на белом пути, а у
Лизон была только горностаевая опушка вдоль  ее  черных  бедер,  на  которых
снежные хлопья сейчас же таяли и стекали оттуда крупными  каплями.  Несмотря
на  тяжесть  налипшего  снега,  Лизон  еще  раз  выбралась  из   сугроба   и
благополучно  прошла  ложбину.  И  с  насыпи,  там,  где  дорога  образовала
закругление, можно было еще увидеть свободно подвигавшийся поезд, похожий на
темную ленту, затерянную в сверкающей белизне сказочной страны.
     Но дальше снова начинались ложбины. Жак и Пекэ чувствовали,  что  Лизон
трудно идти; сами они стойко выносили пургу и  мороз,  оставаясь  на  посту,
который они не могли покинуть, даже если бы им угрожала смерть. Машина снова
теряла скорость. Она шла между двумя сугробами и постепенно ровно  замедляла
ход. Казалось, Лизон совершенно выбилась из сил и увязает в снежном сугробе,
уходя в него всеми колесами. И она действительно остановилась.  Снег  крепко
держал ее, и она была бессильна с ним бороться.
     - Вот, черт возьми, мы и засели! - рассвирепел Жак.
     Еще несколько секунд он оставался на своем  посту,  открыл  все  краны,
пытаясь  все  же  преодолеть  препятствие.  Но  тщетно:  Лизон   фыркала   и
задыхалась, но не трогалась с места. Тогда Жак закрыл регулятор и разразился
бешеными проклятиями.
     Обер-кондуктор высунулся из своей  будки.  Пекэ,  обернувшись,  крикнул
ему.
     - Кончено, сидим!
     Обер-кондуктор поспешно соскочил в снег, доходивший  ему  до  колен,  и
подошел к паровозу. Они втроем начали совещаться.
     - Нам остается теперь  только  попытаться  расчистить  себе  дорогу,  -
предложил в конце  концов  машинист.  -  Хорошо,  что  у  нас  есть  лопаты.
Пригласите на подмогу багажного кондуктора, и мы как-нибудь вчетвером отроем
колеса.
     Подозвали  багажного  кондуктора,  который  тоже   вылез   из   поезда.
Беспрестанно проваливаясь в  снег,  он  еле  добрался  до  паровоза.  Однако
остановка прямо в поле, среди этой белой снежной  пустыни,  громкие  голоса,
обсуждающие создавшееся  положение,  с  трудом  пробирающийся  вдоль  поезда
кондуктор - все это встревожило пассажиров. Стекла в вагонах опускались одно
за  другим.  Из  открытых  окон  раздавались  крики  и   вопросы;   волнение
возрастало.
     - Где мы?.. Отчего поезд остановился?.. Что там такое?.. Господи, уж не
случилось ли несчастье?..
     Обер-кондуктор понял, что  необходимо  успокоить  пассажиров,  и  пошел
вдоль поезда обратно; в это время  в  окне  показалась  толстая  краснолицая
англичанка, сбоку выглядывали очаровательные личики дочерей. Она спросила  у
обер-кондуктора с сильным иностранным акцентом:
     - Сударь, нам не угрожает опасность?
     -  Нет,  нет,  сударыня,  просто  небольшой   занос;   мы   сейчас   же
отправляемся.
     Стекло опять поднялось, молодые  девушки  весело  щебетали,  английские
слова,  слетая  с  их  розовых  губок,  приобретали  музыкальность;  девушки
смеялись, радуясь приключению.
     Немного дальше подозвал обер-кондуктора пожилой господин,  его  молодая
жена робко выставляла из-за плеча мужа свою хорошенькую темную головку.
     - Почему  же  вы  не  приняли  необходимых  мер  предосторожности?  Это
безобразие... Я возвращаюсь из Лондона и  должен  сегодня  утром  непременно
быть  в  Париже.  Предупреждаю  вас,  что  я  возложу   ответственность   на
железнодорожное общество за малейшее опоздание.
     - Надеюсь, сударь, что минуты через три мы опять тронемся, - мог только
повторить обер-кондуктор.
     Холод был ужасный, снег врывался  в  открытые  окна,  и  высовывавшиеся
оттуда головы постепенно исчезали,  окна  вновь  закрывались.  Но  тревожные
разговоры не прекращались и  доносились  из  запертых  вагонов,  как  глухое
жужжание. Только два окна оставались открытыми; двое пассажиров, разделенные
тремя купе, беседовали друг с другом, высунувшись из окон. Один из  них  был
американец лет сорока, другой - молодой человек из Гавра. Оба они, очевидно,
очень интересовались расчисткой снега.
