вшись, он снова очутился наверху. Присел  на  краешек,  чтобы
оглядеть бескрайнюю пустыню и нависшее над ней солнце. Что-то было не так. В
запахе ветра, в солнце...  Оно  стояло  высоко,  но  выглядело  заходящим  -
огромный оранжевый ком.
   - Через двести пятьдесят тысяч  лет  солнце  погаснет!  -  прошептал  ему
ветер. - Щелк!
   - и выключилось. Двести пятьдесят тысяч лет - совсем немного. Не  обращай
на меня внимания, я просто ветер. Если хочешь, зови меня "марсианин". Звучит
неплохо. Хотя для меня слова не имеют смысла...
   - Но ведь ты говоришь?!
   - Я? Это ты говоришь! Я только подсказываю тебе.
   - А что случилось с солнцем?
   - Оно состарилось. Скоро умрет. Мы здесь бессильны - что ты, что я.
   - Почему так быстро?
   - Нет, не быстро. Пока ты шел через  колодец,  прошло  полтора  миллиарда
лет. Время летит, как стрела - у вас ведь так говорят? Колодец, в который ты
спустился, прорыт вдоль искривленного времени. Мы  можем  путешествовать  по
нему. От зарождения Вселенной - и до  ее  конца.  Поэтому  для  нас  нет  ни
рождения, ни смерти. Только Ветер.
   - Ответь мне на один вопрос.
   - С удовольствием.
   - Чему ты учился?
   Ветер захохотал, и весь воздух мелко затрясся. А потом поверхность  Марса
снова окутала вечная тишина. Парень достал  из  кармана  пистолет,  приложил
дулом к виску и нажал на спусковой крючок.

33

   Зазвонил телефон.
   - Я вернулась, - сказала она.
   - Давай встретимся.
   - Сегодня можешь?
   - Конечно.
   - В пять часов у входа в YWCA .
   - Что ты там делаешь?
   - Беру уроки французского.
   - Уроки французского?!
   - Oui .
   Положив трубку, я принял душ и выпил пива. Не успел допить, как водопадом
обрушился проливной дождь.
   Когда я добрался до места, ливень прекратился - но выходившие  из  дверей
девушки подозрительно глядели на небо, то раскрывая зонтики, то закрывая  их
обратно. Я остановил машину напротив входа, заглушил  мотор  и  закурил.  По
обоим бокам от дверей стояли почерневшие от дождя  столбы  -  как  могильные
плиты в пустыне. Рядом с грязноватым,  мрачным  зданием  YWCA  располагалась
новая дешевенькая постройка, сдающаяся по частям  разным  фирмам.  На  крыше
висел огромный щит с рекламой холодильника.
   Малокровная,  лет  тридцати  женщина  в  переднике,   весело   ссутулясь,
открывала его дверцу - так, что я мог видеть содержимое.
   В морозильнике был лед, литровая упаковка ванильного мороженого и коробка
креветок. Секцией ниже хранились яйца, масло, сыр  "камамбер"  и  бескостная
ветчина. В третьей секции лежала рыба и куриные окорочка, а в  самом  нижнем
отделении - помидоры, огурцы, спаржа и грейпфруты. Дверные отсеки  содержали
по три больших бутылки кока-колы и пива, а кроме того - пакет молока.
   В ожидании ее выхода я облокотился на руль и размышлял, в каком порядке я
все бы это слопал. По любому выходило, что мороженое в меня  уже  не  влезло
бы. А отсутствие приправ было и вовсе смерти подобно.
   Она появилась в начале шестого, одетая  в  розовую  рубашку  с  короткими
рукавами и белую мини-юбку. Волосы были собраны сзади в пучок. За неделю  ей
будто прибавилось года три - виной тому могла быть прическа, а  может  очки,
которых раньше на ней не было.
   - Что за ливень! - сказала она, усаживаясь в  машину  и  нервно  оправляя
юбку.
   - Промокла?
   - Немножко.
   Я достал с заднего сидения пляжное полотенце, забытое там после бассейна,
и подал ей.
   Она вытерла им лицо, волосы - и вернула мне.
   - Я тут недалеко кофе пила, когда полило. Просто наводнение какое-то!
   - Зато чуть прохладнее стало.
   - Да уж...
   Она высунула руку в окно, определяя температуру. Между нами  что-то  было
не так.
   Что-то разладилось по сравнению с последней встречей.
   - Как съездила? - спросил я.
   - Да никуда я не ездила. Я тебе наврала.
   - Зачем?
   - Потом расскажу.

