ули в ответ.
   - Меня дожидалась?...
   Снова молчание.
   От палящих лучей вперемежку с клубами пара в  кухне  сделалось  душно.  Я
задвинул вентиляционное окошко над раковиной, щелкнул кнопкой кондиционера и
поставил на стол чашки с кофе.
   - Пей давай, - сказал я. Голос понемногу становился снова моим.
   - ...................
   - Лучше тебе это выпить.
   Прошло еще добрые полминуты, прежде чем она медленно, как-то  механически
подняла лицо от стола - и застыла опять, упершись бессмысленным  взглядом  в
горшок  с  пересохшей  геранью.  Чуть  намокшие  от  слез   паутинки   волос
прочеркивали на щеке три-четыре беспорядочных  штриха.  Аура  едва  уловимой
влаги расходилась от нее волнами по комнате.
   - Не беспокойся, - сказала она, - реветь здесь никто не собирался.
   Я вытянул из пачки салфетку; беззвучно высморкавшись, она нервно убрала с
лица налипшие волосы.
   - Я, вообще-то, собиралась уйти до того,  как  ты  вернешься.  Не  хотела
встречаться.
   - Но потом, я вижу, раздумала?
   - Вовсе нет. Просто... расхотелось куда-то еще идти. Но ты не волнуйся, я
уже ухожу.
   - Да ладно... Кофе хоть выпей.
   Под сводку дорожно-транспортных происшествий я отхлебнул кофе, затем взял
ножницы и вскрыл два пришедших конверта. В одном - извещение  из  мебельного
магазина: скидка цен на 20 процентов при покупке в такой-то срок. Во  втором
оказалось письмо, читать которое не  хотелось,  от  приятеля,  вспоминать  о
котором желания тоже не было. Я смял конверты, бросил в корзину с мусором  и
принялся догрызать остатки галет. Она, не отнимая губ от чашки, стиснув ее в
ладонях, точно пытаясь согреться, пристально наблюдала за мной.
   - Там салат в холодильнике...
   - Салат? - Я поднял голову и уставился на нее.
   - Помидоры  с  фасолью.  Других  не  было.  Огурцы  твои  испортились,  я
выкинула...
   - М-м-м...
   Я достал из холодильника большую салатницу из голубого окинавского стекла
и вылил туда остававшиеся в бутылке пять миллиметров приправы. От  помидоров
с фасолью осталась одна сплошная озябшая тень.  Вкус  отсутствовал  напрочь.
Вкуса также не оказалось ни в галетах,  ни  в  кофе.  Видимо,  из-за  яркого
утреннего света. Утренний свет вечно все разлагает на составные. Я извлек из
кармана сигареты, смятые в кашу, и прикурил от спичек, происхождение которых
не помнил. Сигарета захлюпала при затяжке, как  высыхающий  мыльный  пузырь.
Сиреневый дым растекся в утренних лучах абстрактными узорами.
   - Я ездил на похороны. Потом все закончилось - поехал на Синдзюку, пил до
утра в одиночку...
   Откуда-то в комнату прокралась кошка, протяжно зевнула и игриво  прыгнула
к ней на колени. Она запустила руку в шерсть и несколько раз почесала  кошку
за ухом.
   - Не объясняй ничего, - сказала она. - Это уже меня не касается.
   - А я ничего и не объясняю. Так... болтаю о чем-нибудь.
   Она чуть пожала плечами,  и  шлейка  лифчика  исчезла,  утонув  в  вырезе
рукава. На лице ее не было ничего, что я бы назвал выражением. И я  вспомнил
картину, которую видел когда-то давно - фотографию города, опустившегося  на
дно моря.
   - Мы знали друг друга раньше. Хотя  и  не  очень  близко...  Вы  не  были
знакомы.
   - Вот как?...
   Кошка на ее коленях потянулась, вытянув лапы во всю  длину,  и  с  легким
шипением выпустила воздух из легких.
   Я молча смотрел на огонек сигареты.
   - От чего смерть?
   - Сбило машиной. Переломы в тринадцати местах.
   - Женщина?...
   - Угу.
   Закончилась семичасовая сводка дорожно-транспортных  происшествий,  и  по
радио вновь забренчал незатейливый рок-н-ролл. Она поставила чашку на блюдце
и посмотрела мне в глаза.
   - Интересно... Я умру - ты так же напьешься?
   - Пил я вовсе не из-за похорон. Ну, разве что, первую пару рюмок...
   За окном разгорался новый  день.  Новый  и  жаркий  день.  В  окошке  над
раковиной заискрился далекий пейзаж - сбившиеся в кучку небоскребы.  Сегодня
они сияли гораздо ярче обычного.
