и  сварливыми.  Де  Лашене  натравил  жену  на
Северину, и Берта готова была  хоть  сейчас  засадить  бывшую  свою  подругу
детства в тюрьму, чтобы вырвать у нее таким путем дом в Круаде-Мофра.
     - Не знаю, право, что и ответить вам на этот вопрос, сударь, -  сказала
она. - Особа, о которой вы говорите,  с  детства  отличалась  очень  дурными
инстинктами...
     - Как, вы обвиняете ее в том, что в бытность в Дуанвиле она  вела  себя
там предосудительным образом?
     - Помилуйте, сударь, мой отец в таком случае не стал бы  держать  ее  у
себя в доме!..
     В этом возгласе проявилось  оскорбленное  мещанское  целомудрие  Берты,
убежденной, что ей никогда не придется в чем-либо себя упрекать. Она недаром
гордилась своей репутацией самой добродетельной женщины во всем Руане.
     - Но, знаете, если женщина легкомысленна и неразборчива... - продолжала
она. - Наконец, сударь, многое, что я считала прежде невозможным, теперь мне
кажется несомненным.
     У Денизе вырвался жест нетерпения. Он  шел  теперь  по  другому  следу.
Всякий, кто не разделял его убеждения, становился его противником, оспаривал
верность его суждений и тонкость его чутья.
     - Помилуйте, надо все-таки рассуждать логично! - воскликнул он. -  Люди
в положении Рубо не убивают такого человека, как ваш отец, только для  того,
чтобы скорее получить после него наследство... Кроме того, налицо  оказались
бы какие-нибудь признаки, указывающие на подобную поспешность.  Я  нашел  бы
где-нибудь следы такого страстного стремления  к  деньгам,  не  отступающего
даже перед преступлением. Нет, эта побудительная причина недостаточна.  Надо
было бы приискать другую, а ее нет. И у  вас  также  нет  никаких  данных...
Затем,  обращаясь  к  фактическим  обстоятельствам   дела,   разве   вы   не
усматриваете чисто технической невозможности установить виновность  супругов
Рубо? Никто не видел, как они входили в купе. Один из служащих считает  даже
возможным утверждать, что они вернулись в Руане в свой  вагон.  В  Барантене
их, во всяком случае, видели в этом вагоне, а потому пришлось бы  допустить,
что они в течение нескольких минут, когда поезд мчался на всех парах, прошли
из своего вагона в купе, от которого их отделяло три других вагона, а  затем
вернулись обратно в свой. Чтобы уяснить себе, насколько это правдоподобно, я
расспрашивал машинистов и кондукторов. Все они единогласно утверждают,  что,
кроме необычайного  хладнокровия  и  энергии,  для  этого  необходим  еще  и
громадный навык... Во всяком случае, для  женщины  это  было  бы  совершенно
немыслимо. Муж, значит, должен был пойти один, без нее, на такое рискованное
дело. И для чего же,  спрашивается:  чтобы  убить  покровителя,  только  что
выручившего их из беды?  Нет,  очевидно,  этого  быть  не  могло.  Гипотеза,
следовательно, не выдерживает критики. Необходимо идти по  другому  следу...
Вот если бы нашли человека, отправившегося из Руана с курьерским  поездом  и
вышедшего на Барантенской станции, если  бы  выяснилось,  что  этот  человек
недавно еще перед тем грозил, что непременно убьет господина Гранморена!..
     В порыве увлечения своей гипотезой  Денизе,  безусловно,  рассказал  бы
больше, чем следовало, но в это время дверь камеры приотворилась,  и  в  нее
просунулась голова  привратника.  Однако,  прежде  чем  он  успел  доложить,
затянутая в перчатку рука открыла дверь настежь, и в  камеру  вошла  дама  в
чрезвычайно изящном  трауре,  блондинка,  еще  красивая,  несмотря  на  свои
пятьдесят лет, пышная и величественная, точно стареющая богиня.
     - Вот и я, любезный господин Денизе. Я немного  опоздала,  но  вы  меня
извините, правда? Дорога просто невозможна, и три лье от Дуанвиля  до  Руана
стоят сегодня, наверное, целых шести.
     Денизе встал и с изысканной вежливостью осведомился:
     - Как ваше здоровье,  сударыня?  Мы  с  вами  не  виделись  с  прошлого
воскресенья.
     - Как всегда, превосходно. А  вы,  дорогой  господин  Денизе,  надеюсь,
оправились уже от испуга, который причинил вам  мой  кучер?  Он  рассказывал
мне, что чуть было не опрокинул вас на обратном пути, километрах в  двух  от
замка.
