ту  кроткую,
милую женщину? Ему хотелось выяснить истину. Все еще сохраняя свой  строгий,
внушительный вид, он обратился к Северине:
     - Потрудитесь объясниться, сударыня... Я вас очень  хорошо  помню  и  с
удовольствием постараюсь  быть  вам  полезным,  если  к  этому  не  окажется
серьезных препятствий...
     Северина рассказала  тогда  очень  ясно  и  убедительно,  что  ее  мужу
угрожает увольнение. Ему давно уже завидовали, не только  из-за  его  личных
достоинств, но также из-за влиятельной протекции,  которою  он  до  сих  пор
пользовался. Теперь, считая его  совершенно  беззащитным,  начали  под  него
усиленно подкапываться. Ока изложила все это  в  сдержанных  выражениях,  не
называя  имен,  несмотря  на  то,  что  ее  мужу  угрожала  непосредственная
опасность. Она решилась  приехать  в  Париж  единственно  лишь  потому,  что
убедилась в необходимости действовать поспешно. Завтра, возможно, будет  уже
поздно. Она просит о безотлагательной помощи  и  содействии.  Все  это  было
изложено в  такой  логической  связи  и  подкреплено  такими  основательными
доводами, что казалось действительно невозможным  предположить  какую-нибудь
иную цель ее приезда.
     Ками-Ламотт  внимательно  наблюдал  за  ней,  он  проследил  даже  едва
заметное подергивание ее губ и вдруг ошеломил ее вопросом:
     - Но  почему,  собственно  говоря,  железнодорожное  общество  намерено
уволить  вашего  мужа?  Его  ведь,  кажется,  нельзя  упрекнуть  ни  в   чем
серьезном...
     Северина, в свою очередь, также не сводила  глаз  с  Ками-Ламотта.  Она
следила за малейшими движениями его лица, спрашивая себя,  нашел  ли  он  ее
письмо. И хотя заданный ей вопрос звучал совершенно естественно, она  тотчас
же поняла, что письмо это было здесь, в этом кабинете,  в  одном  из  ящиков
письменного стола. Он знал, что письмо написано ею, и приготовил ей ловушку.
Ему хотелось узнать, осмелится ли Северина высказать  истинные  причины,  по
которым муж ее может лишиться места; да и тон, каким был задан этот  вопрос,
звучал как-то многозначительно, и она чувствовала, что потускневшие, усталые
глаза ее собеседника пронизывают ее насквозь.
     - Боже мой, это чудовищно! Поверите ли, сударь, нас заподозрили,  будто
мы  из-за  этого  несчастного  завещания  убили  нашего  благодетеля...  Нам
нетрудно было доказать нашу невиновность. Однако эти гнусные  обвинения  все
же в какой-то мере запачкали  нас,  а  железнодорожное  общество,  вероятно,
боится скандала.
     Генеральный  секретарь  снова  был  удивлен   и   сбит   с   толку   ее
откровенностью, а в особенности искренностью тона. К тому же, хотя на первый
взгляд внешность Северины показалась ему заурядной,  теперь  он  находил  ее
чрезвычайно соблазнительной; особенно пленительны были ее  ласковые  голубые
глаза и  роскошные  густые  черные  волосы.  С  завистливым  восхищением  он
подумал, что за молодец был этот Гранморен. Был на десять лет старше его,  а
до последнего дня жизни мог пользоваться благосклонностью таких  хорошеньких
женщин, тогда как сам Ками-Ламотт должен был отказаться от этих забав, чтобы
не растратить остатка сил. Право, она очаровательна! И на  его  бесстрастном
лице сановника, занятого в  настоящий  момент  неприятным  для  него  делом,
мелькнула  улыбка  былого  знатока,  уже  переставшего,  увлекаться  женской
прелестью.
     Расхрабрившись, Северина неосторожно добавила:
     - Мы не такие люди, чтобы убить из-за денег; решиться на такое  дело  -
нужна другая причина, а ее не было.
     Он смотрел на нее и видел, что губы ее слегка  вздрогнули.  Она  выдала
себя с головой. Теперь он был безусловно уверен в ее  виновности.  Она  сама
тотчас же поняла бесповоротность сделанного ею промаха по тому, как  замерла
улыбка на его губах,  как  судорожно  дернулся  подбородок.  Все  перед  ней
закружилось, ей стало дурно. Но она сидела по-прежнему  совершенно  прямо  и
слышала, что продолжает говорить ровным, спокойным тоном, употребляя  именно
те слова, какие следовало. Разговор шел своим чередом, но  собеседникам  уже
нечего было сообщить друг другу. Они могли говорить о  чем  угодно,  но  оба
понимали, что думают они об одном: письмо было у него, написала письмо  она.