   - Выпьешь прохладного?
   Она покачала головой.
   Я достал из холодильника банку колы и выпил залпом до дна.
   -  Девчонка,  которая  давала  кому  угодно...   -   сказал   я.   Словно
соболезнование выразил: "При жизни усопшая вечно спала с кем попало..."
   - А это зачем мне рассказывать? - спросила она.
   Зачем? Я и сам не знал.
   - Так, и что из этого?.. Прямо-таки всем подряд?
   - Ну да.
   - Но тебе-то - дело другое, не так ли?
   Ее голос вдруг странно  звякнул  жесткими  нотками.  Я  поднял  глаза  от
тарелки с салатом и сквозь ветки засохшей герани посмотрел ей в лицо.
   - Почему ты так думаешь?
   - Ну, не знаю, - очень тихо сказала она. - Ты совершенно другого склада.
   - Другого склада?
   - У тебя такая особенность... Как в  песочных  часах.  Когда  весь  песок
высыпается, обязательно кто-то их переворачивает - и все сначала...
   - Что, действительно?...
   Ее губы дрогнули в странной полуулыбке - и сделались вновь бесстрастными.
   - Я пришла за вещами... Пальто зимнее,  шапка  и  все  остальное.  Я  там
собрала все в ящик. Будут руки свободны - донеси до рассылки, ладно?
   - Да я домой к тебе завезу...
   Она тихо покачала головой:
   - Не стоит. Я не хочу, чтобы ты приходил. Понятно?
   И правда. Я совсем забылся и болтал уже то, чего в виду не имел.
   - Адрес ты знаешь, так ведь?
   - Да уж, знаю...
   - Ну, тогда у меня все. Извини, что так засиделась...
   - Как с бумагами? Больше ничего не надо?
   - Да, уже все закончилось.
   - Даже смешно, как все просто, а? Я-то думал, будет столько возни...
   - Всем так кажется,  кто  с  этим  еще  не  сталкивался.  На  самом  деле
оказывается очень просто... Когда все уже позади. -  Она  еще  раз  почесала
кошку за ухом. - Разведись второй раз - и ты уже ветеран...
   Кошка зажмурилась, потянулась и затихла, пристроив голову на ее  руке.  Я
сложил чашки и салатницу в раковину, потом чеком из магазина,  как  веником,
смел галетное крошево со стола. Яркое солнце больно кололо глаза.
   - Я список оставила - там, на твоем столе... Где какие бумаги лежат. Дни,
когда забирают мусор. Ну, и все остальное. Если что непонятно, звони...
   - Да, спасибо.
   - Ты хотел детей?
   - Нет, - сказал я. - Детей не хотел.
   - А я колебалась все время. Но раз все вот так - то и слава Богу, правда?
Хотя, как ты думаешь - может, как раз с детьми все было бы по-другому?
   - Ну, куча народу разводится и при детях.
   - Да, наверное... - сказала она, вертя в пальцах мою зажигалку. - А  я  и
сейчас люблю тебя. Только дело совсем не в  этом...  Я  прекрасно  все  вижу
сама.

2
ИСЧЕЗНОВЕНИЯ
(ее самой, ее фотографий и ночной сорочки)

   После ее ухода я выпил еще одну банку колы, потом принял  горячий  душ  и
побрился. Что бы ни брал я в руки: мыло, крем для бритья  -  все  кончалось,
шампуня оставалось на донышке.
   Я вышел из душа, причесался, освежил кожу лосьоном и вычистил уши.  Затем
поплелся на кухню и разогрел оставшийся кофе. За столом напротив меня никого
уже не было. Взгляд мой споткнулся о стул, не котором больше никто не сидел,
и я вдруг  ощутил  себя  малым  ребенком,  который  остался  один  на  улице
странного,  фантастического  города,  что  я  видел  когда-то  на   фасетной
картинке... Впрочем, что говорить, - я давно уже  не  ребенок.  Без  единого
проблеска мысли в мозгу я долго, глоток за глотком, отхлебывал кофе, пока не
выпил весь, потом просидел без  движения  еще  какое-то  время  и,  наконец,
закурил. Удивительно: я провел без сна  ровно  сутки,  но  спать  совсем  не
хотелось. Тело пронизывало усталостью, и  лишь  голова,  как  дрессированное
морское животное, еще оставалась на плаву  и  в  попытках  спасти  утопающее
сознание все выписывала над несчастным круги по воде безо всякого толку.