     - В Америке, милостивый  государь,  в  таких  случаях  все  выходят  из
вагонов и берутся за лопаты.
     - Ничего, это пустяки. В прошлом году я два раза сидел таким же образом
в снегу. Мне ведь приходится ездить каждую неделю по делам в Париж.
     - Я тоже езжу в Париж примерно каждые три недели.
     - Как, из Нью-Йорка?
     - Да, сударь, из Нью-Йорка.
     Жак руководил расчисткой  снега.  Увидев  Северину  у  открытой  дверцы
первого вагона - она всегда садилась в этот  вагон,  чтобы  быть  поближе  к
машинисту, - он бросил на нее умоляющий  взгляд.  Она  поняла  и  отошла  от
двери, чтобы спрятаться от леденящего ветра, обжигавшего  ей  лицо.  А  Жак,
думая о Северине, работал еще усерднее. Однако он  вскоре  заметил,  что  не
колеса паровоза застревали в  снегу  -  они  прорезали  всю  снежную  толщу;
причиной остановки был висевший между ними  зольник:  он  гнал  перед  собою
снег, уплотнявшийся в громадный ком, который  наконец  совершенно  остановил
движение поезда. И вдруг машинисту пришла в голову мысль:
     - Нужно отвинтить зольник.
     Обер-кондуктор  сначала   воспротивился   этому.   Машинист   был   его
подчиненным, и он не хотел позволить ему разбирать машину. Но в конце концов
он дал себя уговорить.
     - Если вы берете всю ответственность на себя... ладно, я согласен.
     Отвернуть зольник было, однако, нелегко. Для этого Жаку и Пекэ пришлось
проработать около получаса, лежа под паровозом на спине, в тающем  снегу.  К
счастью, в ящике для инструментов  нашлись  запасные  отвертки.  Рискуя  раз
двадцать обжечься или быть раздавленными, они наконец сняли зольник. Но  это
было еще не все: им пришлось вытаскивать его из-под паровоза.  Громоздкий  и
непомерно тяжелый зольник то и дело цеплялся за колеса и цилиндры. Все же  с
помощью двух кондукторов его удалось наконец высвободить и стащить с полотна
дороги на откос.
     - Теперь закончим расчистку пути, - сказал обер-кондуктор. Поезд  стоял
в снегу уже целый час, и тревога пассажиров росла. Ежеминутно в каком-нибудь
окне опускалось стекло и чей-нибудь голос спрашивал, отчего поезд все еще не
трогается с места? Из вагонов доносились крики и плач, начиналась паника.
     - Нет, дорогу больше расчищать не к чему,  -  заявил  Жак.  -  Едем,  я
отвечаю за остальное.
     Жак и Пекэ вновь заняли свои места на паровозе, и когда оба  кондуктора
вернулись в свой вагон, Жак сам повернул рукоять пароотводного крана. Жгучая
струя пара устремилась прямо на  рельсы,  и  весь  оставшийся  на  них  снег
мгновенно стаял. Затем, взявшись за маховичок регулятора, он отодвинул поезд
метров на триста назад, чтобы иметь  место  для  разгона.  Пекэ  развел  тем
временем под котлом паровоза такой огонь, что давление пара  поднялось  выше
дозволенной нормы. Жак пустил Лизон полным ходом  вперед,  и  она  со  всего
раз-бега ударилась в снежную стену, загораживавшую ей дорогу.  Лизон  тяжело
охнула, как дровосек, вонзающий  в  дерево  топор,  и  весь  ее  стальной  и
железный остов затрещал. Но пройти она все же не могла и остановилась, пыхтя
и содрогаясь от толчка. Жак дважды повторил  этот  маневр,  отодвигая  поезд
назад и действуя им, как тараном, против снежной стены, заграждавшей путь. И
оба  раза  Лизон,  напрягая  бедра  и  пыхтя,  как  разгневанная  великанша,
ударялась чугунной грудью о снежный сугроб. Наконец  она  еще  раз  перевела
дух, напрягла свои металлические мышцы и, пробив преграду, прошла через нее,
тяжело волоча за собою поезд между двух стен взрытого снега. Теперь она была
свободна.
     - А молодчина все-таки! - проворчал Пекэ.
     Жак, ослепленный снегом, снял очки,  протер  их.  Сердце  его  усиленно
билось; он больше не чувствовал холода.  Внезапно  он  вспомнил  о  глубокой
ложбине, находившейся приблизительно в  трехстах  метрах  от  Круа-де-Мофра:
ветер дул как раз вдоль этой ложбины, вероятно, там скопилось много снега. И
тотчас  же  у  него  явилась  уверенность,  что  именно  там  и   произойдет
катастрофа. Он высунулся из будки и увидел  вдали,  за  последним  поворотом
дороги, эту ложбину,  похожую  издали  на  длинный  прямой  роз,  засыпанный
снегом.