Это вытекало даже из их молчания.
     - Сударыня, - сказал он наконец, - я не отказываюсь ходатайствовать  за
вашего  мужа  в  железнодорожном  обществе,  если  он  действительно   этого
заслуживает. У меня будет как раз сегодня вечером, правда, по другому  делу,
начальник эксплуатации вашей дороги... Мне  понадобятся,  однако,  кое-какие
справки. Потрудитесь написать  имя  и  фамилию  вашего  мужа,  его  возраст,
служебное положение - одним словом, все,  что  может  мне  понадобиться  для
хлопот по вашему делу.
     Он придвинул к Северине  маленький  столик  и,  чтобы  не  запугать  ее
окончательно, перестал смотреть  на  нее.  Она  ужаснулась,  поняв,  что  он
требует у нее образец ее почерка для сравнения с почерком письма.  С  минуту
она отчаянно искала предлог, чтобы отказаться, но потом раздумала:  к  чему?
Он и без того уже  все  знает.  Да  и  к  тому  же  всегда  смогут  отыскать
какой-нибудь другой образец ее почерка.  Поэтому  без  всякого  смущения,  с
самым естественным, невинным видом она написала то, что он от нее  требовал.
Ками-Ламотт, стоя позади Северины, сразу узнал ее почерк,  хотя  сейчас  она
писала более крупно и уверенно. В конце концов, он находил  совсем  молодцом
эту слабую на вид, хрупкую женщину. Стоя за ее  спиной,  он  снова  улыбался
улыбкой человека, на которого только красота еще  производит  впечатление  и
который, умудренный опытом, равнодушно  относится  ко  всему  остальному.  В
сущности, хлопотать  о  справедливости  слишком  утомительно.  Он  заботился
единственно о благопристойности режима, которому служил.
     - Хорошо, сударыня, передайте мне вашу  записку.  Я  наведу  справки  и
постараюсь сделать для вас что смогу.
     - Я вам чрезвычайно обязана, сударь. Вы,  значит,  похлопочете  о  том,
чтобы моего мужа оставили в должности, и я могу считать это дело улаженным?
     - Нет, извините, я вам пока ничего еще не обещаю. Я не могу принять  на
себя никаких обязательств, мне необходимо еще справиться и подумать...
     Действительно, он был в нерешительности и не знал, как ему поступить  с
супругами Рубо. Почувствовав себя в его власти, Северина  испытала  страшную
тоску: она знала, что он может по своему усмотрению спасти или погубить  ее,
видела, что он колеблется, и  не  могла  угадать,  какие  причины  могли  бы
побудить его к тому или иному решению.
     - Подумайте  только  о  мучительном  положении,  в  котором  мы  теперь
находимся! Неужели вы дадите мне уехать без определенного ответа?
     - К сожалению, сударыня, я вынужден  поступить  именно  таким  образом.
Потерпите.
     Северина понимала, что теперь ей надо уйти. Она была в таком отчаянии и
до того взволнована, что готова была тут же сознаться  во  всем.  Тогда  она
вынудила  бы  его,  по  крайней  мере,  объяснить   совершенно   ясно,   как
рассчитывает он с ними поступить. Она придумала предлог остаться у него  еще
на минутку и воскликнула:
     - Кстати, я чуть не забыла! Я ведь  хотела  посоветоваться  с  вами  по
поводу этого злополучного завещания: как вы думаете, не лучше ли  нам  будет
отказаться от наследства?
     -  Закон  в  данном  случае  на  вашей  стороне,  -  осторожно  ответил
секретарь. - Вы можете принять наследство или отказаться от него  по  вашему
усмотрению и соображаясь с обстоятельствами.
     Уже в дверях Северина сделала еще одну, последнюю попытку:
     - Умоляю вас, сударь, не дайте мне уйти таким образом, скажите, могу ли
я надеяться?
     Она умоляюще схватила его за руку. Он высвободил руку, но в  прекрасных
глазах Северины было столько трогательной мольбы, что он был глубоко тронут.