   Глядя на пустой стул напротив, я вспомнил историю, вычитанную  однажды  у
какого-то американца. Человек, от  которого  ушла  жена,  несколько  месяцев
кряду не притрагивался к ночной сорочке, оставленной ею на  спинке  стула  в
столовой... Подумав еще немного, я решил, что идея, в общем, не так и плоха.
Вряд ли, конечно, это как-то поможет - но все лучше, чем глазеть на горшок с
пересохшей геранью... Да и кошка наверняка вела бы себя спокойнее, если бы в
комнате остались какие-то вещи жены.
   Зайдя в спальню, я принялся открывать, один за другим,  ящики  ее  шкафа;
все оказались пусты - хоть шаром покати.  Старый  изъеденный  молью  шарфик,
пакетик с порошком от моли да три пустых вешалки - вот  и  все,  что  я  там
обнаружил. Она выгребла все подчистую. Все склянки-пузырьки  с  парфюмерией,
беспорядочной россыпью загромождавшие  узенький  туалетный  столик,  все  ее
пудры-помады-тени, зубные щетки, фен,  все  эти  ее  лекарства  неизвестного
назначения, тампоны-салфетки и прочая гигиеническая дребедень, вся ее  обувь
- от тяжелых зимних ботинок до  сандалет  и  домашних  тапочек,  коробки  со
шляпами; занимавшие целый ящик сумочки и ридикюли, портфели и портмоне,  все
с такой тщательностью рассортированное нижнее белье и  чулки,  ее  письма  -
все, от чего мог исходить хоть слабый ее запах, растворилось бесследно.  Мне
почудилось даже, будто все свои  отпечатки  пальцев  она  забрала  с  собой.
Книжный ящик и полка с пластинками опустели на треть: кое-что  покупала  она
сама, кое-что дарил я. Из альбомов были вырваны все  ее  фотографии.  Везде,
где нас снимали вдвоем, ее часть снимка  оказывалась  аккуратно  отрезанной,
"мои" же половинки остались на  прежних  местах.  Совершенно  нетронутыми  я
нашел лишь те снимки, где я один, а также пейзажи и портреты  животных.  Три
альбома с постранично отредактированным человеческим прошлым: я был оставлен
в нем один, как перст, на фоне гор, рек, оленей и кошек. Как  если  бы  я  с
самого рождения был один, прожил в одиночку всю жизнь до сих пор - и  теперь
приговорен к одиночеству до скончания века... Я захлопнул альбом  и  выкурил
две сигареты подряд.
   С одной стороны, думал я, - могла бы и оставить после  себя  хоть  ночную
сорочку. С другой стороны - все это, конечно же, ее личное дело,  и  не  мне
предъявлять претензии. Решение не оставлять ничего  она  приняла  сама.  Мне
оставалось лишь принять это к сведению. Иначе  говоря,  ее  замысел  удался:
все, что мне действительно оставалось теперь, - это  убедить  себя,  что  ее
просто не существовало с самого начала.
   Ну, а раз  ее  не  было  -  откуда  взяться  сорочке?...  Я  залил  водой
пепельницы, выключил транзистор и кондиционер, отогнал заскочившую еще раз в
голову мысль о ночной сорочке и поплелся спать. Уже месяц прошел с тех  пор,
как я получил развод и она съехала, переселившись в другую  квартиру.  Месяц
безо всякого смысла. Месяц тягуче-безвкусный, как растаявшее  желе.  Никаких
перемен не ощутил я за это время - да, собственно, ничего и не изменилось.
   Я просыпался в семь, варил кофе, поджаривал в  тостере  хлеб,  уходил  на
работу, ужинал в городе, пропускал пару-тройку бутылок сакэ <В  традиционных
японских кабачках сакэ принято  подавать  небольшими  глиняными  бутылочками
емкостью около 180 мл.  Крепость  обычного  сакэ  -  15  градусов.  По  силе
воздействия сравнимо с креплеными  винами>,  возвращался  домой,  час  читал
что-нибудь в постели, затем гасил свет и  засыпал  до  следующего  утра.  По
субботам и воскресеньям вместо работы я уходил с утра шататься по  ближайшим
кинотеатрам и добивал  бестолковое  время  до  вечера,  как  только  мог.  А
вечерами - как всегда: одинокий ужин, сакэ, час с книгой в  постели  и  сон.
Монотонно-безлико - так некоторые люди заштриховывают черной пастой день  за
днем в настенном календаре - прожил я этот месяц.