     - Совершенные пустяки! Правда, меня немножко встряхнуло, но я уже успел
позабыть об этом. Садитесь же, сударыня, и  простите,  что  я  снова  должен
пробудить вашу скорбь, напоминая опять об этом ужасающем деле.  Я  извинялся
уже в этом и перед госпожой де Лашене.
     - Что делать, если без  этого  нельзя  обойтись...  Здравствуй,  Берта!
Здравствуйте, Лашене!
     Это была сестра Гранморена, г-жа Боннегон. Она поцеловала племянницу  и
пожала руку ее мужу. Тридцати лет она овдовела. Покойный ее муж,  фабрикант,
оставил ей большое состояние. Она и сама была богата, так как при разделе  с
братом получила на свою долю дуанвильское поместье. По смерти мужа она  вела
приятную и веселую жизнь,  как  говорили,  полную  сердечных  увлечений,  но
настолько открытую и безупречную с точки зрения внешних  приличий,  что  она
оставалась,  так  сказать,  арбитром  руанского  общества.   Г-жа   Боннегон
обзаводилась друзьями сердца исключительно в судебном ведомстве;  порой  это
выходило  случайно,  порой  она  руководствовалась  собственным  вкусом.   В
продолжение двадцати пяти лет она принимала в  своем  замке  чинов  руанских
судебных учреждений, которых  ее  экипажи  привозили  из  Руана  и  отвозили
обратно. В замке у  нее  был  постоянный  праздник.  Она  и  теперь  еще  не
угомонилась. Говорили, что она питает материнскую любовь к молодому товарищу
прокурора, сыну советника  окружного  суда,  г-ну  Шомет.  Она  хлопотала  о
карьере  молодого  человека  и  ухаживала  за  его   отцом,   засыпала   его
любезностями, приглашениями. У нее был еще прежний  друг,  также  судейский,
холостяк, г-н Дебазейль, литературная знаменитость руанского суда.  В  Руане
восхищались его остроумными и прекрасно отделанными  сонетами,  многие  даже
цитировали их. В продолжение ряда лет  для  него  всегда  была  приготовлена
комната в Дуаявиле. Теперь ему перевалило уже за шестьдесят, но он  зачастую
по-прежнему приезжал туда обедать, в  качестве  старого  приятеля,  который,
страдая ревматизмом, мог  развлекаться  лишь  одними  воспоминаниями.  Таким
образом, г-жа Боннегон благодаря своему радушию, несмотря на  приближавшуюся
старость, продолжала царить в руанском обществе. Никто и не помышлял о  том,
чтобы оспаривать ее влияние; лишь прошлой зимой она почуяла себе соперницу в
лице  г-жи  Лебук,  высокой   брюнетки   тридцати   четырех   лет,   которая
действительно была очень недурна собой. Судебное ведомство начало  частенько
навещать г-жу Лебук. Это  обстоятельство  омрачало  обычную  веселость  г-жи
Боннегон.
     - Итак, сударыня, если разрешите, я задам  вам  несколько  вопросов,  -
сказал Денизе.
     Допрос супругов Лашене закончился, но следователь еще не  отпускал  их.
Мрачный,  холодный  кабинет  судебного  следователя  обратился  в   светскую
гостиную. Флегматичный секретарь снова приготовился писать.
     -  Один  из  свидетелей  говорил,  что  ваш  брат  получил  телеграмму,
немедленно призывавшую его в Дуанвиль... Вы писали ему, сударыня?
     Непринужденно улыбаясь, г-жа Боннегон отвечала тоном дружеской беседы:
     - Я не писала брату. Я ждала его, я знала, что он должен был  приехать,
но когда именно, мне было неизвестно. Обычно он являлся неожиданно  и  почти
всегда с ночным поездом; в Барантене он нанимал экипаж. Так  как  он  жил  в
парке, в отдельном павильоне, который выходит в тихий переулок, мы  даже  не
слышали, когда он приезжал. В замке он показывался лишь на  следующий  день,
зачастую уже к вечеру, как человек, который давно уже поселился по соседству
и является с визитом. В этот раз я ждала  его  потому,  что  он  должен  был
привезти мне долг - десять тысяч франков. Он, несомненно, имел их при  себе.
Вот почему я думаю, что его убили просто с целью грабежа.
     Следователь с минуту помолчал, потом, глядя ей прямо в лицо, спросил:
     - Какого вы мнения о госпоже Рубо и ее муже? Она  сделала  протестующий
жест.