     Было уже совсем светло, беспредельная  равнина  сверкала  ослепительной
белизной, снег продолжал падать крупными хлопьями.
     Не  встречая  больше  на  пути  серьезных  препятствий,  Лизон  шла   с
нормальной  скоростью.  Из  предосторожности  фонари  не  были  потушены  ни
спереди, ни сзади. Белый фонарь у основания трубы горел при  дневном  свете,
словно гигантский глаз циклопа. Широко раскрыв  этот  огненный  глаз,  Лизон
быстро приближалась  к  ложбине.  И  вдруг  она  начала  часто  дышать,  как
испуганный конь, стала вздрагивать, упираться  и  подвигалась  вперед,  лишь
подчиняясь властной руке машиниста. Толчком ноги Жак  открыл  дверцы  топки,
кочегар подбросил уголь. Но теперь вместо хвоста кометы, зажигавшего  ночной
мрак, сноп черного густого дыма грязным пятном ложился на пасмурное небо.
     Лизон продолжала идти вперед. Наконец она подошла к  ложбине.  Слева  и
справа откосы были совершенно засыпаны снегом, и  дальше  путь  нельзя  было
различить. Ложбина казалась руслом потока,  занесенным  до  краев  дремлющим
снегом. Лизон врезалась в эту снежную толщу, продвинулась в  ней  метров  на
пятьдесят, задыхаясь и  постепенно  замедляя  ход.  Она  проталкивала  своей
мощной грудью снег, и он загораживал ей путь, клубился и подымался яростными
волнами, грозившими поглотить ее. Одно мгновение Лизон казалась побежденной,
затопленной этой снежной волной, но, собрав последние силы, она продвинулась
еще на тридцать метров. Это было уже последнее, предсмертное  усилие.  Груды
снега обрушились на нее, засыпали колеса и все части механизма,  сковали  их
ледяными  цепями;  изнемогая  от  страшного   холода,   Лизон   окончательно
остановилась. Ее дыхание угасло, она была мертва, неподвижна.
     - Ну, вот, - сказал Жак, - сели! Я так и думал.
     Однако он тотчас же опять попытался дать  задний  ход  и  прибегнуть  к
прежнему маневру. Но  на  этот  раз  Лизон  не  тронулась  с  места.  Она  с
одинаковым упорством отказывалась  идти  вперед  или  назад.  Она  была  вся
завалена снегом, пригвоздившим ее к  земле,  неподвижна,  безжизненна.  Весь
поезд казался вымершим, погребенным под снегом, доходившим до  самых  дверей
вагонов. Снег продолжал падать все гуще  и  обильнее  и  засыпал  паровоз  и
вагоны; они уже покрылись снегом до половины -  вот-вот  исчезнут  совсем  в
трепетном молчании белой ледяной пустыни. Все кругом было  неподвижно;  лишь
снег продолжал ткать свой белый саван.
     - Ну, что там  опять?  -  осведомился  обер-кондуктор,  высовываясь  из
вагона.
     - Пропали! - только и крикнул ему в ответ Пекэ.
     На этот раз положение действительно становилось  критическим.  Багажный
кондуктор побежал раскладывать  петарды  позади  поезда,  а  машинист  давал
отчаянные частые свистки, заунывный,  тревожный  сигнал  бедствия.  Но  снег
заглушал звуки. В Барантене вряд ли можно было их услышать. Что делать? Ведь
их только четверо, никогда им не расчистить таких сугробов. Тут нужна  целая
бригада. Надо было  бежать  за  помощью.  Хуже  всего  было  то,  что  среди
пассажиров снова началась паника. Дверца одного  из  вагонов  раскрылась,  и
оттуда в испуге выпрыгнула хорошенькая брюнетка, она, очевидно, думала,  что
поезд потерпел крушение. Ее муж, пожилой коммерсант, кричал:
     - Я буду жаловаться министру! Это просто безобразие!
     Стекла окон опускались одно за другим, и из вагонов доносились  женский
плач, сердитые мужские голоса.  Одни  только  молоденькие  английские  мисс,
по-видимому,   забавлялись   общим   смятением   и   безмятежно   улыбались.
Обер-кондуктор  всячески  старался  успокоить  пассажиров,  и  младшая  мисс
спросила у него по-французски, слегка шепелявя, на английский манер:
     - Что же, сударь, нам придется здесь остановиться?..
