Кабюш убивал будто бы по его наущению  и  в  его  интересах.  Такая  сложная
комбинация поражала Рубо, вызывала у него недоверие. Очевидно, это не более,
как ловушка. Ему лгали, чтобы заставить его признаться в первом убийстве,  в
убийстве Гранморена, Как только его арестовали,  он  тотчас  же  понял,  что
теперь, без сомнения, всплывет старая история. На  очной  ставке  с  Кабюшем
Рубо объявил, что вовсе его не знает, и подтвердил, что  когда  увидел  его,
тот был весь в крови и намеревался изнасиловать  свою  жертву.  Каменотес  с
негодованием протестовал  против  его  показания,  произошла  бурная  сцена,
которая еще больше запутала дело. После этого  следователь  в  течение  трех
дней продолжал свои бесчисленные допросы; он был совершенно убежден, что оба
соучастника сговорились между собой разыграть  перед  ним  комедию  взаимной
ненависти. Рубо устал от этих допросов и решил, что совсем ничего  не  будет
отвечать, но однажды его прорвало - ему давно уже  хотелось  так  или  иначе
покончить с этой историей, -  и  он  выложил  следователю  всю  правду,  всю
истинную правду без прикрас.
     А Денизе в этот день был как раз особенно расположен хитрить он сидел у
своего  письменного  стола,   прикрыв   глаза   тяжелыми   веками,   а   его
выразительные, подвижные губы вытягивались чуть не в  ниточку,  так  он  был
доволен собой. Он целый час уже прибегал к самым тончайшим уловкам, стараясь
перехитрить этого заплывшего нездоровым желтым жиром  толстяка,  и  находил,
что под его  тяжеловесной,  неуклюжей  внешней  оболочкой  скрывается  очень
гибкий и коварный ум. Денизе казалось уже, что, выследив Рубо шаг за  шагом,
он опутал его со всех сторон и наконец поймал в своя сети, но вдруг  Рубо  с
жестом человека, которого вывели  из  себя,  воскликнул,  что  ему  все  это
надоело и что он предпочитает сознаться, лишь бы только его оставили в покое
и не мучили больше. Если хотят во  что  бы  то  ни  стало  сделать  из  него
виновного, то пусть по крайней мере ему придется отвечать за то,  в  чем  он
виноват в действительности. Рубо совершенно откровенно  сознался  в  бешеной
ревности, охватившей его, когда он узнал о грязных  отношениях  между  своей
женой и Гранмореном, рассказал, каким образом он убил председателя окружного
суда, и объяснил, почему именно  вынул  из  кармана  у  трупа  десять  тысяч
франков. Денизе слушал, и опущенные его веки приподнимались, брови хмурились
с выражением сомнения,  а  губы  складывались  в  недоверчивую,  насмешливую
улыбку.  Когда   обвиняемый   наконец   замолчал,   следователь   откровенно
рассмеялся. Однако этот Рубо хитрее, чем можно вообразить. Он берет на  себя
первое  убийство  и  придает  ему  характер  преступления,  совершенного  из
ревности; таким образом, он стремится очистить себя от всяких  подозрений  -
не только в предумышленной краже, но и  в  соучастии  по  делу  об  убийстве
Северины.  Это  был,  конечно,  очень  смелый  ход,  который   указывал   на
необыкновенный ум и твердую  волю  Рубо,  но  все-таки  это  не  выдерживало
критики.
     - Послушайте, Рубо, за кого же вы нас принимаете? Ведь мы, слава  богу,
не дети! Вы утверждаете теперь, будто ревновали жену и совершили убийство  в
припадке ревности?
     - Совершенно верно.
     - Вы рассказываете  также,  будто  до  женитьбы  не  имели  понятия  об
отношениях  вашей  супруги  с  председателем  окружного  суда...  Разве  это
правдоподобно? Наоборот, все говорит за  то,  что  вам  предложили  выгодную
сделку, а вы ее, после некоторого обсуждения, приняли. За вас выдают молодую
девушку, воспитанную, как барышня, покровитель ее дает ей хорошее приданое и
становится также вашим покровителем. Вам известно, что он  оставляет  ей  по
завещанию загородный дом, - и вы утверждаете после всего этого, что так-таки
ничего, ровнехонько ничего не подозревали! Помилуйте, кто же этому  поверит!