     - Ах, нет, нет, дорогой господин Денизе! Вы заблуждаетесь  относительно
этих честных людей... Северина всегда была славной девочкой, очень  кроткой,
очень послушной и притом очаровательной, что отнюдь дела не портит. Если  вы
так этого добиваетесь, я повторяю, что считаю  ее  и  ее  мужа  неспособными
совершить дурной поступок.
     Следователь одобрительно кивал головой. Он торжествовал, бросив  взгляд
в сторону г-жи Лашене. А Берта, задетая за живое, позволила себе вмешаться:
     - Вы чересчур снисходительны, тетя.
     Тогда г-жа Боннегон высказала с обычной своей откровенностью  все,  что
было у нее на душе:
     - Оставь, Берта, на этот счет мы с тобой никогда не  сговоримся...  Она
была жизнерадостна, любила посмеяться  и  правильно  делала...  Я  прекрасно
знаю, что вы с мужем предполагаете. Право, эти деньги, должно  быть,  совсем
вскружили вам голову, иначе вас не удивило бы так,  что  твой  отец  завещал
Северине Круа-де-Мофра... Он ее воспитал, он  дал  ей  приданое,  совершенно
естественно, что он не забыл о ней и в своем завещании. Разве он  не  считал
ее до некоторой степени своей дочерью!..  Ах,  дорогая  моя,  не  в  деньгах
счастье!
     Действительно,  будучи  всегда  богатой,   она   проявляла   величайшее
бескорыстие. С утонченностью красивой, избалованной  женщины  она  старалась
доказать, что единственный смысл жизни только в красоте и любви.
     - Это Рубо говорил о телеграмме, - сухо заметил г-н де Лашене.  -  Если
телеграммы не было, господин Гранморен не мог ему сообщить, что получил  ее.
Для чего Рубо солгал?
     -  Но  господин  Гранморен  сам  мог  выдумать  эту  телеграмму,  чтобы
объяснить супругам Рубо свой внезапный отъезд!  -  воскликнул,  разгорячись,
следователь. - Согласно их  собственным  показаниям,  он  должен  был  ехать
только на следующий день, а когда он столкнулся с ними в одном  поезде,  ему
пришлось выдумать какую-нибудь причину, чтобы скрыть настоящую, которая  для
всех нас осталась невыясненной... Это не имеет никакого значения и ни к чему
не ведет.
     Опять воцарилось молчание. Когда следователь снова  заговорил,  он  был
очень спокоен, но, казалось, внутренне насторожился.
     - Теперь, сударыня, я коснусь вопросов  особенно  щепетильных,  поэтому
заранее прошу у вас извинения.  Я  глубоко  уважаю  память  вашего  брата...
Ходили слухи... Ему приписывали любовниц, не так ли?
     Г-жа  Боннегон  снова  улыбнулась  со  свойственной   ей   безграничной
снисходительностью.
     - О, господин Денизе, в его-то годы!.. Брат рано овдовел. Я не  считала
себя вправе находить дурным то, что ему нравилось. Он жил, как ему хотелось,
и я никогда не вмешивалась в его жизнь. Знаю  одно:  он  не  забывал  своего
положения в обществе и до конца оставался человеком своего круга.
     Берта, возмущенная тем, что в ее присутствии говорилось о любовницах ее
отца, опустила глаза. Де Лашене также почувствовал неловкость  и,  отойдя  к
окну, повернулся спиной к присутствующим.
     - Простите мою настойчивость, - проговорил Денизе. -  Не  было  у  него
какой-то истории с молоденькой горничной, служившей у вас?
     - Ах,  с  Луизеттой...  Но,  дорогой  мой  господин  Денизе,  это  была
испорченная  девчонка;  она  уже  в  четырнадцать  лет  связалась  с   одним
арестантом. Ее смерть хотели использовать, чтобы шантажировать моего  брата.
Это возмутительная история, я вам сейчас все расскажу.
     Несомненно, г-жа Боннегон была вполне искренна. Хотя она и  знала,  как
следовало расценивать поведение брата, и его трагическая смерть нисколько не
удивила ее, она все же считала  своим  долгом  поддержать  фамильную  честь.
Кроме того,  вполне  допуская,  что  брат  хотел  овладеть  Луизеттой,  г-жа
Боннегон в то же время была глубоко уверена в испорченности девушки.
