синовый сок и два пончика. Стараясь не  просыпать
песок на колени, я съел полпончика и выпил весь сок.
   "Еще будешь пить?" - спросил доктор. Я помотал головой. В приемной  мы  с
ним были одни. С портрета  на  стене  на  меня  укоризненно  глядел  Моцарт,
похожий на боязливого кота.
   - Давным-давно, - начал доктор, - жил-был добрый козел...
   Какое вступление! Я закрыл глаза и попытался представить доброго козла.
   - У козла на шее висели тяжелые металлические часы. Он так с ними везде и
ходил.
   Ходил и пыхтел. Причем мало того, что они были такие тяжелые - они еще  и
не работали. Пришел как-то к козлу знакомый заяц и говорит: "Слушай,  козел!
И чего ты все таскаешь эти ломаные часы? Они ж тяжелые, да  и  толку  с  них
никакого." "Тяжелые-то тяжелые, - отвечает козел, - да ведь я к ним  привык.
Хоть они и вправду тяжелые, да к тому же не работают."
   Доктор хлебнул своего апельсинового сока и с улыбкой посмотрел на меня. Я
молча ждал продолжения.
   -  И  вот  однажды  заяц  преподнес  козлу  на  день  рожденья  небольшую
коробочку, перевязанную лентой. А в  коробочке  были  новенькие,  блестящие,
необыкновенно легкие и отлично работающие часы.  Козел  ужасно  обрадовался,
повесил их на шею и побежал всем показывать.
   Здесь сказка неожиданно кончилась.
   - Ты козел. Я заяц. Часы - твоя душа.
   Я почувствовал себя обманутым и покорно кивнул.
   Раз в неделю, во второй половине воскресенья, пересаживаясь с  поезда  на
автобус, я добирался до докторского  дома,  где  в  ходе  лечения  потреблял
кофейные рулеты, яблочные пироги, сладкие плюшки и медовые  рогалики.  Через
год такой терапии я был вынужден обратиться к дантисту.
   - Цивилизация есть передача информации, - говорил мой доктор. -  Если  ты
чего-то не можешь выразить, то этого "чего-то" как бы не существует. Вроде и
есть, а на самом деле нет. Вот, скажем, ты проголодался. Стоит тебе сказать:
"Есть хочу!", как я сразу дам тебе плюшку. Бери. (Я взял.) А если ничего  не
скажешь, то не будет тебе плюшек. (С  видом  злодея  он  спрятал  тарелку  с
плюшками под стол.) Ноль!  Понял?  Говорить  ты  не  желаешь.  Но  кушать-то
хочется! И вот ты пытаешься выразить это без слов. На языке жестов.
   Попробуй.
   Я схватился  за  живот  и  изобразил  на  лице  страдание.  "Это  у  тебя
несварение желудка!"
   - засмеялся доктор.
   Несварение желудка...
   Потом мы с ним вели Непринужденный Разговор.
   - Ну-ка, расскажи мне что-нибудь про кошек. Что угодно.
   Я вертел головой, изображая раздумье.
   - Ну, что тебе первое в голову приходит?
   - Четвероногое животное...
   - Так это слон!
   - Гораздо меньше...
   - Ладно, что еще?
   - Живет у людей в домах. Когда есть настроение, мышей ловит.
   - А что ест?
   - Рыбу.
   - А колбасу?
   - Колбасу тоже...
   В таком вот духе.
   Доктор говорил правильно. Цивилизация  есть  передача  информации.  Когда
станет нечего выражать и  передавать,  цивилизация  закончится.  Щелк!  -  и
выключилась.
   Весной, когда мне исполнилось 14  лет,  случилась  удивительная  вещь.  Я
вдруг начал говорить - да так, будто плотину прорвало. Что именно я говорил,
теперь не вспомнить, но три месяца я трещал  без  умолку,  словно  восполняя
четырнадцать лет молчания. А когда в середине июля закончил, то  температура
у меня поднялась до сорока градусов, и я три дня не  ходил  в  школу.  Потом
температура спала, и я наконец  стал  ни  молчуном,  ни  болтуном  -  просто
нормальным парнем.