     - Ну, хорошо, вернитесь сюда в пять часов. Быть может,  я  смогу  тогда
сказать вам что-нибудь определенное.
     Северина ушла от Ками-Ламотта еще более встревоженная и напуганная, чем
раньше. Положение выяснилось, теперь решалась  ее  судьба.  Быть  может,  ей
грозил немедленный арест. Как дожить до пяти часов? Воспоминание о  Жаке,  о
котором она было совсем забыла,  сразу  всколыхнуло  ее:  и  этот  тоже  мог
погубить ее в случае ареста! Хотя было еще  только  половина  третьего,  она
поспешила на улицу Кардине.
     Оставшись один, Ками-Ламотт задумчиво прошелся по кабинету. Ками-Ламотт
был  близок  к  Тюильрийскому  дворцу,  генеральный  секретарь  министерства
юстиции бывал там почти ежедневно и пользовался таким  же  влиянием,  как  и
министр, если не  большим.  Действительно,  ему  давались  иногда  поручения
самого конфиденциального характера. Ему было известно, до какой степени дело
Гранморена  раздражало  и  тревожило  высшие  сферы.  Оппозиционная   печать
продолжала пользоваться этим  делом  как  оружием  против  правительства.  В
газетах появились сенсационные статьи  самого  разнообразного  характера.  В
одних обвиняли полицию, будто она до того занята политическими  делами,  что
ей некогда разыскивать и арестовывать убийц,  в  других  рылись  в  интимней
жизни председателя окружного суда, указывая на его близость  ко  двору,  где
царил  самый  низменный  разврат.  Газетная  война  оказывалась  тем   более
неудобной для правительства, что приближались выборы. Генеральному секретарю
высказано было поэтому определенное желание так или иначе как  можно  скорее
покончить с гранмореновским делом. Так как министр  поручил  это  щекотливое
дело генеральному секретарю, от него одного зависело принять то  или  другое
решение, правда,  на  свою  ответственность.  Это  следовало  обдумать,  ибо
Ками-Ламотт не сомневался, что в случае какой-нибудь  неудачи  ему  придется
расплачиваться за всех.
     Раздумывая над этим, он отворил дверь в соседнюю  комнату,  где  ожидал
его Денизе.  Судебный  следователь,  слышавший  весь  разговор  генерального
секретаря с г-жою Рубо, воскликнул, входя в кабинет:
     - Ведь говорил я  вам,  что  этих  Рубо  совсем  напрасно  подозревают!
Очевидно, эта женщина думает только о том, как  бы  спасти  своего  мужа  от
увольнения.  Она  не  сказала  ничего  такого,  что  могло   бы   показаться
подозрительным...
     Ками-Ламотт ответил ему не сразу. Сосредоточенно глядя на  следователя,
на его тонкие губы и массивное лицо, поражавшие  своим  контрастом,  старший
секретарь  думал  теперь  о  личном  составе  судебного  ведомства,  который
негласно  находился  у  него  в  подчинении.  Он  удивлялся,  каким  образом
работники этого ведомства, несмотря  на  ничтожное  содержание,  сумели  еще
сохранить  чувство  собственного  достоинства  и  не  отупели  под  влиянием
мертвящего профессионального формализма. Вот этот, например,  -  с  глазами,
полузакрытыми  нависшими  веками,  -  считает  себя  даже  человеком  весьма
остроумным и тонким, хотя на самом деле  далеко  не  свободен  от  увлечения
предвзятой идеей.
     - Итак, - продолжал Ками-Ламотт, -  вы  по-прежнему  считаете  виновным
Кабюша?..
     Денизе даже привскочил от удивления.
     - Разумеется,  Кабюша!  Решительно  все  говорит  против  него.  Я  уже
перечислял вам имеющиеся против него улики, это, смею сказать,  классический
образец, и все налицо, ни одной не хватает... Чтобы выяснить, не было  ли  в
купе соучастницы, как вы мне намекали, я производил дознание.  Существование
соучастницы согласовалось также и с первым показанием  машиниста,  видевшего
мельком сцену убийства. Однако, когда я искусно допросил  его,  машинист  не
настаивал на своем первоначальном показании и  даже  признал,  что  дорожное
одеяло легко могло показаться ему той темной массой, о которой он говорил...
Да, несомненно, Кабюш виновен, тем более, что у нас нет никого другого, кого
можно было бы заподозрить в убийстве бывшего председателя окружного суда.