     -  Представьте  себе  эту  девчонку:   такая   маленькая,   грациозная,
беленькая, розовенькая, как ангелочек, и притом  нежная,  кроткая  -  этакая
святая невинность - ну,  прямо  хоть  бери  ее  живой  на  небо!  Ей  еще  и
четырнадцати лет не исполнилось, как она стала подругой каменотеса по  имени
Кабюш. Он только что отбыл пятилетний срок наказания в тюрьме за убийство  в
каком-то кабаке. Отец его умер с горя. Этот звероподобный  парень  жил,  как
дикарь,  в  землянке  на  опушке  Бекурского  леса.  Он  добывал  камень   в
заброшенных каменоломнях, которые, кажется, когда-то снабжали Руан. И вот  в
эту-то землянку и бегала  девчонка  к  своему  оборотню,  которого  все  так
боялись, что он,  как  зачумленный,  жил  один,  вдали  от  всех.  Их  часто
встречали вместе. Они бродили по лесу, держась  за  руки,  и  рядом  с  этим
звероподобным  верзилой,  она  казалась  еще  милее.   Словом,   невероятный
разврат... Разумеется, я лишь гораздо позже узнала обо всем  этом.  Я  взяла
Луизетту почти из милости, чтобы сделать доброе дело. Ее  семья,  Мизары,  -
страшные бедняки, конечно, скрыли от меня, что она бегала к  своему  Кабюшу,
несмотря даже на колотушки, которыми они ее угощали... Тогда-то и  случилось
несчастье. В Дуанвиле у брата не было собственной прислуги. Луизетта  еще  с
одной женщиной убирали  отдаленный  павильон,  в  котором  он  жил.  В  одно
прекрасное  утро,  когда  девчонка  отправилась  туда  одна,  она   исчезла.
По-моему, она  давно  замышляла  это  бегство,  возможно,  что  ее  любовник
поджидал и увел ее с собой... Но самым ужасным оказалось то, что  пять  дней
спустя разнесся слух о смерти Луизетты, которую мой брат  будто  бы  пытался
изнасиловать  при  таких  чудовищных  обстоятельствах,  что  испуганная   до
полусмерти девушка убежала к Кабюшу и умерла там от  воспаления  мозга.  Что
произошло на самом деле, трудно сказать, слухов  было  много.  Я,  со  своей
стороны, думаю, что Луизетта, в действительности умершая, как  констатировал
врач, от злокачественной  лихорадки,  погибла  из-за  своей  неосторожности:
такие прогулки по болотам в лунные ночи даром не  проходят.  Не  правда  ли,
дорогой господин Денизе, вы не считаете,  что  мой  брат  мог  замучить  эту
девочку? Это отвратительно, это немыслимо!
     Г-н Денизе внимательно слушал этот рассказ, не выражая ни поощрения, ни
порицания.  Г-жа  Боннегон   несколько   замялась,   но   потом   решительно
проговорила:
     - Бог ты мой! Я отнюдь не хочу этим  сказать,  что  у  моего  брата  не
бывало желания пошутить с ней. Он любил  молодежь  и,  несмотря  на  суровую
внешность, был очень веселым человеком. Допустим, что он ее поцеловал.
     У супругов де Лашене вырвался жест целомудренного возмущения.
     - Тетя! Тетя!
     Но она пожала плечами: зачем лгать правосудию?
     -  Он  ее  поцеловал,  быть  может,  даже   пощекотал.   Это   еще   не
преступление... Я не могу обвинять в данном случае Кабюша во лжи.  Я  думаю,
что его обманула Луизетта,  которая  умышленно  налгала  на  моего  брата  и
раздула всю эту историю для того, чтобы ее возлюбленный Кабюш оставил  ее  у
себя. В конце концов этот зверь и в самом деле вообразил, будто брат виновен
в смерти его любовницы... Он совершенно обезумел от  ярости  и  повторял  во
всех кабаках, что если Гранморен попадет к нему в руки, он зарежет его,  как
свинью...
     Молчавший  до  тех  пор  судебный  следователь  неожиданно  прервал  ее
вопросом:
     - Он действительно это говорил, и имеются свидетели?
     - Разумеется, можно было  бы  найти  сколько  угодно  свидетелей...  Во
всяком  случае,  это   очень   печальная   история,   у   нас   было   много
неприятностей... К счастью, положение моего брата ставило  его  выше  всяких
подозрений...