8

   Я проснулся в шестом часу утра - видимо, от  жажды.  Просыпаясь  в  чужом
доме, я всегда чувствую себя, как запиханная в неподходящее  тело  душа.  Не
утерпев, я встал с узкой кровати, подошел к простенькой  раковине  у  двери,
выпил, как лошадь, несколько стаканов воды и вернулся в кровать.
   В распахнутом окне виднелся кусочек моря. Только что  выглянувшее  солнце
блестками отражалось в играющих волнах. Вглядевшись,  можно  было  различить
несколько грязноватых грузовых  судов  -  казалось,  плавать  им  до  смерти
надоело. День обещал быть жарким. Окрестные дома все еще спали - если что  и
слышалось, то только редкий стук железнодорожных рельсов, да еле  различимая
мелодия радиогимнастики. Не одеваясь, я привалился к спинке кровати, закурил
и посмотрел на лежащую рядом девушку. Все ее  тело  было  освещено  солнцем,
проникавшим в комнату из южного окна. Сбросив  с  себя  легкое  одеяло,  она
сладко спала. Дыхание время  от  времени  становилось  глубоким,  правильной
формы грудь вздымалась и  опадала.  Яркий  загар  только  начинал  понемногу
сходить, и отчетливые  следы  от  купальника  причудливо  белели,  напоминая
распадающуюся плоть.
   Я докурил и минут десять пытался вспомнить,  как  ее  зовут.  Безуспешно.
Самое главное, не удавалось вспомнить, знал ли я вообще когда-нибудь ее имя.
Бросив эти попытки, я зевнул и еще раз на нее посмотрел. Она выглядела  чуть
моложе двадцати и была скорее  худа,  чем  наоборот.  Растянутой  ладонью  я
измерил ее рост. Ладонь поместилась восемь раз,  и  до  пятки  еще  осталось
расстояние в большой палец. Примерно  158  сантиметров.  Под  правой  грудью
находилось родимое пятно с десятииеновую монету, похожее на  пролитый  соус.
Мелкие волосы на лобке росли резво, как речная  осока  после  наводнения.  В
довершение всего на ее левой руке было только четыре пальца.

9

   До того, как она проснулась, прошло около трех часов.  После  пробуждения
ей потребовалось еще минут пять, чтобы начать улавливать  связь  вещей.  Эти
пять минут я сидел, скрестив руки, и следил, как тяжелое облако на горизонте
ползет к востоку, постепенно меняя форму.
   Оглянувшись, я увидел, что она подняла одеяло, закуталась в него  по  шею
и, борясь с поднимающимся со дна ее желудка запахом виски, смотрит  на  меня
безо всякого выражения.
   - Ты... кто?
   - Не помнишь?
   Она  мотнула  головой.  Я  закурил  и   предложил   ей   тоже,   но   она
проигнорировала.
   - Расскажи, а?
   - С какого места?
   - С самого начала.
   Я не имел понятия, где находится "самое начало", и плохо  представлял,  с
какими словами к ней подступиться. Выйдет, не выйдет?..  Поразмыслив  секунд
десять, начал:
   - День был жаркий, но хороший. Днем я плавал в бассейне,  потом  вернулся
домой, чуть вздремнул и поужинал. Шел девятый час. Я сел в машину  и  поехал
прогуляться. Добрался до берега, включил радио в машине и  сидел,  глядя  на
море. Я часто так делаю. Где-то через  полчаса  мне  захотелось  кого-нибудь
увидеть. Когда долго смотришь на море, начинаешь скучать по людям,  а  когда
долго смотришь на людей - по морю. Странно это.  Короче,  я  решил  пойти  в
"Джейз бар". Во-первых, пива хотелось, а во-вторых, я  там  обычно  встречал
моего приятеля. Правда, его  там  не  оказалось,  и  пришлось  пить  пиво  в
одиночку. За час выпил три бутылки.