Тогда ваша женитьба  представлялась  бы  совершенно  необъяснимой.  Впрочем,
чтобы окончательно вас уличить,  достаточно  констатировать  один  факт:  вы
вовсе не ревнивы. Надеюсь, вы и не будете утверждать противное.
     - Я говорю истинную правду. Я действительно убил в припадке ревности.
     - Каким же образом  объясните  вы  тот  факт,  что,  убив  председателя
окружного суда за прежние, весьма неясные отношения с вашей женой,  которые,
впрочем, должны быть признаны совершенно  вымышленными,  вы  позволили  жене
завести себе любовника, да еще такого здоровенного малого, как  Жак  Лантье?
Все говорили мне об этой связи, и даже вы сами не скрывали от меня, что  вам
все известно... Как же вы допустили эту связь?
     Рубо растерянно  уставился  в  пространство,  он  не  находил  никакого
удовлетворительного объяснения и наконец проговорил прерывающимся голосом:
     - Не знаю... Одного я убил, а другого не тронул!..
     - Так не корчите из себя ревнивца и мстителя... Не  советую  вам  также
преподносить эту романическую историю господам присяжным, они только плечами
будут пожимать... Послушайтесь меня, откажитесь от этой системы, одна только
чистая правда и может спасти вас!
     Чем больше Рубо упорствовал в своей правде, тем  увереннее  следователь
уличал его во лжи. Все теперь обращалось против него,  даже  и  прежние  его
показания во время первого следствия по поводу убийства Гранморена. Казалось
бы, они должны были подтвердить правдивость  признания  Рубо,  так  как  он,
очевидно, взваливал тогда обвинение  в  убийстве  на  Кабюша,  но  судебному
следователю удалось усмотреть в этом только  чрезвычайно  ловкое  соглашение
между  соучастниками  убийства.  Следователь  анализировал   психологическую
сторону дела с большим профессиональным интересом. Никогда еще  говорил  он,
не удавалось ему так глубоко проникнуть в тайники человеческой природы;  это
было скорее ясновидение,  чем  наблюдение,  так  как  он  причислял  себя  к
следователям, обладающим прирожденным  талантом  сердцеведения  и  способным
одним взглядом ошеломить обвиняемого.  Впрочем,  в  данном  случае  не  было
недостатка также в фактических доказательствах, так что  в  общей  сложности
получилось нечто подавляющее. Следствие покоилось теперь на прочной  основе,
и абсолютная его безошибочность была ясна, как день.
     Еще больше возросла слава г-на Денизе благодаря тому, что он представил
разом  следствие  по  обоим  убийствам,  тщательно  и  в  глубочайшей  тайне
обработав имевшийся в его распоряжении обвинительный  материал.  Со  времени
шумного  успеха  плебисцита  вся  страна  была   объята   тем   лихорадочным
возбуждением,  которое  бывает  обычно  предтечей  и  предвестником  великих
катастроф. В обществе конца Второй империи, в политике, а  в  особенности  в
печати, постоянно чувствовалось беспокойство, какая-то экзальтация,  и  даже
радость принимала характер болезненного возбуждения.  Поэтому,  когда  после
убийства женщины в уединенном доме Круа-де-Мофра  стало  известно,  с  какой
гениальной  прозорливостью  руанский  судебный  следователь  снова  возбудил
сданное было в архив дело Гранморена и установил связь  между  ним  и  новым
убийством, официальная печать торжествовала. Оппозиционные газеты  позволяли
себе время от времени подшучивать  над  легендарным,  бесследно  исчезнувшим
убийцей, который, без сомнения,  был  изобретен  полицией  для  того,  чтобы
замаскировать грязное распутство некоторых скомпрометированных  важных  лиц.
Теперь все это получило совершенно иное освещение. Убийца и  его  соучастник
арестованы,  репутация  бывшего  председателя  окружного   суда   Гранморена
оказывалась  незапятнанной.   Газетная   полемика   возобновилась,   страсти
разгорались день ото дня  не  только  в  Руане,  но  даже  в  Париже.  Кроме
интереса, который представлял сам по себе этот  страшный,  волнующий  роман,
обе стороны ждали предстоящего  процесса  с  необычайным  возбуждением,  как
будто раскрытие неоспоримой истины в этом  запутанном  деле  могло  укрепить
Империю. В течение целой недели  газеты  были  переполнены  подробностями  и
комментариями.
