ще скрывалось за поросшим деревьями холмом, но  вскоре  появилось,  заливая
багрянцем склоны холмов и лощины, насыщая  землю  животворной  силой  весны.
Флора  не  ошиблась,  погода  была  прекрасная,  -  молодостью,   лучезарным
здоровьем, любовью к жизни был проникнут этот день. Хорошо бы сейчас идти по
холмам и оврагам,  по  тропинкам,  протоптанным  козами,  идти,  куда  глаза
глядят! Флора отошла от окна; в ярком дневном свете  мерцающее  пламя  свечи
было едва заметно, как тусклая слеза. Покойница теперь как будто смотрела на
полотно железной дороги, где поезда продолжали сновать взад и  вперед,  даже
не замечая бледного пламени свечи, горевшей у мертвого тела.
     Флора вышла из комнаты матери двенадцать  минут  седьмого,  она  должна
была встретить шедший в Париж поезд. Мизар в шесть часов утра также  вступил
в дежурство, сменив ночного дежурного. По сигналу его рожка Флора с  флажком
в руках стала перед шлагбаумом. Секунду она следила глазами  за  удалявшимся
поездом.
     - Еще два часа, - подумала она вслух.
     Мать ее ни в ком уже не нуждалась.  Какое-то  непреодолимое  отвращение
мешало теперь Флоре вернуться  к  ней  в  комнату.  Все  было  кончено,  она
простилась  с  ней  и  теперь  могла  располагать  своей  и  чужой   жизнью.
Обыкновенно в промежутке между двумя поездами она куда-нибудь убегала, но на
этот раз она не оставила свой пост у шлагбаума и села на стоявшую  у  самого
полотна деревянную скамью. Солнце поднималось все выше, лучи его пролились в
чистом воздухе горячим золотым ливнем. Омытая этим ласкающим  теплом,  Флора
замерла; а кругом расстилались поля, холмы, и земля трепетала, вбирая в себя
мощные соки  весны.  На  секунду  Флора  заинтересовалась  Мизаром.  Обычная
вялость слетела с него, он суетился в своей будке по другую сторону полотна,
выходил из  нее,  входил  снова,  порывисто,  нервными  движениями  управлял
сигнальными приборами и постоянно поглядывал на дом, как  если  бы  дух  его
оставался там и продолжал розыски. Потом девушка забыла о  нем  и  перестала
даже  сознавать  его  присутствие.  Она  вся  ушла  в  ожидание,  сурово   и
непреклонно глядя  вдаль,  на  рельсы,  убегавшие  к  Барантенской  станции.
Оттуда, в сиянии весеннего солнца, должно было явиться ей то,  чего  ждал  с
таким диким упорством ее взор.
     Минуты текли, а Флора по-прежнему сидела на скамье.  Наконец  без  пяти
минут восемь Мизар, дважды  протрубив  в  рожок,  дал  знать  о  приближении
пассажирского поезда из Гавра. Флора встала, опустила шлагбаум и стала перед
ним с флажком в руке. Поезд быстро промчался и пропал из виду.  Слышно  было
только, как он, громыхая, вошел  в  туннель,  а  затем  все  смолкло.  Флора
осталась стоять у шлагбаума, отсчитывая минуты. Если через десять  минут  не
дадут сигнала о приближении товарного  поезда,  она  побежит  за  ложбину  и
снимет рельс. Она была совершенно спокойна, только что-то  давило  в  груди,
может быть, страшная тяжесть поступка, на который она решилась.  Впрочем,  в
эти последние минуты при мысли о том, что Жак и Северина  уже  приближаются,
что они проедут опять мимо нее на любовное свидание, если она  не  остановит
их тут, она непоколебимо утвердилась в  своем  решении,  слепая,  глухая  ко
всему, как волчица, ударом лапы походя ломающая  ребра.  Забывая  обо  всем,
кроме мщения,  она  видела  только  два  изуродованных  тела,  нисколько  не
заботясь об остальной толпе, о том  человеческом  потоке,  который  вот  уже
столько лет проносился мимо нее, оставаясь  ей  неизвестным.  Будут  убитые,
будет кровь, может быть,  даже  солнце  заслонится,  то  самое  солнце,  чье
ласковое, радостное сияние так ее раздражало.
     Еще две минуты, еще одна, сейчас она побежит к ложбине; но глухой  стук
колес на бекурской дороге, остановил ее. Должно быть, едет телега с камнями.