   Здесь я прервался, чтобы стряхнуть пепел.
   -  Кстати,  ты  не  читала  "Кошку  на  раскаленной  крыше"?  <"Кошка  на
раскаленной крыше" ("Cat on a Hot Tin Roof", 1955г.) -  Пьеса  американского
драматурга Теннесси Вильямса, 1955г. - Здесь и далее примечания переводчика>
   Ответа не было. Она глядела в потолок, закутавшись в одеяло, и напоминала
русалку, выброшенную на берег.
   - Просто я, когда  пью  один,  всегда  эту  вещь  вспоминаю.  Как  там?..
"Кажется, вот-вот у меня в голове что-то щелкнет,  и  все  наладится"...  На
самом деле так не выходит. Не щелкает ничего. В общем,  ждать  я  умаялся  и
позвонил ему домой. Хотел позвать его выпить. А  ответил  женский  голос.  Я
удивился - это не в его стиле совсем. Он хоть полсотни девок домой  приведет
и пьяный будет в ноль, но к своему телефону подойдет сам. Понимаешь?
   Я сделал вид, что не туда попал, извинился и трубку  повесил.  Настроение
как-то подпортилось, даже не знаю, почему.  Выпил  еще  бутылку.  А  оно  не
улучшается. Глупо, конечно, но бывает так. Кончил пить и зову Джея.  Сейчас,
думаю, расплачусь, поеду домой, узнаю результаты бейсбола и лягу спать. Джей
мне говорит: иди умойся. Он считает, что хоть ящик  пива  выпей,  все  равно
можешь рулить, если умоешься. Делать нечего, пошел  в  умывалку.  По  правде
сказать, умываться-то я не собирался. Так, вид делал. В той  умывалке  вечно
труба засорена, вода не уходит. Никакого удовольствия. Хотя вчера  почему-то
вода уходила. Но вместо этого ты на полу валялась.
   Она вздохнула и закрыла глаза.
   - А дальше?
   - Я тебя поднял, вывел из умывалки и у всех  спросил,  не  знает  ли  кто
тебя. Никто не знал. Потом мы с Джеем рану тебе обработали.
   - Рану?
   - Ты, когда падала, о какой-то угол головой  ударилась.  Да  так,  ничего
страшного.
   Она кивнула, выпростала руку из-под  одеяла  и  легонько  дотронулась  до
ранки на лбу.
   - Обсудили мы с Джеем, что с тобой делать. В конце концов решили,  что  я
отвезу тебя домой на машине. Залезли к тебе в сумку, нашли бумажник,  связку
ключей и открытку на твое имя. Я расплатился за тебя деньгами из бумажника и
отвез по адресу на открытке. Открыл дверь  твоим  ключом  и  уложил  тебя  в
постель. Вот и все. Счет в бумажнике.
   Она глубоко вздохнула.
   - А почему ты остался?
   - ?
   - Почему не исчез сразу, как меня уложил?
   - У меня один приятель умер от острого алкогольного отравления. Заглотнул
виски, попрощался, бодренько пошел домой,  почистил  зубы,  надел  пижаму  и
заснул. А утром был уже холодный. Похороны ему закатили роскошные.
   - И из-за этого ты остался сидеть со мной всю ночь?
   - Вообще-то я собирался уйти часа в четыре. Но уснул. Утром  проснулся  и
опять хотел уйти. Но не ушел.
   - Почему?
   - Ну, я подумал: надо же тебе рассказать, как дело было.
   - С ума сойти, какое благородство!
   Я вобрал голову в плечи, чтобы желчь, которой  она  старательно  напитала
эти слова, пролетела мимо. После чего уставился на облака.
   - Я вчера... что-нибудь говорила?
   - Немножко.
   - О чем?
