я был на месте этого рогоносца Рубо... Вот  вы
жили с его женой, другой парень ее убил, а его отдают под суд...  Тут  прямо
лопнешь со злости!
     - Дурачина ты! - воскликнула Фидемева. - Ведь его  обвиняют,  будто  он
подговорил Кабадша, убить жену, говорят, он хотел завладеть ее имуществом; а
у Кабюша,  говорят,  нашли  часы  председателя  окружного  суда  Гранморена,
темните, того самого господина, которого полтора года тому назад зарезали  в
вагоне. Так вот эти два убийства связали вместе и выдумали  какую-то  темную
историю, темнее бутылки с чернилами. Я не могу вам рассказать все  подробно,
но это было напечатано в газете на целых двух столбцах.
     Жак рассеянно слушал ее. Наконец он проговорил:
     - К чему нам ломать над этим голову? Нас ведь это не касается. Если  уж
судьи не доищутся, в чем тут дело, то мы тем более ничего не узнаем.
     Бледность разливалась по его лицу, и в раздумье он сказал:
     - Жаль только бедную Северину... Ах, бедная, бедная женщина!..
     - А вот я бы... - резко сказал Пекэ, - у меня у  самого  есть  жена,  и
если бы кто-нибудь вздумал до нее дотронуться, я задушил бы обоих:  и  ее  и
любовника. Пусть бы мне потом отрубили голову, наплевать мне на это.
     Снова водворилось  молчание.  Филомена,  наполняя  рюмки,  принужденно,
рассмеялась, пожимая плечами. Но на самом деле она была не на шутку испугана
и искоса наблюдала за Пекэ. Он страшно опустился, был очень грязен  и  ходил
положительно в лохмотьях с тех пор, как  тетушка  Виктория,  из-за  перелома
ноги став калекой, должна была оставить  свою  службу  сторожихи  в  дамской
уборной парижского вокзала и поступила в богадельню.  У  Пекэ  не  было  уже
снисходительной   и   матерински   заботливой   хозяйки,   снабжавшей    его
пятифранковыми монетами и  чинившей  ему  белье  для  того,  чтобы  гаврская
любовница  не  могла  обвинять  ее  в  неряшливости.  Филомена,  очарованная
щеголеватостью и чистоплотностью Жака, посмотрев на Пекэ, поморщилась.
     - Неужели ты собираешься удушить свою парижскую жену?!  -  осведомилась
она, поддразнивая кочегара. - Едва ли только кто-нибудь решится  ее  у  тебя
похитить!..
     - Все равно, ее или другую! - проворчал Пекэ.
     Филомена чокнулась с ним и продолжала шутливым тоном:
     - За твое здоровье. Смотри же, принеси мне твое белье, я его выстираю и
починю. Ты теперь в таком виде, что не делаешь особенной чести  ни  мне,  ни
ей... За ваше здоровье, господин Лантье!
     Жак вздрогнул, как  будто  его  разбудили.  У  него,  не  было  никаких
угрызений совести; с тех пор, как он убил Северину, он испытывал облегчение,
чувство физического покоя, но образ ее возникал иногда перед ним, трогая  до
слез мягкосердечного человека, уживавшегося в нем рядом с бешеным зверем. Он
чокнулся и поспешно проговорил, чтобы скрыть свое смущение:
     - Вы знаете, что у нас скоро будет война?
     - Быть не может! - воскликнула девушка. - С кем же это?
     - Да с пруссаками... Все дело вышло из-за одного  их  принца,  которому
хочется сесть на  испанский  престол.  Вчера  в  Палате  только  об  этом  и
толковали.
     Филомена разволновалась:
     - Этого только  еще  не  хватало!  Довольно  уж,  кажется,  нас  мучили
выборами, плебисцитом и уличными бунтами в Париже!.. А если  будут  драться,
ведь всех мужчин заберут?
     - Не беспокойтесь, нас не тронут. Нельзя в военное  время  расстраивать
железнодорожную службу... Будет только много  возни  с  перевозкой  войск  и
продовольствия... Ну, что же, если понадобится, будем выполнять свой долг...
     С этими словами  Жак  встал,  так  как  Филомена  под  столом  тихонько
наступила ему на ногу. Пекэ, заметив  это,  весь  побагровел  и  уже  сжимал
кулаки...
     - Ну, пошли спать, нечего засиживаться.
     - Да, так-то лучше будет, - пробормотал кочегар.