     Генеральный  секретарь  не  спешил  до  сих  пор   показать   судебному
следователю письменную улику, которую нашел в  бумагах  Гранморена.  Теперь,
когда собственное его  убеждение  совершенно  определилось,  он  еще  меньше
торопился установить истину. К чему направлять следствие на  истинный  путь,
если путь этот приведет к еще большим затруднениям и неприятностям? Все  это
необходимо было предварительно обдумать.
     - Ну и прекрасно, - устало улыбнулся он. - Допустим, что вы  совершенно
правы... Я вызвал вас лишь для того, чтобы обсудить вместе с вами  некоторые
особенно важные пункты этого злополучного гранмореновского дела.  Оно  имеет
совершенно исключительный характер и приобрело теперь политическое значение.
Вы, без сомнения, это  понимаете.  Мы  окажемся,  быть  может,  вынужденными
сообразоваться в данном  случае  с  высшими  государственными  интересами...
Скажите-ка откровенно, как вы думаете, на основании  вашего  дознания,  ведь
эта девушка, любовница Кабюша, была, пожалуй, изнасилована?
     Следователь сжал губы, как  обычно,  когда  обдумывал  особенно  тонкий
вопрос, а глаза его почти наполовину скрылись за веками:
     - Во всяком случае я думаю, что господин  Гранморен  не  церемонился  с
ней. И это, наверное, всплывет на суде... Заметьте также, что если  защищать
подсудимого  возьмется  адвокат  оппозиционной  партии,  то  он   непременно
приплетет к делу  целый  ворох  самых  скандальных  историй,  а  в  подобных
историях в наших краях недостатка не будет...
     Оказывается,  этот  Денизе  далеко  не  глуп,   когда   отрешается   от
профессиональной  рутины  и   сознания   своей   дальновидности   и   своего
всемогущества. Он понял, чего ради его вызвали не в министерство юстиции,  а
на частную квартиру генерального секретаря министерства. Так  как  секретарь
продолжал молчать, он добавил:
     - Короче говоря, дело получится довольно грязное.
     В  ответ  на  это  Ками-Ламотт  только  кивнул  головой.  Он  обдумывал
вероятные результаты другого процесса, а именно процесса  супругов  Рубо.  В
случае предания Рубо  суду  присяжных  он,  безусловно,  расскажет  на  суде
решительно  все  -  что  Гранморен  развратничал  с  еще  несовершеннолетнею
Севериной, находившейся у него под опекой, а затем продолжал свои  отношения
с ней, когда она была уже замужем, скажет,  что  Рубо  побудила  к  убийству
ревность, доведенная до бешенства.  В  данном  случае  дело  шло  уже  не  о
какой-то служанке и ее любовнике,  отсидевшем  несколько  лет  в  тюрьме  за
.убийство; помощник начальника станции со своей хорошенькой женой  втянут  в
процесс некоторые круги буржуазии и железнодорожников.  И  притом  можно  ли
быть  уверенным,  что  не  раскроются  совершенно  неожиданным  образом  еще
какие-нибудь гнусности, раз дело идет о таком человеке, как Гранморен!  Нет,
положительно, процесс настоящих виновных, Рубо  и  его  жены,  окажется  еще
грязнее, чем процесс Кабюша.  Необходимо  поэтому  ни  под  каким  видом  не
допускать этого процесса. Если уж непременно  надо  кого-нибудь  судить,  то
пусть уж лучше судят невинного Кабюша...
     - Я сдаюсь на ваши доводы, господин Денизе, - проговорил он наконец.  -
Действительно,  против  каменотеса  существуют  сильные   подозрения,   если
убийство было с его стороны законною местью... Но, боже  мой,  как  все  это
прискорбно, и сколько грязи придется вынести наружу!.. Я очень хорошо  знаю,
что правосудие должно оставаться равнодушным к последствиям и  быть  превыше
интересов...
     Он не договорил и  закончил  свою  речь  выразительным  жестом.  Денизе
молчал,  хмуро  ожидая  дальнейших  приказаний.  Как  только  соглашались  с
правильностью   его   воззрений    и,    следовательно,    признавали    его
проницательность,  он  готов  был,  со  своей  стороны,  пожертвовать  идеей
справедливости ради интересов государственной необходимости.