   - Да о разном... Я не помню. Ничего серьезного.
   Она закрыла глаза и прочистила горло.
   - А открытка?
   - Лежит в сумке.
   - Ты ее читал?
   - Вот еще!
   - Точно не читал?
   - Да зачем мне ее читать?
   Я произнес это с раздражением. Что-то в ее словах меня задевало. Впрочем,
если это отбросить, то надо признать, что она будила во мне какие-то  старые
воспоминания. Если бы нас свела более естественная ситуация,  мы,  наверное,
смогли бы неплохо провести время. Так мне казалось. Однако,  какую  ситуацию
считать естественной? Вообразить ее у меня не получалось.
   - Времени сколько?
   С известным облегчением я встал, взглянул на  часы,  лежавшие  на  столе,
потом налил стакан воды и вернулся.
   - Девять.
   Она бессильно кивнула, села,  прислонившись  к  стене,  и  разом  осушила
стакан.
   - Я вчера много выпила?
   - Прилично. Я бы умер на твоем месте.
   - A я и умираю.
   Она закурила, выпустила дым вместе  со  вздохом  и  ноожиданно  выбросила
спичку в открытое окно, к заливу.
   - Одежду принеси.
   - Какую?
   Не вынимая сигареты изо рта, она закрыла глаза.
   - Все равно. Только ничего не спрашивай, умоляю.
   Я открыл дверцу шкафа, немного порылся, выбрал голубое платье без рукавов
и подал ей. Оставаясь без  белья,  она  надела  платье  через  голову,  сама
застегнула молнию на спине и еще раз вздохнула.
   - Мне пора.
   - Куда?
   - Да на работу...
   Она сказала это, как сплюнула. Потом, пошатываясь,  встала.  Я  продолжал
сидеть  на  краю  кровати  и  бессмысленно  смотрел,  как  она  умывается  и
причесывается. Комната была прибрана, но лишь до  известного  предела,  выше
которого наступало равнодушие - оно разливалось в воздухе и  давило  мне  на
нервы. Площадь в  шесть  татами  <Татами  (соломенный  мат)  занимает  около
полутора квадратных метров и служит единицей измерения жилой  площади>  была
вся заставлена стандартной  дешевенькой  мебелью.  Оставшегося  пространства
хватило бы на одного лежачего - и в этом пространстве она стояла, расчесывая
волосы.
   - А что за работа?
   - Тебя не касается.
   В общем-то, конечно...
   Я молча докуривал сигарету. Стоя спиной ко мне, она гляделась в зеркало и
растирала кончиками пальцев черноту под глазами.
   - Времени сколько? - снова спросила она.
   - Десять минут.
   - Уже опаздываю. Давай-ка ты тоже одевайся и иди домой. -  Она  сбрызнула
одеколоном подмышки. - У тебя ведь есть дом?
   - Есть, - буркнул я и натянул майку. Продолжая сидеть на кровати, еще раз
бросил взгляд в окно. - Тебе куда ехать?
   - В сторону порта. А что?
   - Я тебя подброшу. Чтоб не опоздала.
   Не выпуская щетки из руки, она уставилась на меня  и,  казалось,  вот-вот
расплачется.
   Если она поплачет, - думал я, - то ей обязательно полегчает. Но она так и
не заплакала.
   - Слушай, что я тебе скажу, - сказала она. - Конечно, я перебрала и  была
пьяная. То есть, какая бы дрянь со мной ни  приключилась,  отвечаю  я  сама.
Сказав это, она деловито похлопала рукояткой щетки по ладони. Я молча  ждал,
что она скажет дальше.
   - Так или не так?
   - Ну, так...
   - Но спать с девушкой, когда она лишилась сознания - низость!
   - Так я же ничего не делал...
   Она чуть помолчала, как бы сдерживая свое кипение.
   - Хорошо, а почему я тогда была голая?
   - Ты сама разделась.
   - Не верю!