Придется  поднимать  шлагбаум  и,  пожалуй,  еще  перемолвиться  несколькими
словами с возчиком. Во всяком случае, ее непременно задержат. Она не  успеет
ничего сделать, и план ее на этот раз не удастся. Махнув рукой с  выражением
отчаянной решимости, девушка направилась в сторону  Барантена,  бросив  свой
пост у переезда, оставив на произвол судьбы телегу и возчика  и  предоставив
последнему управляться самому. Но & эту  самую  минуту  в  утреннем  воздухе
раздалось щелканье бича, и чей-то голос весело крикнул:
     - Эй, Флора!
     Это был Кабюш. Флора остановилась у шлагбаума, словно прикованная.
     - Что это? - продолжал он. - Ты вроде еще  спишь,  в  такую-то  погоду?
Поднимай скорее шлагбаум, чтобы я мог проехать до курьерского поезда...
     Все планы Флоры рушились разом. Теперь уже ничего не удастся сделать, и
те двое будут блаженствовать вместе, а она не  в  состоянии  уничтожить  их.
Медленно поднимая ветхий, полусгнивший шлагбаум,  скрипевший  в  заржавевших
петлях, она в исступлении  искала  что-нибудь,  что  можно  было  бы  кинуть
поперек рельсов; она бросилась бы сама под паровоз, если бы знала,  что  это
вызовет крушение. Вдруг взгляд ее остановился на тяжелой низкой  телеге,  на
которой лежали две каменные глыбы. Пять здоровенных ломовых лошадей с трудом
тащили их. Вот что  загородит  дорогу  поезду!  Флоре  хотелось  схватить  и
бросить на рельсы эти громадные длинные и широкие каменные  глыбы.  Шлагбаум
был поднят,  и  пять  запыхавшихся,  вспотевших  лошадей  ожидали  у  самого
переезда.
     - Что с тобой сегодня? - продолжал Кабюш. - Ты какая-то странная...
     Флора ответила ему:
     - Вчера вечером у меня умерла мать...
     Кабюш охнул. Положив бич возле телеги,  он  крепко  сжал  руки  молодой
девушки в своих руках.
     - Бедняжка Флора! Правда, этого надо было давно  ожидать,  но  все-таки
тебе, должно быть, очень тяжело!.. Она еще, значит, здесь?  Я  зайду  с  ней
проститься. Мы ведь с ней  как-нибудь  столковались  бы,  не  случись  такое
несчастье.
     Он потихоньку пошел вместе с Флорой к домику.  На  пороге,  однако,  он
остановился и взглянул на лошадей. Флора поспешила его успокоить:
     - Не бойся, они не тронутся с места. Да и курьерский еще далеко.
     Она лгала. Привычным ухом она  различала  шум  приближавшегося  поезда,
который только что вышел с Барантенской станции.  Еще  пять  минут  -  и  он
минует ложбину, будет в каких-нибудь ста метрах от переезда. Кабюш у постели
покойницы погрузился в грустные воспоминания о Луизетте, забыв обо  всем,  а
Флора, стоя снаружи у окна,  прислушивалась  к  мерному  пыхтению  паровоза,
подходившего все ближе. Внезапно  она  вспомнила  о  Мизаре:  он  заметит  и
помешает ей. Сердце ее сжалось, но, обернувшись, она увидела, что его нет на
посту. Он копал заступом землю в огороде, возле колодца, по  другую  сторону
дома. Мизар не мог  устоять  против  безумного  стремления  продолжать  свои
поиски; вероятно, у него явилась внезапная мысль, что деньги спрятаны именно
там, и, весь во власти этой неотвязной мысли, он, словно ослепший, оглохший,
неистово копал, копал... И Флора решилась - сама судьба требовала  этого  от
нее. Паровоз громко пыхтел за ложбиной, как спешащий куда-то  человек.  Одна
лошадь заржала.
     - Не бойся, - сказала Флора Кабюшу, - они у меня не уйдут.
     Она подбежала к переезду, схватила первую лошадь под  уздцы  и,  собрав
все свои силы, потянула ее вперед. Лошади дернули. Телега, на  которую  была
навалена огромная тяжесть, только качнулась, не трогаясь с места,  но  Флора
продолжала тянуть с такой силой, как будто  сама  впряглась  вместо  лошади;
телега двинулась и въехала на полотно дороги. Она  стояла  как  раз  поперек
рельсов, когда курьерский поезд появился у ложбины, всего лишь в ста  метрах
от переезда. Тогда Флора, чтобы остановить телегу, которая, пожалуй,  успела
бы еще переехать через рельсы, резким движением сдержала лошадей,  употребив
такое  нечеловеческое  усилие,  что  у   нее   затрещали   все   связки.   О
необыкновенной силе Флоры ходили легенды, рассказывали, как  она  остановила
катящийся под уклон вагон, а в другой раз  перед  самым  поездом  перетащила
через путь телегу, - и вот теперь она  держала  своей  железной  рукой  пять
ржавших, инстинктивно чуявших опасность и налезавших друг на друга лошадей.
