вопрос:
     - Узнаю ли я его? Да, быть может, узнаю...
     Но уже непонятный страх, словно  Жак  подсознательно  был  соучастником
преступления, снова подсказал ему уклончивый ответ:
     - Впрочем, нет, не думаю, не решусь утверждать... Подумайте, ведь поезд
шел со скоростью восьмидесяти километров в час...
     Окончательно разочарованный, следователь хотел было отослать  Лантье  в
соседнюю комнату, чтобы тотчас же позвать  его,  если  это  понадобится,  но
передумал и сказал:
     - Останьтесь здесь, садитесь...
     Затем, снова позвонив, он приказал вызвать г-на и г-жу Рубо.
     Войдя в камеру и увидя там Жака, они беспокойно  переглянулись.  Сказал
он что-нибудь? Быть может, его оставили в камере для очной  ставки  с  ними?
Вся прежняя самоуверенность их исчезла, их ответы звучали глухо и  невнятно.
Но следователь только проверял их первое показание, и им пришлось  повторить
почти слово в слово то, что они уже говорили ему прежде. Денизе  слушал  их,
опустив голову, даже не глядя  на  них.  Вдруг  он  неожиданно  обратился  к
Северине:
     -   Сударыня,   вы   заявили   станционному   полицейскому   комиссару,
составлявшему протокол, что  убеждены,  будто  в  Руане  кто-то  ворвался  в
отдельное купе к господину  Гранморену  в  то  самое  мгновение,  как  поезд
тронулся...
     Этот вопрос поразил ее: для чего напоминает он об этом?  Не  скрывается
ли тут какой-нибудь ловушки? Уж не хочет ли он,  сопоставляя  ее  заявления,
уличить ее как-нибудь во лжи? Поэтому она бросила вопросительный  взгляд  на
мужа, который благоразумно заметил:
     - Не думаю, сударь, чтобы моя жена  высказалась  в  данном  случае  так
утвердительно...
     - Позвольте... В то время как вы допускали  возможность  такого  факта,
супруга ваша сказала: "Наверно, так и было". Мне желательно  теперь  узнать,
сударыня, какие имелись у вас основания для того, чтобы утверждать это?..
     Северина  окончательно  смутилась,  убежденная,  что  если   не   будет
настороже, то следователь слово за слово доведет ее  до  полного  признания.
Тем не менее она чувствовала, что должна ответить на его вопрос.
     - Никаких особенных оснований  у  меня  не  было,  сударь...  Я  только
высказала свои соображения, так как и в самом  деле  трудно  объяснить  себе
дело иначе...
     - Значит, вы не видели человека, вошедшего в купе, и не можете  сказать
про него ничего определенного?
     - Нет, сударь, не могу...
     Денизе, видимо, отказался от дальнейшего расследования этого пункта, но
потом вновь вернулся к нему. Обращаясь к Рубо, он спросил:
     - Как же вы-то не видели этого человека, если он действительно вошел  в
купе? Из собственного  вашего  показания  явствует,  что,  когда  подан  был
свисток к отправлению, вы еще беседовали с господином Гранмореном.
     Настойчивые расспросы следователя начали пугать Рубо. Он не  знал,  как
быть: следует ли ему отказаться от придуманной им  гипотезы  о  таинственном
незнакомце, ворвавшемся в купе при самом отходе поезда, или же продолжать на
ней настаивать? Если имелись  какие-нибудь  улики  против  него  самого,  то
гипотезу эту, очевидно, нельзя было  отстаивать,  так  как  это  могло  лишь
ухудшить дело. Поэтому Рубо отвечал медленно, неопределенно и уклончиво.
     - Досадно, что ваши воспоминания так неясны, - заметил  следователь.  -
Вы могли бы нам помочь рассеять  подозрения,  которые  падают  теперь,  быть
может, незаслуженно на некоторых лиц...
     Это показалось помощнику начальника станции таким прямым  намеком,  что
он  почувствовал  непреодолимую  потребность  оправдаться.  Он  решил,   что
разоблачен, и теперь уже без всяких колебаний заявил:
     - Ведь это - дело совести! Поневоле начинаешь сомневаться,  это  вполне
естественно. Я бы мог, пожалуй, сказать вам, что видел человека...
     У следователя вырвался торжествующий жест; он думал,  что  этим  первым
шагом к раскрытию истины обязан собственной своей  ловкости.  Он  утверждал,
что знает по опыту, до какой степени затрудняются некоторые свидетели давать
показания, и приписывал себе умение выуживать их против воли допрашиваемых.