   Она бросила щетку на кровать и принялась засовывать в  сумочку  бумажник,
помаду, таблетки от головной боли и разные другие мелочи.
   - Вот ты говоришь, что ничего не делал. А доказать сможешь?
   - Может, ты сама как-нибудь проверишь?
   - А как?!
   Она казалась сердитой не на шутку.
   - Я тебе клянусь.
   - Не верю!
   - Тебе остается только верить, - сказал я. И мне сразу стало неприятно.
   Прекратив надоевший разговор, она вытолкала  меня  наружу,  вышла  следом
сама и заперла дверь.

***

   Вдоль реки тянулась асфальтовая дорога. Не обмениваясь ни единым  словом,
мы дошли по ней до пустыря, где стояла моя машина. Пока я протирал салфеткой
лобовое стекло, она недоверчиво обошла вокруг и уставилась на коровью морду,
размашисто намалеванную белой краской  на  капоте.  В  носу  у  коровы  было
большое кольцо, а в зубах она держала белую розу и вульгарно улыбалась.
   - Это ты нарисовал?
   - Нет, это еще до меня.
   - А почему вдруг корова?
   - И в самом деле, - сказал я.
   Она отступила на два шага назад и еще раз посмотрела  на  коровью  морду.
Потом  сжала  губы,  будто  бы  в  запоздалой  досаде  на  то,   что   вдруг
разговорилась, и села в машину. Внутри было ужасно жарко.  До  самого  порта
она молчала, вытирая полотенцем струящийся  пот  и  беспрестанно  куря.  Она
закуривала, делала три  затяжки,  внимательно  смотрела  на  фильтр,  словно
проверяя,  отпечаталась  ли  помада,  после  чего  засовывала   сигарету   в
пепельницу и доставала новую.
   - Слушай, я опять насчет вчерашнего. Что я там говорила-то? -  неожиданно
спросила она, уже перед выходом из машины.
   - Да разное...
   - Ну хоть что-нибудь вспомни.
   - Про Кеннеди.
   - Кеннеди?
   - Про Джона Ф. Кеннеди.
   Она покачала головой и вздохнула.
   - Ничего не помню.
   Вылезая, она молча засунула за зеркало заднего вида бумажку в тысячу иен.
10

   Стояла страшная жара. В раскаленном воздухе можно  было  варить  яйца.  Я
открыл тяжеленную дверь "Джей'з Бара", по  обыкновению  навалившись  на  нее
спиной, и глотнул кондиционированного воздуха. Застоявшиеся  запахи  табака,
виски, жареного картофеля, подмышек и  канализации  аккуратно  накладывались
друг на друга, как слои немецкого рулета.
   Как обычно, я занял место в конце стойки, прислонился спиной  к  стене  и
оглядел публику. Три французских моряка в непривычной глазу  форме,  с  ними
две женщины, парочка двадцатилетних - и все. Крысы не было.
   Я заказал пиво, а к нему сэндвич с мясом и кукурузой. Потом достал книгу,
чтобы скоротать время до прихода Крысы.
   Минут через десять вошла женщина лет тридцати в безобразно ярком  платье,
с грудями, налитыми, как два грейпфрута. Она села через стул от меня,  точно
так же оглядела помещение и заказала себе "гимлет" <"Гимлет" ("Буравчик")  -
коктейль на основе джина или водки с соком лайма>. Отпив глоток, она  встала
и до одурения долго говорила по телефону  -  затем  перекинула  через  плечо
сумочку и отправилась в уборную. На протяжении сорока минут это  повторялось
три раза. Глоток "гимлета", долгий телефонный разговор, сумочка, уборная.
   Передо мной появился бармен Джей. "Задницу не протер еще?" - спросил он с
кислым видом. Хоть и китаец, а по-японски он говорил  гораздо  лучше  моего.
Третий раз вернувшись из уборной, женщина огляделась вокруг,  скользнула  на
соседнее со мной место и тихо произнесла:
   - Извините ради бога, у вас мелочи не найдется?
