавшую подбородок.
     - Мы все очень рады, что  вас  оставляют  здесь,  -  заметил  начальник
станции.
     - Мне самому чрезвычайно приятно служить под вашим начальством.
     Дабади решился наконец пробежать телеграмму. Рубо, вспотев от волнения,
не сводил с него глаз, но не мог подметить на лице начальника станции даже и
тени тревоги. Дочитав телеграмму, Дабади совершенно спокойно  бросил  ее  на
стол, вероятно, она  была  чисто  делового  содержания.  Затем  он  принялся
просматривать  утреннюю  почту,  выслушивая   одновременно   доклад   своего
помощника о случившемся на станции за ночь и рано утром. На этот раз  доклад
Рубо не отличался обычной ясностью и отчетливостью. Рубо как-то замялся и не
сразу  вспомнил  о  том,  что  передал  ему  ночной  дежурный  о   бродягах,
задержанных в  багажном  отделении.  Обменявшись  со  своим  помощником  еще
несколькими словами, Дабади простился с ним кивком головы, так как в кабинет
вошли другие  два  помощника:  заведующий  портовым  движением  и  начальник
движения малой скорости. Они принесли еще  телеграмму,  которую  только  что
передал им на дебаркадере телеграфист.
     Дабади, видя, что Рубо остановился у дверей, громко сказал ему:
     - Можете идти.
     Рубо, однако, продолжал стоять, пристально глядя на  начальника  широко
раскрытыми глазами, и ушел лишь  после  того,  как,  распечатав  телеграмму,
Дабади равнодушно бросил ее на стол.  С  минуту  Рубо  растерянно  ходил  но
дебаркадеру. Станционные  часы  показывали  тридцать  пять  минут  девятого.
Ближайший пассажирский поезд отходил лишь в девять  часов  пятьдесят  минут.
Обыкновенно Рубо пользовался этим свободным часом, чтобы обойти  вокзал.  Он
бродил несколько минут, не сознавая, куда несут его ноги.  Подняв  голову  и
увидев, что очутился возле вагона Э 293,  он  круто  повернул  в  сторону  и
направился к паровозному депо, хотя там ему совершенно нечего  было  делать.
Солнце уже взошло, золотистой пылью искрились его лучи в бледном свете утра.
Но Рубо уже не в  состоянии  был  наслаждаться  этим  прелестным  утром;  он
торопливо шел с озабоченным видом,  стараясь  чем-нибудь  заглушить  в  себе
тоску ожидания. Вдруг его остановил возглас:
     - Здравствуйте, господин Рубо! Видели мою жену?
     Это  был  кочегар  Пекэ,  мужчина  сорока  трех  лет,  высокого  роста,
сухощавый, но с широкой костью, с лицом, покрытым копотью. Лоб  у  него  был
низкий, серые глаза и крупный рот с выдающимися челюстями постоянно смеялись
бесшабашным смехом весельчака-кутилы.
     - Как, вы здесь? -  с  изумлением  спросил  Рубо,  остановившись  перед
кочегаром. - Ах, да, я и забыл, у вашего паровоза небольшая поломка. Значит,
вы отправляетесь только сегодня вечером? Неожиданно получили отпуск на целые
сутки? Небось, рады, а?
     -  Само  собой!  -  подтвердил  Пекэ,  еще   не   успевший   хорошенько
протрезвиться после вчерашней попойки.
     Пекэ родился в деревне, неподалеку от Руана, и еще смолоду  поступил  в
железнодорожные мастерские, рабочим в монтировочное отделение; он проработал
там лет до тридцати, а затем перешел в кочегары, рассчитывая дослужиться  до
машиниста. Тогда-то он и женился на своей землячке Виктории, из одной с  ним
деревни. Однако проходил год за годом, а он все еще оставался кочегаром.  Да
он и не мог рассчитывать, что его  назначат  машинистом:  поведения  он  был
прескверного, кутил, пьянствовал и  волочился  за  женщинами.  Его  уже  раз
двадцать прогнали бы со службы, если бы ему не покровительствовал  Гранморен
и если бы начальство не свыклось в конце концов с его недостатками,  которые
в значительной  степени  искупались  веселым  нравом  и  опытностью  старого
рабочего. В пьяном виде, однако, Пекэ становился  положительно  опасным,  он
делался тогда лютым зверем, от которого можно было ожидать самого худшего.
     - Так, что же, видели вы мою жену? - снова  повторил  он,  улыбаясь  во
весь рот.
     - Разумеется, видели; мы даже позавтракали в ее  комнате...  Славная  у
вас жена, Пекэ. Нехорошо, что вы ей изменяете...
     Пекэ громко расхохотался.
     - Ну, это не называется изменять! Ведь она же сама не  хочет,  чтобы  я
скучал, - возразил он.