     Всего  каких-нибудь  десять  секунд  длился   этот   ужас,   казавшийся
бесконечным.  Гигантские  каменные  глыбы  как  будто  заслонили   горизонт.
Паровоз, сверкая на солнце медными частями и блестящим стальным  механизмом,
надвигался легко и стремительно. Крушение было неизбежно, ничто  в  мире  не
могло бы теперь ему помешать. И томительное ожидание длилось...
     Мизар, одним прыжком вернувшийся к своему посту, неистово кричал, махал
руками, грозил кулаком, как будто мог этим предостеречь поезд  и  остановить
его. Услышав стук колес и ржание своих лошадей, Кабюш выскочил из дома  и  с
криком бросился к лошадям, чтобы погнать их вперед,  но  Флора,  отскочив  в
сторону, удержала его, и это его спасло. Кабюш думал, что Флора  была  не  в
силах сдержать лошадей, что они протащили ее вперед, и,  рыдая  от  ужаса  и
отчаяния,  обвинял  во  всем  только  одного  себя.  А  Флора,  неподвижная,
выпрямясь во весь рост, глядела на приближающийся поезд  широко  раскрытыми,
пылающими глазами. В то мгновение, когда машина уже  должна  была  удариться
грудью о каменные глыбы, когда  ей  оставалось  пройти  до  них  всего  лишь
какой-нибудь метр, - в этот неощутимый промежуток  времени  Флора  отчетливо
увидала Жака, не выпускавшего из рук регулятора. Он обернулся,  и  глаза  их
встретились; этот взгляд показался ей неизмеримо долгим.
     В это утро Жак с улыбкой встретил Северину, когда она вышла в Гавре  на
дебаркадер, чтобы сесть в курьерский поезд. К  чему,  думал  Жак,  умышленно
портить себе жизнь? Отчего не воспользоваться счастливыми днями,  когда  они
иной раз выпадают на долю? Может быть, все еще  уладится.  И  он  решил  как
можно полнее насладиться радостью предстоящего  дня,  строил  разные  планы,
мечтал, как они позавтракают вдвоем в ресторане. Северина  бросила  на  него
грустный взгляд, когда оказалось, что в голове поезда не было вагона первого
класса и ей придется сесть в последний вагон, а Жак хотел утешить ее веселой
улыбкой. Ведь они прибудут в Париж одновременно и там  вознаградят  себя  за
эту  разлуку.  Он  взглянул,  как  Северина  садится  в  вагон,  потом  стал
подшучивать над обер-кондуктором Анри Довернем, не  на  шутку  влюбленным  в
нее. На прошлой неделе Жаку показалось, что обер-кондуктор  начинает  смелее
ухаживать за ней  и  что  она  поощряет  его,  стремясь  как-то  рассеяться,
вырваться из ужасной обстановки, которую себе создала.  Рубо,  пожалуй,  был
прав, говоря, что Северина в конце концов отдастся этому молодому  человеку,
отдастся без любви, только для того, чтобы внести в свою жизнь что-то новое.
Теперь Жак с добродушным видом осведомился у Анри,  чего  ради  прятался  он
вчера за вязом около станции и кому посылал оттуда воздушные поцелуи. Вопрос
этот заставил громко расхохотаться  Пекэ,  подбрасывавшего  свежий  уголь  в
топку Лизон, которая стояла под парами и была готова пуститься в путь.
     От Гавра до Барантенской станции  курьерский  поезд  шел  с  нормальной
скоростью и  без  всяких  происшествий.  Когда  поезд  выходил  из  ложбины,
обер-кондуктор первый заметил из своей высокой будки  телегу,  стоявшую  как
раз поперек полотна. Передний багажный вагон был весь забит багажом, так как
в поезде было много пассажиров, высадившихся накануне с парохода. Анри стоял
среди груды сундуков и чемоданов, подпрыгивавших от качки вагона,  у  своего
столика и приводил в порядок документы; подвешенная на  гвозде  бутылочка  с
чернилами покачивалась, словно маятник. После  остановок  на  станциях,  где
сдают багаж, обер-кондуктору всегда приходится тратить от  четырех  до  пяти
минут на приведение  в  порядок  отчетности.  На  Барантенской  станции  два
пассажира сошли, и Анри Довернь, приведя в порядок свои записи, взобрался на
вышку и, как всегда,  огляделся  кругом,  чтобы  убедиться,  что  поезду  ни
впереди, ни сзади не угрожает никакой опасности. На этой стеклянной вышке он
проводил  все  свободное  время,  наблюдая  за   состоянием   пути.   Тендер
загораживал от него машиниста, но видеть он мог гораздо дальше  Жака.  Поезд
заворачивал в ложбину, когда обер-кондуктор заметил стоявшую поперек полотна
телегу. Он до того растерялся, что  не  поверил  собственным  глазам,  страх
словно парализовал его. Вследствие  этого  несколько  секунд  было  упущено.