     - Ну-с, говорите же, каков он из себя? Высокий или низенький? Будет  он
примерно с вас?
     - Нет, куда больше ростом... По крайней  мере  у  меня  осталось  такое
впечатление, потому что я могу говорить только о впечатлениях... Я  чуть  не
наткнулся на этого человека, когда бежал к своему вагону...
     - Подождите немного, - сказал Денизе и, обращаясь к Жаку, спросил:
     - Человек, которого вы видели мельком с ножом в руке, был выше  ростом,
чем Рубо?
     Машинист начинал уже терять терпение, опасаясь, что опоздает на  поезд,
отходивший из Руана в пять часов. Он окинул взглядом Рубо, и ему показалось,
что прежде он никогда не замечал  этого  человека.  Он  удивился,  что  Рубо
оказался таким приземистым и  коренастым,  что  у  него  такой  своеобразный
профиль, который Жак где-то когда-то видел, быть может, в сновидении.
     - Нет, - проговорил он вполголоса, - ничуть не больше, почти такого  же
роста.
     Рубо энергично протестовал:
     - Ну как же не больше? По крайней мере на голову выше меня...
     Жак пристально смотрел на него; под этим взглядом, в котором можно было
прочесть возрастающее удивление, Рубо ежился, как  будто  старался  уйти  от
сходства с самим собою. А жена его, похолодев от ужаса, следила  за  скрытой
внутренней работой памяти, отражавшейся на лице молодого человека. Очевидно,
самого Жака сперва удивило некоторое сходство между мелькнувшим у него перед
глазами убийцей и Рубо. Затем внезапно у него возникла полная уверенность  в
тождественмости Рубо с этим убийцей.  Вместе  с  тем  он  припоминал  слухи,
которые ходили уже на этот счет. Он был крайне взволнован своим открытием  и
стоял в полнейшей растерянности. По выражению его лица нельзя  было  узнать,
каким именно образом он поступит, да и сам он, по-видимому, этого  не  знал.
Ему стоило сказать одно  слово,  чтобы  вконец  погубить  и  самого  Рубо  и
Северину.  Глаза  Рубо  встретились  с  глазами  машиниста,  они  обменялись
глубоким, проникшим в душу взглядом. Наступило минутное молчание.
     - Между вами обнаруживается разногласие, - продолжал Денизе. - Впрочем,
он мог показаться вам меньше ростом,  потому  что  должен  был  нагнуться  в
борьбе со своей жертвой.
     Следователь внимательно смотрел на обоих свидетелей.  Первоначально  он
не  имел  в  виду  использовать  таким  образом   эту   очную   ставку,   но
профессиональное чутье подсказало ему, что истина  носится  в  воздухе.  Его
уверенность в виновности  Кабюша  была  даже  отчасти  поколеблена.  Неужели
Лашене правы? Неужели убийцами окажутся этот честный служака и  его  молодая
жена, такая кроткая на вид? Это было бы совершенно неправдоподобно!
     - Припомните хорошенько, какая борода была у этого человека... Такая же
окладистая, как у вас?
     У Рубо хватило смелости возразить совершенно спокойным голосом:
     - Борода... Позвольте, да у него, кажется, вовсе не было бороды...
     Жак понял, что ему будет поставлен тот же вопрос, и затруднялся, как на
него ответить. Он мог поклясться, что убийца был  с  окладистой  бородой.  В
сущности, что ему за дело до этих людей и отчего не сказать  чистой  правды?
Отвернувшись от мужа, он встретил взгляд  жены  и  прочел  в  нем  пламенную
мольбу, полное самоотречение; он был глубоко потрясен.  По  всему  его  телу
пробежала давно знакомая дрожь. Неужели он ее любит? Неужели она и  есть  та
женщина, которую он может любить настоящей любовью, не испытывая чудовищного
желания умертвить ее! Он чувствовал странное волнение,  все  перепуталось  в
его воспоминаниях, он не узнавал  более  в  Рубо  убийцы.  Представление  об
убийце  утратило  всякую  ясность,  и  Жаком  овладело  сомнение:  если   он
что-нибудь скажет, то потом станет глубоко раскаиваться. Девизе снова  задал
ему вопрос:
     - Была ли у этого человека такая же окладистая борода, как у  господина
Рубо?