     Г-жа Боннегон поняла теперь, по какому следу шел Денизе. Ее это отчасти
встревожило, и она предпочла не задавать ему никаких вопросов. Денизе встал,
говоря, что не хочет более злоупотреблять  снисходительностью  родственников
несчастной жертвы. Затем он приказал секретарю прочесть вслух  свидетельские
показания, под которыми надлежало подписаться  самим  свидетелям.  Показания
эти так ловко были отредактированы, все лишнее и  компрометирующее  было  из
них так тщательно удалено, что  г-жа  Боннегон,  уже  держа  перо  в  руках,
невольно бросила  удивленный  и  в  то  же  время  одобрительный  взгляд  на
бледного, костлявого секретаря Лорана, на которого до тех пор совершенно  не
обращала внимания.
     Следователь проводил г-жу Боннегон  и  ее  родных  до  дверей.  Пожимая
Денизе руку, она сказала:
     - До скорого свидания. Вы знаете, что вам в Дуаивиле всегда рады...  Вы
принадлежите к немногим, которые еще остаются мне верны,  и  я  вам  за  это
очень благодарна.
     В ее  улыбке  сквозила  грусть.  Г-жа  де  Лашене  вышла  первая,  сухо
поклонившись следователю.
     Оставшись один, Денизе на минуту  задумался.  Дело  представлялось  ему
теперь совершенно ясным. Он  нимало  не  сомневался  в  том,  что  Гранморен
обесчестил  Луизетту.  Репутация  Гранморена  была  всем  хорошо   известна.
Следствие становилось при таких обстоятельствах до крайности  щекотливым,  и
он обещал себе действовать с величайшей осторожностью до тех  пор,  пока  не
получит ожидаемых указаний из министерства. Тем не менее он  торжествовал  в
душе, убежденный, что ему удалось найти виновного. Он  снова  сел  за  стол,
позвонил и сказал вошедшему привратнику:
     - Пригласите господина Жака Лантье.
     Супруги Рубо все еще ждали своей очереди, сидя на скамейке в  коридоре.
Долгое ожидание привело их в какое-то полусонное состояние, по временам лишь
их застывшие лица нервно подергивались. Голос привратника, вызывавшего Жака,
как будто разбудил их; они слегка вздрогнули. Они проводили Жака пристальным
взглядом, пока за ним не затворилась дверь следственной  камеры.  Затем  они
снова погрузились в молчаливое ожидание.
     Целые три недели, с тех пор как  началось  гранмореновское  дело,  Жаку
было как-то не по себе, словно он опасался, что это дело приведет его самого
на скамью подсудимых. Опасение это было совершенно бессмысленным, так как он
не мог себя ни в чем упрекнуть,  даже  в  умалчивании  того,  что  ему  было
известно по делу. Тем не менее, входя к следователю,  он  чувствовал  каждый
раз какую-то дрожь, словно виновный, опасающийся, что его преступление будет
открыто. Он неохотно отвечал на вопросы,  следил  за  собой,  боясь  сказать
что-нибудь лишнее. Ведь он и сам мог бы убить: разве  нельзя  было  прочесть
это в его глазах? Вызовы в суд были поэтому крайне неприятны Жаку  и  как-то
раздражали его. Он с нетерпением ждал, чтобы его наконец оставили в покое  и
перестали мучить делами, которые совершенно его не касались.
     На этот раз Денизе добивался только описания примет убийцы. В  качестве
единственного свидетеля, видевшего, хотя и мельком, убийцу, один только  Жак
мог дать о нем сколько-нибудь обстоятельные  сведения.  Молодой  машинист  в
точности придерживался, однако, своего первого показания. Он утверждал,  что
сцена убийства так быстро промелькнула перед его  глазами,  что  осталось  у
него в памяти  лишь  как  расплывчатое,  абстрактное  воспоминание.  Человек
зарезал другого  человека,  и  ничего  больше.  С  бесконечным  упорством  в
продолжение целого получаса донимал его  следователь  все  одним  и  тем  же
вопросом, в разных вариантах. Каков был на вид убийца? Был  ли  он  высокого
или низкого роста?  Бородатый  или  безбородый?  С  длинными  или  короткими
волосами?  Как  был  одет?  К  какому  классу  общества  по  внешнему   виду
принадлежал?  Жак   в   смущении   отделывался   от   всех   этих   вопросов
неопределенными ответами.
     - А если вам покажут убийцу, узнаете ли  вы  его  по  крайней  мере?  -
спросил вдруг Денизе, пристально глядя на Жака.
     Машинист не в силах был вынести  этого  испытующего  взгляда,  который,
казалось, пронизывал его насквозь. Веки его дрогнули,  он  вслух  задал  сам
себе