   Она исчезала из моей жизни - и,  я  чувствовал,  с  этим  уже  ничего  не
поделаешь. Что случилось, то и случилось. Хорошо ли, плохо ли  прожиты  были
эти наши четыре года вдвоем, уже совершенно не важно. Все выпотрошено -  как
в фотоальбомах. Совершенно не важно и то, что  она  уже  давно  и  регулярно
спала с моим другом, и в один прекрасный  день  я  даже  застал  их  вдвоем,
нагрянув к нему случайно. От таких вещей не  застрахован  никто,  они  часто
случаются в жизни, и если уж ей довелось во все это вляпаться,  то  я  ни  в
коей мере не считал это чем-то особенным. В конечном итоге,  это  только  ее
проблема...
   - В конечном итоге, это только твоя проблема, - сказал я.
   В тот воскресный июньский полдень,  когда  она  заявила,  что  хотела  бы
развестись, я стоял перед ней, крутя на пальце жестяное  колечко  от  пивной
банки.
   - То есть, тебе все равно? - как-то очень отчетливо спросила она.
   - Нет, мне не все равно, - ответил я. - Я всего лишь сказал,  что  это  -
твоя проблема.
   - Если честно, мне не хочется с тобой  расставаться,  -  произнесла  она,
выдержав паузу.
   - Ну и не расставайся.
   - Но если с тобой - то ведь ни черта не получится!
   Она не прибавила к сказанному ни слова, но мне кажется, я понял, что  она
имела в виду.  Через  несколько  месяцев  мне  стукнет  тридцать.  Ей,  тоже
вскорости - двадцать шесть. Впереди нас ждала куча проблем, а нажили  мы  до
сих пор  буквально  какие-то  крохи.  Фактически  -  ноль.  Сбережения  были
подчистую проедены за четыре года вдвоем.
   Почти полностью виноват в этом был я. Мне, наверное, вообще не  следовало
жениться. По крайней мере, ей-то уж точно не следовало выходить за меня. Еще
в самом начале ей взбрело в голову считать себя натурой "общительной",  меня
же - типом замкнутым и нелюдимым.  Так,  сравнительно  удачно,  мы  и  стали
играть эти роли. Но за то время, пока мы и вправду верили,  что  сможем  так
очень долго, - вдруг что-то сломалось. Что-то очень неуловимое, но чего  уже
не исправить. Мы зашли в очень  мирный,  спокойный  тупик  и  просто  тянули
время. Это был  наш  конец.  Я  действительно  стал  для  нее  уже  конченым
человеком. Пусть даже у нее осталось сколько-то любви ко мне - дело было уже
не в этом. Мы слишком привыкли играть наши роли друг  перед  другом.  Я  уже
ничего не мог ей дать. Она чувствовала это инстинктом, я понимал  из  опыта,
но ни в том, ни в другом спасения больше не было.
   И вот теперь вместе со всеми своими сорочками она исчезла из  моей  жизни
навеки. Что-то забудет память. Что-то скроется с глаз. Что-то умрет. В  этом
не должно быть особой трагедии.
   24 июля, 8:25 утра...
   Бросив взгляд на цифры электронных часов, я провалился в сон.

Часть третья
СЕНТЯБРЬ 1978 г.

1
КИТОВЫЙ ПЕНИС. ДЕВЧОНКА НА ТРЕХ РАБОТАХ

   Спать с женщиной: порой я смотрю на это как на нечто большое и серьезное;
иногда же, напротив, не вижу  в  том  ничего  особенного.  Бывает  секс  как
терапия для восстановления сил, а бывает секс от нечего делать.  Секс  может
быть от начала и до конца терапией, как может быть с начала и до конца -  от
нечего  делать.  Секс,  начавшийся  как  отменная  терапия,   вполне   может
завершиться банальным сексом от нечего делать, равно как  и  наоборот.  Наша
половая жизнь - как бы тут лучше выразиться? - в корне отличается от половой
жизни китов.
   Мы не киты - вот один из главных тезисов моей половой жизни.
   В городе моего детства - тридцать минут  на  велосипеде  от  дома  -  был
океанариум. Внутри, как в настоящем подводном мире, всегда царила  прохлада,
и безмолвие лишь изредка прерывалось доносившимся  неизвестно  откуда  тихим
плеском воды. В тусклых  сумерках  так  и  слышались  из-за  углов  коридора
приглушенные вздохи русалок. В огромном бассейне кругами ходили стаи тунцов,
винтом по водным тоннелям подымались осетры, хищно скалились на  куски  мяса
пираньи, скупо мерцали своими шарами-светильниками электрические угри.
   Не было счета рыбам в океанариуме. Разные названия, разная на вид  чешуя,
разные по форме жабры. У меня просто не  укладывалось  в  голове,  отчего  и
зачем у рыб на Земле столько видов.