     И Жак ответил совершенно искренне:
     - Право, сударь, не могу вам этого сказать; вся сцена мелькнула  передо
мною очень быстро. Я ничего не знаю и ничего не могу утверждать...
     Судебный следователь, однако, упорствовал, так как ему хотелось во  что
бы то  ни  стало  покончить  с  подозрением,  которое  падало  на  помощника
начальника станции. Продолжая расспрашивать машиниста и Рубо, он  постепенно
выжал из последнего полное описание  примет  убийцы:  рослый,  широкоплечий,
безбородый, одет в куртку, - одним словом,  человек,  представлявший  полный
контраст с самим Рубо.  Что  касается  Жака,  он  давал  только  уклончивые,
односложные ответы, подкреплявшие  показания  Рубо.  Следователь  постепенно
возвращался к прежнему своему убеждению, он, очевидно, шел по верному следу;
приметы убийцы описаны были свидетелем с такой точностью, что  каждая  новая
черта только еще более дополняла сходство. Теперь он  был  убежден,  что  на
основании показаний супругов Рубо, которых  так  несправедливо  подозревали,
будет отправлен на эшафот настоящий убийца.
     - Войдите сюда, - сказал он Рубо и Жаку после того, как  они  подписали
свои показания. - Подождите в соседней комнате, пока я вас не вызову.
     Заперев за ними дверь, он тотчас приказал  привести  арестованного;  он
был  так  доволен,  что  позволил  себе  даже  обратиться  к   секретарю   с
восклицанием:
     - Теперь он в наших руках, Лоран!
     Дверь из коридора в следственную  камеру  отворилась,  и  два  жандарма
ввели рослого парня лет двадцати пяти или  тридцати.  По  знаку  следователя
жандармы удалились, и  Кабюш  остался  один  посреди  камеры,  ошеломленный,
ощетинившийся, как дикий зверь,  попавшийся  в  ловушку.  Это  был  здоровый
детина с могучею шеей, громадными кулаками, светлыми волосами,  очень  белой
кожей и легким золотистым пушком на подбородке. Массивное лицо его и  низкий
лоб обнаруживали необузданную натуру,  в  которой  страсти  преобладали  над
ограниченным умом, но широкий разрез рта и тупой вздернутый нос, придававший
лицу доброе собачье выражение,  говорили  о  какой-то  потребности  кроткого
подчинения посторонней воле. Его схватили  неожиданно,  рано  утром,  в  его
берлоге:  оторванный  от  леса,   ошеломленный,   доведенный   до   отчаяния
непонятными для него обвинениями, в разодранной куртке, Кабюш  уже  приобрел
подозрительный вид  арестанта,  какого-то  коварного  бандита,  на  которого
начинает смахивать самый честный человек, как только попадает в тюрьму.  Уже
смеркалось, в камере было темно. Кабюш  забился  в  самый  темный  угол,  но
принесли большую лампу с прозрачным колпаком, и она ярко осветила его  лицо.
Видя, что ему негде спрятаться, он остался неподвижен.
     Денизе тотчас  же  стал  рассматривать  его  своими  большими  светлыми
глазами с нависшими тяжелыми веками. Он не говорил ни слова, но  не  спускал
глаз  с  арестанта.  Между  ними  завязался  немой  поединок,  первая  проба
могущества  следователя  перед  началом  борьбы  с  дикарем,  полной  всяких
хитростей, ловушек и нравственных пыток. Этот человек виновен:  в  отношении
его  все  позволено,  у  него  осталось  только  право  сознаться  в   своем
преступлении. Начался продолжительный допрос:
     - Знаете вы, в каком преступлении вас обвиняют?
     Кабюш, задыхаясь от бессильного гнева, пробормотал:
     - Мне этого не говорили, но я понимаю. Об этом немало болтали...
     - Вы знали господина Гранморена?
     - Да, да, знал, даже чересчур хорошо!
     - Ваша любовница Луизетта была горничной у госпожи Боннегон?
     Каменотес пришел в бешенство, он был вне себя:
     - Провалитесь вы ко всем чертям, проклятые лгуны! Луизетта  никогда  не
была моей любовницей.
     Следователь с любопытством наблюдал за  своим  сердитым  арестантом,  а
затем, прервав на минуту допрос, сказал:
     - Вы человек очень раздражительный и были уже приговорены к пятилетнему
тюремному заключению за убийство, совершенное в запальчивости.
     Кабюш потупил голову. Он очень стыдился этого приговора. Он  замялся  и
пробормотал сквозь зубы:
     - Он первый меня ударил... Я отсидел только четыре  года.  Мне  сбавили
год.