     Многие пассажиры вышли из вагонов, несмотря на глубокий снег, в который
они проваливались по пояс. Американец и молодой человек из  Гавра  прошли  к
паровозу, чтобы посмотреть,  крепко  ли  он  завяз.  Они  только  покачивали
головой.
     - Часа через четыре - пять выберемся отсюда.
     - Не раньше, да и то потребуется человек двадцать рабочих.
     Жак убедил обер-кондуктора отправить багажного кондуктора за помощью  в
Барантен. Ни машинист, ни кочегар не могли покинуть паровоза. Кондуктор ушел
и вскоре исчез из виду. Ему надо было пройти четыре километра, и вряд ли  он
мог вернуться раньше чем часа через два.  Жак  был  в  отчаянии;  видя,  что
Северина опустила оконное  стекло,  он  на  минуту  соскочил  с  паровоза  и
подбежал к ее окну.
     - Не бойтесь, - поспешно сказал он ей, - вам не  угрожает  ни  малейшая
опасность.
     Она отвечала, тоже называя  его  на  "вы",  так  как  боялась,  что  ее
услышат:
     - Я не боюсь, я очень беспокоилась за вас
     В этих словах было столько нежной  ласки,  что  оба  они.  утешились  и
улыбнулись друг другу. Возвращаясь к паровозу, Жак с  удивлением  увидел  на
откосе Флору, Мизара и еще двух мужчин, которых он в первую минуту не узнал.
Они услыхали тревожные свистки, и Мизар, свободный от дежурства, прибежал на
этот сигнал с двумя товарищами, которые как раз зашли  к  нему  выпить.  Это
были каменотес Кабюш, которому из-за выпавшего глубокого  снега  приходилось
поневоле сидеть сложа руки, и стрелочник Озиль, пришедший  из  Малонэ  через
туннель. Он все еще ухаживал за Флорой,  хотя  она  вовсе  не  поощряла  его
ухаживаний. Она пришла  вместе  с  ними,  как  взрослая  девушка,  смелая  и
сильная, способная заткнуть за пояс любого парня. И для  нее  и  для  Мизара
этот поезд, остановившийся чуть ли не у самых дверей их домика, был важным и
необычайным событием. За пять лет, что  они  жили  в  этом  домике,  сколько
поездов вихрем проносилось мимо них ежечасно, днем и ночью, в любую  погоду!
Но ни один поезд не замедлял до сих пор своего хода даже на  мгновение.  Они
мчались мимо, исчезая из глаз, прежде чем можно  было  что-нибудь  узнать  о
них. В толпе проносившихся пассажиров Мизар и Флора могли разглядеть  только
мелькавшие лица. Одни исчезали навеки, другие появлялись в определенные  дни
и часы и становились как будто знакомыми,  оставаясь  безымянными.  И  вдруг
теперь поезд застрял в снегу чуть не возле самого их  домика.  Это  казалось
настоящим чудом. Флора и Мизар могли теперь сколько угодно  всматриваться  в
этих чуждых им людей, волею случая очутившихся на полотне  железной  дороги.
Они  разглядывали  пассажиров,  выпучив  глаза,  как   смотрят   дикари   на
европейцев, потерпевших крушение у берегов пустынного  острова.  В  открытые
дверцы вагонов видны были женщины в дорогих мехах, мужчины в теплых  пальто.
Вся эта роскошь и комфорт, неожиданно попавшие в ледяную пустыню,  приводили
их в немое изумление.
     Вдруг Флора увидела Северину. Молодая девушка, поджидавшая  каждый  раз
поезд  Жака,  за  последние  несколько  недель  приметила  лицо  Северины  в
курьерском поезде, проходившем по пятницам утром по направлению к Парижу;  у
самого  переезда  Северина  всегда  смотрела  из  окна   на   свой   дом   в
Круа-де-Мофра. Глаза  Флоры  потемнели,  когда  она  заметила,  что  молодая
женщина вполголоса беседует с машинистом.
     - А, госпожа Рубо! - угодливо, как всегда, воскликнул  Мизар,  узнавший
Северину. - Скажите, какое несчастье... Но зачем вам тут оставаться, зайдите
лучше к нам.
     Жак, пожав руку железнодорожному сторожу, поддержал его.
     -  Он  совершенно  прав...  Нам  здесь,  пожалуй,  придется   просидеть
несколько часов, вы умрете от холода.
     Северина отказывалась, говоря, что тепло одета.  И  потом,  ее  немного
пугала перспектива пройти триста метров пешком по снегу.