Поезд уже выходил из ложбины, и  с  паровоза  раздавались  отчаянные  крики,
когда Довернь решился наконец потянуть за веревку сигнального  колокольчика,
конец которой висел прямо перед ним.
     В эту роковую минуту Жак, держа в руках маховичок регулятора, стоял как
бы в забытьи, не видя ничего перед собою. Он задумался о  чем-то  смутном  и
таком отдаленном, что даже образ Северины исчез  из  его  сознания.  Бешеный
трезвон колокольчика и рев Пекэ, стоявшего позади,  пробудили  его  от  этих
мечтаний. Чтобы усилить тягу, Пекэ приподнял  стержень  поддувала  и,  когда
нагнулся, желая удостовериться, что паровоз прибавил ходу, увидел телегу.  И
Жак увидел и, побледнев как мертвец, понял  все:  телега,  стоявшая  поперек
пути,  паровоз,  шедший  на  всех  парах,  ужасающее  столкновение   -   все
представилось ему так ясно и отчетливо, что он различал даже мелкие жилки  в
каменных  глыбах,  чувствовал,  как  уже  трещат  и  ломаются   его   кости.
Столкновение  было  неизбежно.  Он  резко  повернул  маховичок,  управляющий
переменой хода, закрыл регулятор и, нажав  тормоз,  дал  полный  ход  назад.
Совершенно бессознательно ухватился он за  стержень  парового  свистка,  как
будто думал, что сможет сдвинуть или  отстранить  гигантскую  баррикаду.  Не
обращая внимания на отчаянный вопль  свистка,  Лизон  мчалась,  не  слушаясь
тормозов и почти не убавляя хода. Она уже не была теперь  прежней  послушной
Лизон. С тех пор, как она повредила в снегу свои великолепные золотники, она
стала капризной и несговорчивой, как старая хворающая женщина. Она  пыхтела,
подпрыгивала от давления тормоза,  но  все-таки  упрямо  мчалась  вперед,  и
удержать ее было невозможно. Пекэ, обезумев от страха, соскочил с  паровоза.
Жак,  выпрямившись  во  весь  рост,  вцепился  правой  рукой   в   маховичок
регулятора, а левой бессознательно продолжал  тянуть  стержень  свистка.  Он
ждал недолго. Пыхтя, дымясь, оглашая  воздух  пронзительным  свистом,  Лизон
ударилась в каменные глыбы всей силой своих тринадцати вагонов.
     Пригвожденные ужасом к земле, всего в каких-нибудь двадцати  метрах  от
полотна дороги, Мизар и Кабюш всплеснули руками, а Флора еще  шире  раскрыла
глаза. Они увидели нечто  страшное.  Поезд  поднялся  стоймя.  Семь  вагонов
полезла один на другой и затем с ужасающим треском упали безобразней  грудой
обломков. Три первых вагона  были  разбиты  в  щепы,  из  следующих  четырех
образовалось хаотическое нагромождение проломленных  крыш,  разбитых  колес,
дверец, цепей, буферов и разбитых стекол. Явственно слышен был удар паровоза
о каменные глыбы, заглушенный скрежет раздавленной машины,  ее  предсмертный
вопль. Лизон с  распоротым  брюхом  перебросилась  через  телегу,  на  левую
сторону полотна, а каменные глыбы разлетелись на мелкие осколки,  как  будто
их взорвало динамитом. Из пяти лошадей четыре, смятые паровозом, были  убиты
на месте. Шесть вагонов, находившихся в хвосте поезда,  уцелели  и  даже  не
сошли с рельсов.
     Со всех сторон раздавались крики и вопли:
     - Ко мне, сюда, помогите!.. Боже мой, я умираю, помогите! Помогите!..