     - Так, значит, вы утверждаете,  что  девушка  Луизетта  не  была  вашей
любовницей? - продолжал допрашивать Денизс.
     Каменотес снова судорожно сжал свои  громадные  кулаки.  Затем,  словно
одумавшись, сказал тихим, прерывающимся голосом:
     - Да ведь она же была еще совсем девочка. Ей  не  было  и  четырнадцати
лет, когда меня выпустили. Все тогда  сторонились  меня.  Каждый  готов  был
бросить в меня камнем. А она... мы встречались с ней в лесу... она подходила
ко мне, говорила со мной, была такая милая... хорошая...  Вот  мы  иногда  и
гуляли по лесу, держали друг друга за руку... Славное это  было  время.  Мне
было с нею так хорошо!.. Ну, конечно, она подрастала, я много думал  о  ней.
Этого я отрицать не могу. Я ее, как сумасшедший, любил. Она меня тоже  очень
любила, и между нами дело кончилось бы так, как вы говорите, но ее разлучили
со мной и отдали в Дуанвиль к этой барыне... Раз  вечером  я  возвращался  с
каменоломни. Смотрю, Луизетта сидит у  дверей  моей  хижины:  она  была  как
полоумная, измученная и вся горела, как в огне. Она  не  смела  вернуться  к
родителям, вот и пришла ко мне умирать... Ах, подлая свинья! Жаль, что я его
тут же не прирезал!
     Удивленный  искренним  тоном  парня,  следователь  сжал  тонкие   губы.
"Очевидно, с этим Кабюшем надо держать ухо востро, - подумал  Денизе.  -  Он
гораздо хитрее, чем я первоначально предполагал!"
     - Да, я  знаю,  какую  грязную  историю  придумали  вы  сообща  с  этой
девушкой. Заметьте только, что вся жизнь  господина  Гранморена  ставит  его
выше подобных обвинений.
     Пораженный каменотес выпучил глаза от изумления, руки его  дрожали,  он
заикался:
     - Как? Что мы с ней придумали?.. Этого еще недоставало! Другие лгут,  а
нас будут обвинять во лжи...
     - Не разыгрывайте лучше из  себя  невинной  жертвы.  Я  уже  допрашивал
Мизара, женатого на матери вашей любовницы. В случае надобности я устрою ему
с вами очную ставку. Вы увидите  тогда,  что  он  думает  о  вашей  истории.
Вообще, советую вам взвесить ваши ответы. У нас имеются свидетели,  нам  все
известно, а потому с вашей стороны будет всего благоразумнее сознаться.
     Денизе обыкновенно держался с заподозренными тактики запугивания,  даже
и в тех случаях, когда ничего не  знал  и  не;  имел  в  своем  распоряжении
никаких свидетелей.
     - Вы, пожалуй, станете отрицать, что всюду публично грозились  зарезать
господина Гранморена...
     - Зачем же я буду это отрицать? Разумеется,  я  это  говорил,  от  души
говорил, потому что у меня здорово руки чесались...
     Денизе,  ожидавший,  что  ему   придется   иметь   дело   с   полнейшим
систематическим отрицанием, совершенно  опешил  от  изумления.  Арестованный
признавал факт угроз. За этим,  наверное,  скрывалась  какая-нибудь  уловка.
Опасаясь, что слишком поторопился, следователь с минуту помолчал,  а  затем,
пристально глядя на Кабюша, неожиданно спросил его:
     - Что вы делали в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое февраля?
     - Да я что-то захворал и завалился спать  часов  с  шести  вечера.  Мой
двоюродный брат Луи отвез даже за меня воз камней в Дуанвиль...
     - Это верно, вашего двоюродного брата видели  с  телегой  на  переезде.
Однако на допросе он мог только показать, что расстался с вами в  полдень  и
затем больше вас не видел... Докажите, что в шесть часов вечера вы  в  самом
деле лежали в постели...
     - Хитро, как же я могу это доказать? Я живу один в лесу... Говорят вам,
я был дома, и все тут...
     Тогда Денизе решил поразить Кабюша уверенностью, с которой  опишет  ему
всю сцену убийства. Лицо его сделалось совершенно неподвижным,  играли  одни
только губы.