     Г-н Денизе был вызван в Париж и  явился  на  улицу  Роше,  на  квартиру
старшего секретаря министерства юстиции Ками-Ламотта. Тот принял его стоя  в
своем строгом  кабинете;  со  времени  их  последнего  свидания  Ками-Ламотт
похудел и казался еще более усталым. Его скептицизм вызывал  в  нем  грусть,
как будто он предчувствовал грядущее крушение режима,  которому  служил.  За
последние два дня он выдержал  тяжелую  внутреннюю  борьбу,  размышляя,  как
поступить с письмом Северины, которое сохранил у себя  и  которое  могло  бы
разбить   всю   систему   обвинения,   так   как   являлось   неопровержимым
доказательством правдивости последних показаний Рубо.  Решительно  никто  не
знал о существовании этого письма, а потому он мог  его  уничтожить.  Однако
накануне император сказал ему, что на этот  раз  требует  законного  решения
дела,  независимо  от  всякого  влияния,  даже  в  ущерб  правительственному
престижу. Может быть, он высказался таким образом под  давлением  суеверного
опасения, что теперь, после плебисцита, всякий неправильный  поступок  может
привести к перемене в его судьбе. Старший секретарь министерства юстиции был
свободен от всяких угрызений совести, так как для него все  дела  мира  сего
сводились к простейшим махинациям; но, тем не менее,  полученное  приказание
до известной степени смутило его. Он задавал себе вопрос: надлежало  ли  ему
доходить в любви к своему патрону до неповиновения?
     Едва  Денизе  успел  войти  в  кабинет,  как  с   торжествующим   видом
воскликнул:
     - Представьте себе, чутье меня не обмануло: председателя окружного суда
убил действительно этот Кабюш!.. Правда, и другой след был не совсем ложным.
Я имел сам некоторые подозрения насчет Рубо... Как бы то ни было, теперь они
оба у нас в руках.
     Ками-Ламотт пристально смотрел на него своими тусклыми глазами.
     - Итак, все выводы переданного мне следственного дела доказаны  и  ваше
убеждение непоколебимо?
     - Совершенно непоколебимо. Никакие сомнения невозможны.  Все  цепляется
одно за другое. Я не могу припомнить другого случая, в котором, несмотря  на
кажущуюся запутанность, преступление шло бы путем более  логическим,  дающим
более возможностей предопределить вое заранее.
     - Руби, однако же, протестует. Он принимает на себя первое  убийство  и
рассказывает целую историю о там, что его жену лишили невинности  и  что  он
убил Гранморена в порыве бешеной ревности.  Все  это  рассказывают  также  и
оппозиционные газеты.
     - Да, рассказывают, но, без сомнения, и сами не верят  таким  сплетням.
Хорош  этот  ревнивец,  который  старается  всячески  облегчить  своей  жене
свидания с любовником!  Пусть  он  попробует  повторить  эту  сказку:  перед
присяжными заседателями, ему  ни  за  что  не  удастся  произвести  желаемый
скандал!..  Если  бы  я  еще  мог  привести  в  подтверждение   своих   слов
какие-нибудь доказательства, дело  приняло  бы,  пожалуй,  иной  оборот,  но
никаких доказательств у него нет. Рубо говорит, будто заставил жену написать
Гранморену письмо, которое должно было оказаться в бумагах  покойного...  Но
ведь вы, господин старший секретарь, сами разбирали эти  бумаги  и  вы,  без
сомнения, нашли бы это письмо?
     Ками-Ламотт ничего не ответил. Следователь был прав: старая скандальная
история могла быть таким путем окончательно  похоронена:  никто  не  поверит
Рубо, и память председателя окружного суда будет  очищена  от  всякого  рода
грязных  подозрений,  а  Империя  получит  от   этой   шумной   реабилитации
несомненную выгоду. Кроме того, поскольку этот Рубо признает себя  виновным,
не все ли равно, в конце концов, правосудию, за какое преступление он  будет
осужден.  Есть  еще  Кабюш,  но  если  он  не  омыл  рук  в  крови   первого
преступления, то, без сомнения,  является  виновником  второго.  И  наконец,
господи боже, надо же отделаться от этой  последней  иллюзии  -  правосудия.