     Он схватил Филомену за руку и стиснул ее с такой  силой,  что  та  едва
удержалась от крика. Кочегар с яростью допил свою рюмку, а Филомена  шепнула
на ухо машинисту:
     - Берегись, он становится настоящим зверем, когда выпьет.
     В это время на лестнице  послышались  тяжелые  шаги,  кто-то  спускался
вниз. Филомена испуганно зашептала:
     - Брат! Убирайтесь скорее отсюда... Живо!
     Не успели Жак и  Пекэ  пройти  и  двадцати  шагов,  как  услышали  звук
пощечины и пронзительные женские вопли. Филомену наказывали,  как  девчонку,
которая залезла в шкаф, чтобы полакомиться вареньем,  и  была  захвачена  на
месте преступления. Машинист хотел вернуться, чтобы вступиться  за  нее,  но
кочегар удержал его:
     - Чего вы? Вам-то что за дело? Черт бы  побрал  эту  негодную  девку!..
Хоть бы он укокошил ее совсем!
     Придя  на  улицу  Франсуа-Мазелин,  Жак  и  Пекэ  улеглись  спать,   не
обменявшись ни одним словом. Комнатка у них была такая  узкая,  что  кровати
стояли совсем рядом. Они долго не могли уснуть и лежали с открытыми глазами,
и каждый из них прислушивался к дыханию другого.
     Разбирательство  по  делу  Рубо  должно  было  начаться   в   Руане   в
понедельник. Судебный следователь Денизе торжествовал. В юридических  сферах
не скупились на похвалы, восторгаясь искусством, с которым он довел до конца
это запутанное и темное дело. Произведенное им следствие признавали образцом
тонкого анализа, позволившего логическим путем восстановить истину; тут было
не одно только мастерство, чувствовался подлинный творческий гений.
     Прибыв на место преступления  в  Круа-де-Мофра  через  несколько  часов
после убийства Северины, Денизе тотчас же  распорядился  арестовать  Кабюша.
Против  Кабюша  говорило  все:  кровь,  которою  он   был   весь   выпачкан,
уничтожающие показания Рубо и Мизара, заявивших, что застали его возле трупа
в полубезумном состоянии. На  допросе  каменотес,  от  которого  потребовали
объяснения, для чего именно и каким образом он попал в эту комнату, несвязно
рассказал историю, показавшуюся следователю до того нелепой и в то же  время
избитой, что, слушая ее, он только пожимал плечами. Следователю не  раз  уже
случалось в своей практике выслушивать точь-в-точь  такие  же  рассказы  про
таинственного убийцу, выдуманные настоящим преступником, который  утверждал,
будто сам видел, как тот убегал в темноту.  Этот  оборотень  был,  вероятно,
теперь уже далеко, если он с тех пор все время бежал, не останавливаясь,  не
так ли? К тому же, когда у Кабюша спросили, как он очутился в такое  позднее
время возле дома, он смутился и сперва не хотел отвечать,  а  потом  заявил,
что просто гулял. Все это напоминало какую-то детскую сказку. Кто же поверит
в существование таинственного незнакомца, который, совершив убийство,  бежал
и оставил все двери открытыми настежь, не взломав ни одного ящика и не унеся
даже носового платка? Откуда мог он явиться и  с  какой  целью  стал  бы  он
убивать? Узнав при самом  начале  следствия  об  отношениях,  существовавших
между жертвою преступления и Жаком, следователь  заинтересовался,  где  этот
последний находился во время убийства. Однако  сам  обвиняемый  заявил,  что
проводил Жака до Барантенской  станции  на  поезд,  отходивший  четырнадцать
минут пятого, а хозяйка гостиницы в Руане божилась, призывая всех  святых  в
свидетели, что молодой человек лег спать сейчас же после обеда  и  вышел  из
своей комнаты лишь на другой день часов в семь утра. Наконец, влюбленный  не
зарежет без причины женщину, которую обожает и с которой у него  никогда  не
было ни малейшей ссоры. Это было бы нелепо. Нет, нет, очевидно, возможен был
только один убийца, сидевший  уже  раз  в  тюрьме  за  убийство,  -  убийца,
застигнутый возле жертвы; руки его были  окровавлены,  на  полу  возле  него
валялся нож. И этот тупоумный скот полагал, что может одурачить  следователя
своими сказками!