     - Я расскажу вам, что вы делали четырнадцатого февраля вечером.  В  три
часа вы уехали с Барантенской станции в Руан.  Следствие  не  выяснило  еще,
зачем вам надо было  туда  отправиться.  Вы  хотели  вернуться  с  парижским
поездом, который останавливается на Барантенской станции в  девять  часов  и
три  минуты,  и  были  на  дебаркадере  в  толпе,  когда  увидели  господина
Гранморена в отдельном купе. Заметьте, я не приписываю  вам  предумышленного
намерения и думаю, что мысль о преступлении пришла вам в голову  внезапно...
Благодаря темноте и давке вам удалось забраться в купе. Затем вы  дождались,
пока поезд вошел в Малонейский туннель, но плохо рассчитали время, так как в
момент убийства поезд уже выходил из туннеля. Выбросив труп на  полотно,  вы
сошли на Барантенской станции, а перед тем кинули также  и  дорожное  одеяло
вашей злополучной жертвы... Вот что вы делали в тот вечер!
     Он зорко следил за смуглым лицом  Кабюша  и  положительно  рассердился,
когда Кабюш, слушавший сперва очень внимательно  его  рассказ,  залился  под
конец самым добродушным смехом:
     - Ну, однако, ловко же вы умеете рассказывать! Если бы я это сделал,  я
бы не стал скрывать!
     Затем он совершенно спокойно добавил:
     - Я его не убивал, но мне следовало бы  его  убить.  Клянусь  богом,  я
жалею, что не сделал этого!
     Следователь не  мог  добиться  от  него  ничего  другого.  Десятки  раз
возвращался Денизе к одним и тем же вопросам, меняя тактику,  облекая  их  в
новую форму, -  Кабюш  упорно  отрицал  свою  виновность.  В  ответ  на  все
ухищрения следователя он только пожимал плечами и  находил  всю  историю  до
крайности глупой. Во время ареста Кабюша был сделан обыск в его избушке.  Не
нашли ни  ножа,  ни  банковых  билетов,  ни  часов.  Но  зато  найдены  были
запачканные кровью брюки, представлявшие в  глазах  следователя  чрезвычайно
вескую улику.  Кабюш  снова  расхохотался:  он  просто  убил  кролика  и  по
неосторожности запачкался  кровью.  Составив  себе  предвзятое  убеждение  в
виновности Кабюша, следователь от избытка профессиональной  проницательности
постепенно  терял  под  ногами  почву;   он   так   усложнил   дело   своими
хитросплетениями, что истина от него ускользнула. Кабюш, человек  недалекого
ума, неспособный состязаться с ним  в  изворотливости,  оказался  совершенно
непобедимым в своем отрицании. Упорствовавший  в  своей  лжи  Кабюш  выводил
Денизе из себя. Он был вполне уверен в виновности арестованного и при каждом
новом отрицании Кабюша приходил все в большее негодование. Он решил  во  что
бы то ни стало сломить это упорство.
     - Итак, вы отрицаете?
     - Разумеется, отрицаю. Не стану же я клепать на себя  по-пустому.  Если
бы я зарезал такого негодяя, я стал  бы  этим  гордиться  и,  наверное,  сам
рассказал бы всем.
     Денизе проворно встал, отворил двери в маленькую  соседнюю  комнату  и,
вызвав оттуда Жака, спросил:
     - Узнаете вы этого человека?
     - Я его знаю, - с изумлением ответил машинист. - Мне  случалось  видеть
его у Мизаров.
     - Я спрашиваю вас не об этом... Узнаете ли вы в  нем  убийцу,  которого
видели в вагоне?
     Вопрос этот заставил Жака призадуматься. Наружность Кабюша нисколько не
напоминала ему убийцы. Тот был как будто, ниже ростом, и волосы у него  были
темнее. Он хотел было заявить об этом, но подумал, что такое показание будет
опять-таки слишком рискованным, и потому уклончиво ответил:
     - Не знаю. Не могу сказать ничего определенного. Уверяю  вас,  что  это
для меня совершенно невозможно.
     Денизе вызвал тогда супругов Рубо и обратился к ним с тем же вопросом:
     - Узнаете вы этого человека?
     Кабюш продолжал улыбаться. Он нисколько не удивился  и  кивнул  головой
Северине, которую знал еще девушкой, когда она жила в Круа-де-Мофра.
     Увидев Кабюша  в  камере  судебного  следователя,  Северина  и  ее  муж
оцепенели от удивления. Теперь они поняли все. Об его-то аресте,  значит,  и
говорил им Жак. Очевидно, теперь с них снимали