     Генеральный секретарь, несмотря на опытность, приобретенную им в такого
рода сделках  с  членами  судебного  ведомства,  сделал,  однако,  маленький
промах.  Он  немного  поторопился  и  заговорил  властным   тоном   хозяина,
привыкшего к безусловному повиновению:
     -  Дело  в  том,  что  было  высказано  желание   совершенно   избежать
процесса... Устройте так, чтобы  следствие  не  дало  никаких  материалов  к
положительному обвинению.
     - Извините, милостивый государь, - сказал Денизе, - следствие уже не  в
моей власти, теперь это дело моей совести.
     Ками-Ламотт тотчас сделался очень любезен  и  улыбнулся  своей  тонкой,
понимающей улыбкой, точно осмеивающей всех и все.
     - Само собою разумеется, - сказал он. -  Поэтому-то  я  и  обращаюсь  к
вашей совести, предоставляя вам принять решение, какое она вам подскажет. Не
сомневаюсь, что вы взвесите беспристрастно все  доводы  за  и  против,  ради
торжества здравых принципов и общественной нравственности... Вам,  вероятно,
известно лучше, чем мне, что  из  двух  зол  приходится  выбирать  иной  раз
меньшее. Короче говоря, к вам обращаются единственно только  как  к  доброму
гражданину и честному человеку.  Никто  не  помышляет  оказывать  какое-либо
давление на вашу самостоятельность, а потому я  повторяю,  что  все  зависит
только от вас, как этого и требует закон.
     Следователь, ревниво охранявший свою неограниченную власть, особенно  в
момент, когда  он  готов  был  злоупотребить  ею,  подтвердил  каждую  фразу
секретаря одобрительным кивком.
     -  К  тому  же,  -  продолжал  Ками-Ламотт   с   такой   преувеличенной
любезностью, что она почти переходила в иронию, - мы знаем, к кому в  данном
случае обращаемся. Мы давно уже следим за вашею деятельностью, и  я  позволю
себе теперь сказать, что мы, безусловно, призвали бы вас в  Париж,  если  бы
там имелась соответствующая вакансия.
     Денизе сделал невольное движение. Как, неужели,  если  он  даже  окажет
услугу,  которую  от  него  требуют,  его  честолюбие  все-таки   не   будет
удовлетворено и его заветная мечта о переводе в Париж не осуществится?
     Но Ками-Ламотт  уже  понял,  что  происходило  в  душе  собеседника,  и
поспешил добавить:
     - Перевод ваш сюда  вполне  обеспечен,  это  только  вопрос  времени...
Впрочем, раз я уже начал выдавать вам служебные тайны... Счастлив, что  могу
вам сообщить о представлении вас к ордену на пятнадцатое августа.
     Денизе предпочел бы повышение: он высчитал, что  получил  бы  прибавку,
примерно, сто шестьдесят шесть франков в месяц. При бедности, в которой  ему
приходилось жить до сих пор, это означало бы более обеспеченную жизнь; можно
было бы приличнее одеться, и Мелани, жившая у него  в  экономках,  стала  бы
тогда наедаться досыта и не так злиться. Не  мешало,  однако,  заручиться  и
крестиком, тем более, что обещают скорое повышение. Воспитанный в  традициях
честного среднего чиновничества, Денизе ни за что не согласился  бы  продать
себя,  но  сразу  поддался  неопределенному   обещанию   покровительства   и
продвижения по службе. Обязанности следователя казались ему теперь таким  же
ремеслом, как и всякое другое: он тянул лямку и ждал повышения, как голодный
ждет подаяния, и всегда был готов выполнить распоряжение власти.
     - Я очень тронут таким  милостивым  ко  мне  вниманием,  -  сказал  он,
понизив голос. - Прошу вас передать это господину министру.
     Он встал, чувствуя, что теперь все, что они могли бы еще  сказать  друг
другу, только поставило бы их обоих в неловкое положение. Лицо его опять как
будто окаменело, глаза померкли.
     - Итак, - заключил  Денизе,  -  я  отправляюсь  заканчивать  следствие,
причем приму во внимание изложенные вами соображения. Разумеется, если у нас
не будет неопровержимых улик против Кабюша, то лучше не идти  бесполезно  на
скандал... Его придется освободить, учредив над ним строгий надзор.
     Генеральный секретарь проводил судебного следователя до дверей и  очень
любезно добавил:
     - Господин Денизе, мы вполне доверяем  вашему  такту  и  вашей  высокой
честности.