Стремиться к правосудию - какой самообман! Истина всегда  останется  скрытой
за  всевозможными  запутанными  обстоятельствами.   Следует   внять   голосу
благоразумия и подпереть своим плечом падающий общественный строй.
     - Ведь вы не нашли его? - повторил Денизе.
     Ками-Ламотт снова поднял  на  него  глаза  и  спокойно,  чувствуя  себя
единственным хозяином положения  и  беря  на  себя  угрызения  императорской
совести, ответил:
     - Нет, я ничего не нашел.
     Любезно улыбаясь,  он  осыпал  судебного  следователя  самыми  лестными
похвалами. Лишь едва заметная складка в уголках его губ указывала, что он не
сумел окончательно совладать со своей иронией. Никогда, говорил он,  в  ходе
судебного следствия не было обнаружено столько  проницательности;  вместе  с
тем он сообщил, что в высших правительственных сферах решено перевести  г-на
Денизе после летних вакаций в Париж на должность юрисконсульта при  окружном
суде. С этими словами старший секретарь министерства юстиции проводил своего
гостя до самой лестницы.
     - Замечательно, что только вы один верно разгадали истинную суть  дела.
Как бы то  ни  было,  теперь,  когда  истина  обнаружена,  ничто  не  должно
останавливать ход  правосудия:  ни  личные  интересы,  ни  даже  соображения
государственного порядка... Двигайте теперь дело вперед, не обращая внимания
на то, какие могут быть от этого последствия...
     -  В  этом  и  заключается  истинный  долг  магистратуры!  -   заметил,
откланиваясь, Денизе и ушел, весь сияя от радости.
     Оставшись один,  Ками-Ламотт  зажег  свечу  и  вынул  из  ящика  письмо
Северины. Свеча горела ярким пламенем. Он развернул письмо  и  снова  прочел
две короткие строчки. В его воспоминании воскрес образ изящной  голубоглазой
преступницы, которая когда-то возбудила в нем такую нежную симпатию.  Теперь
она сама погибла насильственной смертью. Ему представились  все  трагические
обстоятельства этой смерти. Кому могло быть известно, какую тайну она унесла
с собою в могилу? Что такое, на самом деле, истина  и  правосудие?  Иллюзия!
Теперь от этой женщины у него оставалось только воспоминание, воспоминание о
мимолетном и неудовлетворенном желании. Он поднес письмо к свечке, и,  когда
бумага вспыхнула,  его  охватила  безотчетная  грусть,  словно  предчувствие
неизбежного бедствия. К чему было, в самом деле, уничтожать это  фактическое
доказательство и отягчать свою совесть таким поступком,  коль  скоро  судьба
желала  смести  Империю,  как  будет  сметена  эта  щепотка  темного  пепла,
просыпавшегося между его пальцами!
     Денизе окончил судебное следствие менее чем через неделю.  Он  встретил
со стороны общества Западной железной дороги самую деятельную поддержку. Ему
были доставлены все желаемые документы и свидетельские  показания,  так  как
администрация сама желала возможно скорее покончить с  неприятным  делом,  в
котором главную роль играл один из служащих общества. Дело  это  расшатывало
весь сложный административный  механизм  снизу  доверху,  вплоть  до  самого
правления дороги. Необходимо было как можно скорее отнять  член,  зараженный
гангреной. В камере судебного следователя снова перебывали Дабади,  Мулен  и
другие  служащие  Гаврской  железнодорожной  станции.  Все  они  дали  самые
неблагоприятные показания о поведении Рубо за последние полтора года.  Затем
на смену  им  явились  начальник  Барантенской  станции  Бесьер,  многие  из
служащих Руанской станции, показания которых относительно  первого  убийства
имели решающее значение, начальник  Парижской  станции  Вандорп,  участковый
сторож Мизар и обер-кондуктор Анри Довернь. Мизар  и  Довернь  оба  отмечали
супружескую снисходительность Рубо. А Довернь, за которым Северина ухаживала
в  Круа-де-Мофра,  рассказал  даже,  что  однажды  вечером,  еще  не  вполне
оправившись от потрясения,  он  как  будто  слышал  голоса  Рубо  и  Кабюша,
толковавших о чем-то друг с другом под  окном  его  комнаты.  Показание  это
объяснило очень многое и опрокидывало всю систему защиты  обоих  обвиняемых,
утверждавших, будто они  незнакомы  друг  с  другом.  Среди  железнодорожных
служащих все отзывались о Рубо  с  величайшим  возмущением  и  очень  жалели
злополучные жертвы - его молодую жену, измена которой представлялась  вполне
оправданной, и почтенного старца, чья репутация оказалась  теперь  очищенной
от всех отвратительных обвинений, которые на него возводили.