     Пекэ говорил правду. Виктория, которая была старше мужа  на  два  года,
растолстела  и  стала  тяжела  на  подъем;  она  сосала   Пекэ   в   карманы
пятифранковые монеты, чтобы он мог  развлекаться  на  стороне.  Она  никогда
особенно не страдала от его измен и позволяла ему шляться по  притонам,  как
того требовала его натура; и теперь его жизнь наладилась, у  него  было  две
жены - по одной на каждом конце линии: одна в Париже - законная, а другая  в
Гавре, где он проводил несколько часов каждый раз от прибытия  и  до  отхода
поезда. Виктория была очень экономна  и  жалела  потратить  на  себя  лишний
сантим; к мужу она питала материнские чувства и, зная все его проделки, даже
снабжала его деньгами, говоря, что не желает, чтобы он компрометировал  себя
перед "другой". Каждый раз перед отправлением из Парижа курьерского  поезда,
с которым ездил Пекэ,  Виктория  тщательно  осматривала  его  одежду,  чтобы
"другая" не имела права обвинить ее в неряшливости  и  дурном  уходе  за  их
общим мужем.
     - Все-таки это нехорошо,  -  сказал  Рубо.  -  Моя  жена  обожает  свою
кормилицу, она задаст вам хорошую головомойку.
     Он замолчал, увидев, что из депо,  возле  которого  они  стояли,  вышла
высокая  сухощавая  женщина,  Филомена  Сованья,  сестра  начальника   депо,
состоявшая уже  в  течение  целого  года  дополнительной  женой  Пекэ.  Она,
по-видимому, разговаривала в депо с кочегаром, который, заметив подходившего
помощника начальника станции, вышел к нему навстречу. Рослая,  угловатая,  с
плоской грудью, еще моложавая, несмотря на свои тридцать два года,  Филомена
сгорала от неутоленного желания. Своим длинным лицом и пылающими глазами она
напоминала поджарую, ржущую от  нетерпения  кобылицу.  Говорили,  будто  она
сильно пьет. Все мужчины, служившие на станции, перебывали у нее в маленьком
домике около паровозного депо, где она жила вместе со своим братом. В доме у
нее  было  очень  грязно.  Брат  ее,  упрямый  овернец,  требовал  от  своих
подчиненных  строжайшей   дисциплины   и   пользовался   большим   уважением
начальства. Ему, однако, пришлось вынести из-за сестры немало неприятностей,
причем ему угрожало даже увольнение со  службы;  и  если  теперь  начальство
терпело присутствие Филомены благодаря брату, то сам он  держал  ее  у  себя
только из упорного родственного чувства. Это не мешало ему,  однако,  каждый
раз, как он заставал сестру с мужчиной, колотить ее  так  жестоко,  что  она
валялась потом на полу полумертвая. С Пекэ ее связывало  настоящее  чувство.
Она угомонилась в  объятиях  этого  бесшабашного  верзилы,  а  он  радовался
перемене и, переходя от своей жирной супруги к тощей любовнице, острил,  что
лучшего ему и искать нечего.
     Только Северина сочла своим долгом  по  отношению  к  тетушке  Виктории
рассориться с Филоменой, которую она по своей врожденной гордости не  только
избегала, но которой перестала даже кланяться.
     - Ну, до свидания, Пекэ, - сказала нахальным тоном Филомена. - Я ухожу,
потому что  господин  Рубо,  должно  быть,  не  скоро  окончит  читать  тебе
нравоучение от имени своей жены...
     Пекэ продолжал добродушно смеяться.
     - Не уходи. Разве ты не видишь, что господин Рубо шутит?..
     - Нет, мне некогда. Я обещала госпоже Лебле занести ей  пару  яичек  от
моих кур.
     Она нарочно упомянула про г-жу Лебле, зная, что между женами кассира  и
помощника начальника станции  существовало  соперничество.  Филомена  делала
вид, будто находится в наилучших  отношениях  с  г-жой  Лебле,  ей  хотелось
разозлить этим Северину. Тем не менее она остановилась, услышав, что кочегар
осведомился у Рубо о результатах истории с супрефектом.
     - Разумеется, дело уладилось к вашему удовольствию, господин Рубо?
     - Да, я чрезвычайно доволен.
     Пекэ лукаво подмигнул.
     - Понятно, вам-то нечего было беспокоиться, когда вы  знакомы  с  такой
важной шишкой... Вы ведь знаете, о ком я говорю... Жена моя ему  тоже  очень
обязана...
     Рубо был неприятен этот намек; он оборвал кочегара вторичным вопросом:
     - Значит, отправляетесь сегодня вечером?
     - Как же, отправляемся. Лизон будет  в  полной  исправности  ей  теперь
приладили новый шатун. Я жду с  часу  на  час  моего  машиниста,  он  поехал
прокатиться по  линии.  Вы,  наверное,  его  знаете.  Это  ваш  земляк,  Жак
Лантье...
     Задумавшись, Рубо не сразу ответил кочегару. Затем,  словно  очнувшись,
он переспросил:
     - Как вы говорите? Машинист Жак Лантье?.. Разумеется, я его знаю, но  у
нас с ним шапочное зна