     Все же, придя к такому заключению, Денизе, несмотря на свое убеждение в
виновности Кабюша и  чутье,  которое  как  будто  лучше  всяких  фактических
доказательств указывало ему настоящий след, находился в  течение  некоторого
времени в затруднительном положении. При первом обыске  в  хижине  Кабюша  в
Бекурском лесу не нашли  ровно  ничего  подозрительного.  За  невозможностью
уличить Кабюша в воровстве надо было найти другой мотив к преступлению.  Но,
снимая допрос с Мизара, следователь неожиданно напал на нужный  путь.  Мизар
рассказал ему, что видел однажды ночью, как  Кабюш  перелез  через  забор  и
подсматривал в окно за г-жой Рубо, которая ложилась  спать.  Допрошенный,  в
свою очередь, Жак совершенно спокойно рассказал все, что было ему  известно.
Он заявил, что каменотес обожал Северину, но не решался высказать ей  это  и
что, обуреваемый страстью, он постоянно следовал за  ней  по  пятам,  всегда
готовый чем-нибудь услужить. Итак, не могло быть  ни  малейшего  сомнения  в
том, что Кабюшем руководила  только  зверская  страсть.  Теперь  можно  было
вполне ясно представить себе весь ход преступления. Человек, у которого  мог
быть ключ от двери, входит  в  дом,  но  в  замешательстве  оставляет  дверь
открытой;  набрасываются  на  жертву,   с   которой   завязывается   борьба,
кончающаяся  убийством;  и  наконец  насилует  жертву.  Только  приход  мужа
прерывает это зверское насилие. Оставалось еще одно,  последнее  возражение:
казалось странным, почему Кабюш, зная, что Рубо должен прибыть с  минуты  на
минуту, выбрал такое неподходящее время для своего покушения?  Впрочем,  это
возражение, если обсудить его  хорошенько,  только  подтверждало  виновность
Кабюша: совершенно ясно,  что,  побуждаемый  непреодолимой  страстью,  Кабюш
решил воспользоваться последней минутой, пока  Северина  оставалась  одна  в
этом уединенном доме; на следующий день она должна была уехать, и он никогда
уже не имел бы подходящего случая для выполнения своего намерения.  С  этого
момента уверенность судебного следователя стала совершенно непоколебимой.
     Измученный допросами, запутывавшими его в хитро сплетенную сеть,  и  не
подозревая о ловушках, которые ему расставляли, Кабюш упорно держался своего
первого показания. Он вышел погулять, подышать свежим ночным  воздухом,  как
вдруг кто-то пробежал мимо него и так быстро скрылся во  мраке,  что  нельзя
было даже сообразить,  в  какую  сторону  он  убежал.  Кабюш  забеспокоился,
взглянул на дом и увидел,  что  двери  открыты  настежь.  Решившись  наконец
войти, он нашел на полу возле постели зарезанную Северину. Она не успела еще
остыть и, казалось, глядела на него своими большими глазами, так что он счел
ее живою. Укладывая ее в постель, он весь обрызгался ее кровью. Кабюш только
это и мог сказать и каждый раз повторял одно и то же, не отступая от  своего
показания даже в самых мелочах,  как  если  бы  затвердил  наизусть  заранее
придуманную историю. Когда пыталась  сбить  его,  он  тотчас  же  терялся  и
молчал, как  темный  человек,  не  понимающий,  чего,  собственно,  от  него
требуют. В первый раз, когда Денизе качал у него допытываться, питал  ли  он
страсть к убитой. Кабюш краснел до ушей, как мальчишка, уличенный  в  первой
сердечной привязанности. Он упорно отрицал, что когда-либо имел  в  помыслах
обладать Севериной. Это казалось ему низким,  постыдным!  Да  и  вообще  его
чувство к Северине было в его глазах таким  нежным  и  чистым,  так  глубоко
запало в его сердце, что он считал совершенно неуместным признаваться в этом
чувстве и раскрывать его перед кем бы то ни было. Нет, нет! Он не любил  ее,
он не желал обладать ею и ни за что не станет теперь, когда ее нет в  живых,
говорить о том, что ему кажется святотатством. Но упрямство,  с  которым  он
отрицал  факт,  подтвержденный  показаниями  нескольких  свидетелей,  только
вредило ему.  С  точки  зрения  обвинения,  Кабюш,  разумеется,  должен  был
скрывать свою бешеную страсть к несчастной жертве -  страсть,  для  утоления
которой  он  не  остановился   даже   перед   убийством.   Сопоставляя   все
доказательства, следователь хотел вынудить у  него  признание  и  неожиданно
бросил ему в лицо обвинение в убийстве и насилии. Это привело  каменотеса  в
бешеное негодование. Он убил, чтобы  изнасиловать,  он,  уважавший  ее,  как
святыню! Пришлось вызвать жандармов и  держать  его  за  руки,  так  как  он
угрожал, что разнесет весь этот проклятый бардак. В высшей  степени  опасный
негодяй и, несмотря на все свое коварство, донельзя раздражительный и  злой,
а это уже само по себе доказывало, что он способен на всякое преступление.