     Новое судебное дело опять разожгло страсти в семье Гранморена, и  если,
с одной стороны, у Денизе имелась там могущественная союзница, то, с  другой
стороны, ему приходилось энергично защищать выводы,  к  которым  он  пришел.
Супруги Лашене торжествовали победу; они всегда доказывали виновность  Рубо.
Отличаясь невероятной скупостью, они были вне себя от негодования, что дом в
Круа-де-Мофра достался Северине,  и  когда  дело  об  убийстве  председателя
окружного суда было возбуждено  вновь,  они  обрадовались  представлявшемуся
случаю опять опротестовать завещание. Для этого  имелся  только  один  путь:
надо было  доказать  участие  самой  Северины  в  убийстве  ее  благодетеля.
Показания Рубо были им на руку. Они утверждали, что та  часть  показаний,  в
которой Рубо заявлял, что  жена  помогала  ему  совершить  убийство,  вполне
правильна; но Рубо, по их словам, убил председателя окружного  суда  не  для
того, чтобы отомстить за воображаемое оскорбление своей супружеской чести, а
единственно лишь с целью грабежа. Судебному следователю  пришлось  выдержать
серьезные столкновения с ними, особенно же с Бертой, которая злилась на свою
бывшую приятельницу Северину и возводила на нее  самые  позорные  обвинения.
Денизе защищал Северину, раздражаясь и горячась, как  только  прикасались  к
его  логическому  построению,  столь  искусно  созданному,   что,   по   его
собственному горделивому заявлению, стоило только переместить в нем хотя  бы
одну часть, и все немедленно  рушилось.  По  этому  поводу  в  его  кабинете
произошел крупный разговор между супругами Лашене и г-жой  Боннегон.  Сестра
Гранморена, очень благоволившая прежде к супругам Рубо, теперь,  разумеется,
отвернулась от мужа, но продолжала отстаивать  жену.  Г-жа  Боннегон  всегда
была очень снисходительна к любви и красоте, к  тому  же  на  нее  произвела
сильное впечатление трагическая кровавая развязка  романа  ее  воспитанницы.
Она  высказалась  совершенно  определенно,  выразив  при   этом   величайшее
презрение к денежному вопросу, и удивлялась, как ее племянница  не  стыдится
снова оспаривать завещание. Ведь если бы  Северина  оказалась  виновной,  то
пришлось бы признать правильность также и остальной  части  показаний  Рубо,
позорящих память председателя окружного суда. Если бы судебное следствие  не
выяснило с таким искусством и находчивостью подлинной истины, пришлось бы ее
изобрести для спасения семейной чести. Г-жа Боннегон не без некоторой горечи
высказалась также о руанском обществе, где этот  процесс  производил  теперь
так много шуму, обществе, где она больше уже не царила, так как  годы  брали
свое и она утратила свою роскошную красоту русоволосой богини. Не далее  как
накануне у жены юрисконсульта окружного суда  г-жи  Лебук,  изящной  высокой
брюнетки, которая низвергла ее с престола, рассказывали друг  другу  шепотом
веселенькие анекдоты, в том числе также инцидент с Луизеттой,  приправленный
самыми непристойными выдумками. Тут Денизе вмешался в  разговор  и  сообщил,
что Лебук назначен на предстоящую сессию в состав  суда  присяжных.  Супруги
Лашене тогда встревожились и  замолчали,  сделав  вид,  что  уступают.  Г-жа
Боннегон поспешила их успокоить, выразив полную уверенность, что дело  будет
разобрано на  суде,  по  совести.  Председателем  будет  старинный  ее  друг
Дебазейль,  которого  ревматизм  заставлял   теперь   жить   одними   только
воспоминаниями, а вторым заседателем назначен Шомет,  отец  юного  помощника
прокурора, с