     Дальше слова терялись  в  звериных,  нечленораздельных  звуках.  Лизон,
свалившаяся набок, с распоротым брюхом выпускала через  оторванные  краны  и
поломанные трубки целые столбы пара, с шипением и  ревом,  которые  казались
предсмертным хрипом пораженного насмерть колосса. Белый пар ее  неистощимого
дыхания стелился густыми клубами  по  поверхности  земли.  Окутанные  черным
дымом,  падали  из  топки   горящие   угли,   красные,   как   окровавленные
внутренности. Удар был так силен, что труба глубоко врезалась в землю, левый
бок проломился, а продольные брусья изогнулись. Лежа колесами  вверх,  Лизон
была похожа на чудовищную лошадь, распоротую  ударом  какого-то  гигантского
рога. Ее искривленные шатуны, изломанные цилиндры, расплющенные золотники  и
эксцентрики образовали страшную, зияющую рану; Лизон с шумом испускала  дух.
Возле Лизон лежала живая еще лошадь с оторванными передними  ногами,  из  ее
прорванного брюха вываливались внутренности, голова судорожно  откинулась  в
невыносимой муке. Видно было, что она ржет, но ржания не  было  слышно,  его
заглушало предсмертное шипение машины.
     Внезапные крики взлетали и падали, теряясь в общем шуме:
     - Помогите! Убейте меня!.. Убейте скорее! Больно, больно!
     Среди этого оглушительного шума и ослепляющего  дыма  дверцы  уцелевших
вагонов раскрылись, и из них хлынули волной обезумевшие от страха пассажиры.
Они падали на полотно дороги, вставали, отбивались друг от  друга  кулаками,
ногами. Почувствовав под собой наконец твердую землю, они бросались  бежать,
перепрыгивали через живые изгороди и убегали напрямик, через поля, с  воплем
кидались в лес, инстинктивно стремясь уйти как можно дальше от опасности.
     Истерзанная,  растрепанная,  в  разодранном  платье,  Северина  наконец
высвободилась из давки, но не  убежала  прочь,  а  бросилась  к  грохочущему
паровозу; тут она столкнулась с Пекэ.
     - А Жак? Жак? Что с Жаком, он не погиб?
     Кочегар, каким-то чудом оставшийся целым и  невредимым,  тоже  бежал  к
паровозу. Его мучили угрызения совести при мысли, что  машинист  лежит  там,
под обломками. Они столько времени ездили вместе, столько вместе вынесли,  и
мороз и непогоду!.. А их машина, их бедная подруга Лизон,  лежит  теперь  на
спине, и из ее лопнувших легких вырываются последние  вздохи.  Они  оба  так
любили ее, так холили!
     - Я соскочил с паровоза, - смущенно пробормотал Пекэ. - Я сам ничего не
знаю... надо бежать поскорее!..
     Возле полотна дороги они натолкнулись на Флору. Она смотрела на них, не
двигаясь,  в  оцепенении  от  содеянного.  Все  кончилось.  Прекрасно.   Она
чувствовала облегчение оттого, что  выполнила  задуманное,  освободилась  от
своей   навязчивой   мысли,   а   к   страданиям   других   она   оставалась
нечувствительна, да она и не замечала их.  Но  когда  она  узнала  Северину,
глаза ее страшно расширились, и бледное лицо омрачилось тенью жестокой муки.
Как, эта женщина жива, а он, несомненно, убит? Острая боль пронзила ее;  она
сама нанесла себе удар ножом прямо в сердце, и  внезапно  она  осознала  всю
мерзость своего преступления. Ведь она сама сделала все это! Она убила его и
убила всех, кто погиб с ним вместе. Ужасный крик вырвался из ее груди, ломая
руки, бегала она взад и вперед, как безумная.
     - Жак, бедный Жак!.. Он вот тут, его откинуло назад, я  сама  видела...
Жак!.. Жак!..
     Предсмертный хрип и шипение  Лизон  становились  все  тише,  слабее,  и
громче стали слышаться раздирающие крики и стоны раненых. Но дым по-прежнему
был все такой же густой. Огромная груда обломков, откуда неслись  эти  крики
боли и страха, казалось, была окутана  черной  пылью,  стоявшей  неподвижным
пятном в прозрачном солнечном  воздухе.  Что  делать,  с  чего  начать,  как
добраться до этих несчастных?
     - Жак, Жак! - вопила Флора. - Говорю  вам,  он  смотрел  на  меня,  его
отбросило вот туда, под тендер... Идите же сюда, помогите мне!..
     Кабюш и Мизар уже  подняли  обер-кондуктора  Анри  Доверня,  который  в
последнее мгновение также спрыгнул с поезда.  Он  вывихнул  себе  ногу.  Его
усадили на землю, прислонив к изгороди. Ошеломленный, он молча смотрел,  как
приступали к спасению потерпевших; боли он, по-видимому, не чувствовал.
     - Кабюш, иди сюда