     Следствие  находилось  в  этой  стадии,  обвиняемый  упорно   продолжал
запираться, с бешенством утверждая, будто  Северина  убита  неизвестным  ему
человеком,  который  ночью  пробежал  куда-то  мимо  него,  когда  открытие,
сделанное Денизе, дало делу совершенно иной оборот и во много раз  увеличило
его значение. Денизе говорил о себе, что обладает особым  нюхом,  помогающим
выведывать истину. Движимый каким-то  предчувствием,  он  сам  отправился  в
хижину Кабюша, чтобы произвести вторичный  обыск.  Он  нашел  под  половицей
тайник, где лежало несколько носовых платков и дамских перчаток, а под  ними
оказались золотые часы, которые следователь тотчас  же  узнал.  Находка  эта
наполнила его сердце ликованием. Это были часы председателя  окружного  суда
Гранморена, которые следователю не удалось до сих  пор  найти,  несмотря  на
самые  тщательные  розыски.  Часы  были  большого  формата,  с   монограммой
Гранморена. На внутренней крышке стоял фабричный номер - 2516. Перед глазами
Денизе словно сверкнула молния, разом все осветившая,  связавшая  прошлое  с
настоящим с такою строгой логической последовательностью, что Денизе  пришел
в   восхищение.   Такая   находка   обещала   привести   к   столь   важным,
многозначительным результатам, что  следователь,  умолчав  сперва  о  часах,
сообщил Кабюшу только о найденных под половицею носовых платках и перчатках.
Каменотес уже готов был сознаться, что обожал Северину  и  доходил  в  своем
безумном обожании до того, что целовал платье, которое она носила,  подбирал
и тащил все, что ей случалось  уронить,  -  шпильки,  булавки,  оторвавшиеся
пуговки и крючки, - но непреодолимый стыд помешал ему. Когда же следователь,
решивший его сразить, вдруг показал ему часы, он окончательно растерялся. Он
прекрасно помнил, как было дело. Он нашел под подушкой у Северины  платок  и
сунул его себе в карман, а по возвращении домой с изумлением увидел,  что  в
платок завязаны большие карманные часы. Потом он  все  ломал  голову,  каким
образом можно было бы их вернуть. С какой стати, однако, теперь говорить  об
этом следователю? Ведь тогда нужно будет рассказывать и о других  кражах,  о
белье, которое так хорошо пахло, а признаться в этом ему было стыдно.  Да  и
Денизе все равно ему не поверит. Кабюш, человек простой и бесхитростный,  до
того запутался в сетях судебного следствия, что сам уже ничего  не  понимал,
все казалось ему каким-то тяжелым кошмаром. Он уже больше не сердился,  даже
когда его обвиняли в убийстве, и тупо отвечал на каждый вопрос одной  и  той
же фразой: "Не знаю". Как попали к вам перчатки и носовые платки? "Не знаю".
Каким образом очутились у вас часы? "Не знаю". Все  эти  расспросы  измучили
его, и он хотел только одного -  чтобы  его  больше  не  томили  и  поскорее
отправили на гильотину.