   Я кивнул, выгреб из кармана мелочь и высыпал  ее  на  стойку.  Тринадцать
десятииеновых монет.
   - Спасибо. Очень помогли. А то я  бармену  уже  надоела  -  разменяй,  да
разменяй...
   - Не стоит... Вы избавили меня от ненужной тяжести.
   Она приветливо кивнула, проворно сгребла мелочь и ушмыгнула к телефону. Я
захлопнул  книгу.  Джей  по  моей  просьбе  поставил  на  стойку  переносной
телевизор, и под пиво я принялся  смотреть  прямую  трансляцию  бейсбольного
матча. Игра была не кое-какая. В одном только четвертом сете у двух питчеров
<"Питчер" - подающий  в  бейсболе>  отбили  шесть  подач,  причем  два  хита
принесли по очку. Один из полевых игроков, не выдержав позора, повалился  на
траву в приступе анемии. Пока  питчеров  меняли,  запустили  рекламу.  Шесть
роликов подряд - про пиво, страхование, витамины, авиакомпанию, картофельные
чипсы и гигиенические салфетки.
   Французский моряк, видимо, потерпев с женщинами  неудачу,  остановился  у
меня за спиной со стаканом пива  в  руке  и  спросил  по-французски,  что  я
смотрю.
   - Бейсбол, - ответил я по-английски.
   - Бейсбол?
   В двух словах я объяснил ему правила. Вот этот мужик кидает  мячик,  этот
лупит по нему палкой; пробежал круг  -  заработал  очко.  Моряк  минут  пять
пялился в телевизор, а когда началась реклама, спросил, почему в музыкальном
автомате нет пластинок Джонни Алиди.
   - Непопулярен, - сказал я.
   - А кто из французских певцов популярен?
   - Адамо.
   - Это бельгиец.
   - Тогда Мишель Польнарефф.
   - Мерде .
   Сказав это, моряк ушел к своему столику.
   С началом пятого сета женщина наконец вернулась.
   - Спасибо. Давай я тебя чем-нибудь угощу.
   - Да зачем, не надо...
   - Пока долг не верну, не успокоюсь - такой характер.
   Попытка улыбнуться поприветливей удалась неважно, и я молча  кивнул.  Она
поманила  пальцем  Джея:  "Ему  пиво,  мне  гимлет".  Джей   ответил   тремя
выразительными кивками и исчез за стойкой.
   - Не приходит кого ты ждешь, да?
   - Да как-то вот...
   - Это женщина?
   - Мужчина.
   - Вот и ко мне не приходит. Похоже, да?
   Я обреченно кивнул.
   - Слушай, а на сколько я выгляжу?
   - На двадцать восемь.
   - Врешь.
   - На двадцать шесть.
   Она засмеялась.
   - Да мне это и не важно. А как по-твоему, я замужем или незамужем?
   - А что мне будет, если угадаю?
   - Там посмотрим.
   - Замужем.
   -  Ну-у-у...  Наполовину  угадал.  В   прошлом   месяце   развелась.   Ты
когда-нибудь с разведенной говорил?
   - Нет. Но зато я видел невралгическую корову.
   - Где?
   - В университетской лаборатории. Мы ее впятером в аудиторию затолкали.
   Она весело засмеялась.
   - Ты студент?
   - Ага.
   - Я тоже когда-то была. В шестидесятые. Хорошее было время...
   - А где?
   Не ответив, она хихикнула, глотнула гимлета и,  как  вспомнив  о  чем-то,
взглянула на часы.
   - Опять звонить надо, - сказала она, взяла сумочку и встала.
   После ее исчезновения мой не получивший ответа вопрос бестолково летал  в
воздухе.
   Выпив половину пива, я подозвал Джея и расплатился.
   - Убежать решил? - спросил он.
   - Ну.
   - Старше себя баб не любишь?
   - Возраст тут не при чем. Да, ес