     Флора, пристально разглядывавшая ее, проговорила:
     - Я, пожалуй, донесу вас, сударыня.
     И прежде  чем  Северина  успела  ответить  на  это  предложение,  Флора
схватила ее своими сильными руками, подняла, как малого ребенка, и перенесла
на другую сторону железнодорожного полотна, где снег  был  уже  притоптан  и
ноги не вязли. Изумленные пассажиры смеялись.
     - Молодец девка, - сказал один. - Дюжину бы таких девиц; они меньше чем
в два часа расчистили бы путь.
     Тем временем слух о предложении Мизара провести несколько часов  в  его
доме переходил из вагона в вагон. Там можно  согреться,  раздобыть  хлеба  и
даже,  пожалуй,  вина.  Когда  пассажиры  поняли,   что   им   не   угрожает
непосредственная  опасность,  паника  улеглась.  Однако  положение  все   же
оставалось весьма плачевным. Грелки в вагонах остывали,  было  всего  девять
часов утра, и если помощь не явится вовремя, придется терпеть голод и жажду.
И потом кто знает, быть может, даже придется  тут  заночевать.  Образовались
два лагеря. Одни, отчаявшись, не хотели выходить из вагонов и  решили  ждать
там избавления или смерти, укутались в одеяла и сердито улеглись на  скамьи.
Другие предпочитали добраться по снегу до дома сторожа в надежде  устроиться
там удобнее, а главное - их пугал вид  этого  затерянного  в  снегу  поезда.
Образовалась целая группа, готовая тронуться в путь, - пожилой коммерсант со
своей молодой женой, англичанка с двумя дочерьми, молодой человек из  Гавра,
американец и с десяток других пассажиров.
     Жак, понизив голос, убеждал Северину идти вместе с  ними,  уверяя,  что
как только ему удастся  вырваться,  он  тотчас  же  прибежит  к  ней.  Флора
пристально смотрела на него и  Северину  своим  сумрачным  взглядом,  и  Жак
ласково, по-дружески обратился к ней:
     - Значит, ты проводишь этих  господ...  Мизар  с  товарищами  останутся
здесь: мы сейчас же примемся за работу, а там и подмога подойдет.
     И действительно, Кабюш, Озиль и Мизар немедленно взялись  за  лопаты  и
присоединились  к  Пекэ  и  обер-кондуктору,  уже  разгребавшим  снег.   Они
старались высвободить паровоз, выгребали из-под колес снег и отбрасывали его
на откосы. Работали молча, с ожесточением, а кругом  стояла  угрюмая  тишина
белой пустыни. И когда небольшая группа пассажиров, решившихся отправиться в
дом сторожа, отойдя на несколько сот шагов, оглянулась на поезд, он  казался
издали, под тяжелым белым  покровом,  только  узкой  черной  лентой.  Дверцы
вагонов были заперты, стекла в окнах подняты.  Снег  все  падал,  постепенно
засыпая поезд, медленно, но верно, с немым упорством.
     Флора собиралась опять  взять  Северину  на  руки,  но  та  отказалась,
предпочитая идти наравне с остальными. До  домика  железнодорожного  сторожа
было не более трехсот метров, но  пройти  их  было  очень  трудно.  Местами,
особенно в ложбине, снег доходил до пояса. Англичанка, пожилая полная  дама,
два раза так глубоко увязала в снегу, что ее приходилось оттуда вытаскивать.
Дочери ее были в восторге и по-прежнему смеялись. Молоденькая жена  пожилого
коммерсанта, поскользнувшись, вынуждена  была  опереться  на  руку  молодого
человека из Гавра, а ее муж вместе с американцем громил французские порядки.
Когда вышли из ложбины, дорога стала удобнее, но идти  пришлось  по  насыпи,
все двигались гуськом по дорожке, расчищенной ветром, так как с  краю  можно
было провалиться в снег. Наконец добрались, и Флора устроила всех в довольно
просторной  кухне.  Набралось  человек  двадцать;  Флора  принесла  доски  и
смастерила из них с помощью стульев две  большие  скамьи,  потом  подбросила
хворосту в очаг и коротким жестом дала понять, что сделала все,  что  могла.
Она молча стояла,  глядя  на  всех  своими  большими  зеленоватыми  глазами;
рослая, мужественная, неприветливая, она была похожа  на  дикарку.  Ей  были
знакомы всего только два лица, которые она в продолжение нескольких  месяцев
уже видела мельком в окна вагонов.  Это  были  лица  американца  и  молодого
человека из Гавра. И теперь она внимательно рассматривала их, под