     На следующий же день Денизе приказал арестовать Рубо.  Денизе  не  имел
пока никаких основательных данных для его ареста, но  отдал  этот  приказ  в
минуту  вдохновения,  непоколебимо  веря  в   свою   прозорливость.   Многое
представлялось следователю еще неясным, но чутье подсказывало ему, что  Рубо
непременно замешан в обоих убийствах, что он является главным  участником  и
вдохновителем.  Захватив  при  обыске,  произведенном  у  Рубо,   завещание,
составленное в Гавре у нотариуса  Колена,  Денизе  убедился  в  правильности
своих умозаключений. Завещанием этим Рубо и Северина взаимно отказывали друг
другу все свое имущество. Этот документ был  составлен  ровно  через  неделю
после ввода их во владение домом  в  Круа-де-Мофра.  Все  дело  воссоздалось
тогда в уме следователя с такой логичностью и неопровержимой  ясностью,  что
вытекавший из него обвинительный акт  становился  положительно  неоспоримым;
сама истина могла бы  показаться  не  столь  правдоподобной,  гораздо  более
фантастической и нелогичной. Рубо был трус и,  не  смея  убить  сам,  дважды
воспользовался рукою Кабюша, этого дикого зверя. В первый раз Рубо,  знавший
о завещании в пользу Северины, торопясь получить наследство и зная, до какой
степени каменотес зол на председателя окружного суда Гранморена, втолкнул  в
Руане Кабюша в вагон, где находился Гранморен, предварительно  сунув  ему  в
руку  нож.  Поделив  между   собой   десять   тысяч   франков,   соучастники
преступления, быть может, никогда более не увиделись бы друг с другом,  если
бы одно убийство не повлекло за собой роковым  образом  другое.  Вот  тут-то
именно следователь и выказал такую глубину своего знакомства  с  психологией
преступления, что у знатоков она  вызывала  восторженное  удивление.  Денизе
заявлял теперь, что все время следил за Кабюшем, так как  был  убежден,  что
первое убийство непреложно  приведет  ко  второму.  Полтора  года  оказались
достаточным сроком. Семейная жизнь супругов Рубо расстроилась, муж  проиграл
в карты пять тысяч франков, а  жене  для  развлечения  пришлось  взять  себе
любовника. Без сомнения, она отказалась продать Круа-де-Мофра, опасаясь, что
муж проиграет вырученные деньги. Быть может, также во время постоянных  ссор
с мужем она угрожала донести на него в суд. Во всяком случае, многочисленные
свидетельские показания вполне установили, что между  супругами  существовал
глубокий разлад. Это наконец  привело  совершенно  логически  и  ко  второму
преступлению, являвшемуся, как уже упомянуто  было,  необходимым  следствием
первого. На сцену снова явился Кабюш со своей зверской  похотью,  тогда  как
муж, оставаясь сам в  тени,  вложил  ему  в  руку  нож,  чтобы  окончательно
присвоить  себе  этот  проклятый  дом,  из-за  которого  уже  погибла   одна
человеческая  жизнь.  Такова   была   истина,   ослепительная   истина.   Ее
подтверждали все обстоятельства: часы, найденные  у  каменотеса,  и  главным
образом  полная   тождественность   обеих   смертельных   ран   на   трупах,
доказывавшая, что обе жертвы были поражены одной и той же рукой, одним и тем
же  орудием  -  ножом,  найденным  на  полу  в  красной  комнате.   Впрочем,
относительно  этого  последнего  обстоятельства  у   судебного   следователя
оставалось  еще  некоторое  сомнение:  создавалось  впечатление,  что  горло
Гранморена  было  перерезано  клинком  более  острым  и  несколько   меньших
размеров.
     Рубо сначала отвечал на допросах только односложными "да" и  "нет".  Он
был в каком-то полусонном состоянии, казалось, даже не удивлялся  тому,  что
его арестовали, и вообще выказывал теперь полное равнодушие ко всему.  Чтобы
хоть немного расшевелить его и заставить  проболтаться,  к  нему  приставили
полицейского агента, с которым он с утра до вечера играл  в  карты;  он  был
этим очень доволен и больше ничего не желал. Сам он  был  вполне  убежден  в
виновности Кабюша, который, по его мнению, один только и мог убить Северину.
Когда ему задали  вопрос,  не  подозревает  ли  он  Жака,  он  рассмеялся  и
многозначительно пожал плечами,  показывая  этим,  что  знал  об  отношениях
машиниста и Северины. Однако же, когда Денизе, ощупав Рубо со  всех  сторон,
развернул перед ним всю  систему  обвинения,  запутал  его  своими  сложными
вопросами и, стремясь вырвать у него признание, стад доказывать, что он  был
соучастником Кабюша, Рубо стал держать себя чрезвычайно  осторожно.  Что  за
чепуху ему рассказывают? С одной стороны, утверждают, что не он, а каменотес
убил председателя окружного суда и что он же убил и  Северину,  а  с  другой
стороны, в обоих случаях оказывается виновным также и он, Рубо,  потому  что