   Китов, разумеется, в океанариуме быть не могло. Киты слишком большие,  их
невозможно держать внутри здания: пришлось  бы  развалить  весь  океанариум,
чтобы соорудить водоем, в который смог бы втиснуться один-единственный  кит.
Взамен самого кита был выставлен его  пенис.  Как  полномочный  представитль
своего хозяина. Вот как случилось, что годы самых ярких детских  фантазий  я
провел,  созерцая  китовый  пенис  и  пытаясь  представить   кита   целиком.
Нагулявшись по извилистым коридорам океанариума, я  приходил  в  выставочный
зал с высоченным потолком, устраивался на  диване  прямо  напротив  китового
пениса - и сидел так часами.
   Иногда он напоминал мне ссохшуюся кокосовую пальму, иногда  -  гигантский
кукурузный початок. В одном можно было не сомневаться: если бы не табличка у
основания - "ПОЛОВОЙ ОРГАН КИТА-САМЦА", - ни один посетитель в жизни  бы  не
догадался, что перед ним за штуковина. Он гораздо больше смахивал на реликт,
найденный в песках Средней Азии, чем на выходца из глубин Ледовитого Океана.
Не говоря уже о том, что он был совершенно не похож ни  на  мой  собственный
пенис, ни  на  чей-либо  из  всех  виденных  мною  пенисов.  Этот  одинокий,
вырезанный с корнем из тела пенис словно дрейфовал  перед  моими  глазами  в
волнах какой-то необъяснимой тоски.
   И когда я впервые переспал с девчонкой, все, что вертелось в моей  голове
- это китовый пенис. "Что за  участь  постигла  его?  Какой  нелепой  волной
занесло его под стекло на витрину  безлюдного  океанариума?"  -  мучился  я.
Предчувствие точно такой же глухой обреченности и своей судьбы  сжимало  мне
сердце. Впрочем, мне было 17 лет - слишком  рано,  чтобы  доводить  себя  до
самоубийства. С тех пор я и приучил себя к спасительной мысли.
   Мы не киты.
   Валяясь в постели с новой подругой, я поигрывал с завитушками ее волос  и
думал о китовом пенисе.
   В океанариуме моего детства всегда царила поздняя  осень.  На  стеклянных
стенках бассейна, холодных как лед, -  отраженья  меня  в  толстом  свитере.
Темно-свинцовое море заглядывало в иллюминатор  выставочного  зала;  барашки
бесчисленных волн обегали его по краю,  точно  белые  кружева  -  воротничок
девичьего платья...
   - О чем думаешь? - спросила она.
   - О прошлом, - ответил я.

***

   В двадцать один год  у  нее  были  прекрасное  стройное  тело  -  и  пара
дьявольски безупречных ушей.
   Днем она правила тексты в небольшом издательстве, работала  "спецмоделью"
в рекламе женских ушей, а вечером  подрабатывала  "по  вызову"  в  маленьком
ночном клубе - очень тихом, "только для самых своих". Какое из трех  занятий
считала она основным, мне было неведомо. Как, впрочем, и ей самой. И все же,
если задаться вопросом, что больше соответствовало ее натуре,  то,  пожалуй,
именно в работе "ушной моделью" она раскрывалась полнее всего. Так думал  я,
так казалось и ей самой. И это невзирая  на  то,  что,  в  принципе,  "ушная
модель" - крайне ограниченная сфера деятельности, не  говоря  уже  о  низком
профессиональном  статусе  и  мизерной  оплате  всех  моделей  такой   узкой
специализации. Для большинства рекламных агентов, фотографов,  гримеров  она
была просто "хозяйкой своих ушей". Все, чем обладала она помимо ушей:  тело,
душа, характер, - безжалостно вырезалось и выбрасывалось из жизни.
   - Ну, не совсем так, - говорила она. - Просто мои уши - это я. А я -  это
мои уши.
   Ни на ночных вызовах, ни в издательстве своих ушей она никогда никому  не
показывала.
   - Это потому, что я там не настоящая, - объясняла она.
   Офис  ее  ночного  "клуба  знакомств"  (официально  -  "Клуба  талантов")
располагался в кварталах Акасака, и  заправляла  им  некая  дама,  белокурая
англичанка, которую все называли "миссис Икс". Вот уже тридцать  лет  миссис
Икс жила в Японии, бегло говорила  по-японски  и  могла  читать  большинство
основных иероглифов. В каких-нибудь пятистах  метрах  от  офиса  миссис  Икс
открыла курсы разговорного английского, откуда и вербовала более  или  менее
подходящие мордашки для работы в клубе. В свою очередь, случалось, что сразу
несколько девчонок