34

   Иногда случается, что я вру.
   Последний раз это было в прошлом году.
   Врать я очень не люблю. Ложь и  молчание  -  два  тяжких  греха,  которые
особенно  буйно  разрослись  в   современном   человеческом   обществе.   Мы
действительно много лжем - или молчим.
   Но с другой стороны, если бы мы круглый год  говорили  -  причем,  только
правду и ничего кроме правды - то как знать, может, правда и потеряла бы всю
свою ценность...

***

   Осенью прошлого года мы с моей подругой  забрались  в  постель,  а  потом
ужасно проголодались.
   - Еда какая-нибудь есть? - спросил я.
   - Сейчас поищу, - ответила она.
   Как была голая, она открыла холодильник, нашла там старую булку,  сделала
на скорую руку сэндвичи с колбасой и листьями  салата,  приготовила  кофе  и
принесла все это мне. Дело было в октябре, ночи стояли прохладные. Когда она
залезла обратно в постель, то была окоченевшей, как банка  консервированного
лосося.
   - Жаль, горчицы не оказалось...
   - Первый класс!
   Завернувшись в одеяло и уплетая сэндвичи, мы смотрели с ней по телевизору
старый фильм, "Мост на реке Квай" <Американо-британский кинофильм 1957 года.
Действие  фильма  разворачивается  во  вторую  мировую   войну.   Английский
полковник, попавший в японский плен, соглашается руководить постройкой моста
для   вражеских   войск   с   целью   продемонстрировать    интеллектуальное
превосходство Запада. Уже построенный мост взрывает группа диверсантов>.
   В самом конце, когда мост взорвали, она издала стон.
   - Зачем же они его строили, старались? - и она  ткнула  пальцем  в  Алека
Гиннесса, остолбеневшего в своем недоумении.
   - Это был для них вопрос чести.
   - Хм, - с набитым ртом она на некоторое время задумалась  о  человеческой
чести. Так было всегда - что там делалось у нее в голове, я даже  вообразить
не мог.
   - Слушай, а ты меня любишь?
   - Конечно.
   - И жениться хочешь?
   - Что, прямо сейчас?
   - Когда-нибудь... Попозже.
   - Хочу, конечно.
   - Ты мне такого не говорил, пока я сама не спросила.
   - Ну, забыл сказать...
   - А детей ты сколько хочешь?
   - Троих.
   - Мальчиков или девочек?
   - Двух девочек и мальчика.
   Она проглотила кофе с остатками сэндвича и внимательно всмотрелась в  мое
лицо.
   - Врун!
   Так она сказала.
   Хотя это было и не совсем верно. Покривил душой я только в одном.

35

   Зайдя в маленький ресторан недалеко  от  порта  и  слегка  перекусив,  мы
заказали "Блади Мери" и бурбон.
   - Хочешь узнать правду? - спросила она.
   - А вот в прошлом году я анатомировал корову, - сказал я.
   - И что?
   - Вскрыл ей живот. В желудке оказался ком травы. Я  сложил  эту  траву  в
полиэтиленовый пакет, принес домой и вывалил на стол. И потом,  всякий  раз,
когда случалась неприятность, смотрел на этот травяной ком и думал: "И зачем
это, интересно, корова снова и снова пережевывает вот эту жалкую,  противную
массу?"
   Она усмехнулась, поджала губы и посмотрела на меня.
   - Поняла. Ничего не буду говорить.
   Я кивнул.
   - Только одну вещь хочу спросить. Можно?
   - Давай.
   - Почему люди умирают?
   - Потому что идет эволюция. У отдельных особей нет  энергии,  которая  ей
нужна, поэтому она осуществляется через смену поколений. Хотя это не  более,
чем одна из теорий.
   - Она что, и сейчас идет, эта эволюция?
   - Понемножку.
   - А почему она идет?
   - Тут тоже много разных мнений. С определенностью можно  утверждать  лишь
одно:  эволюционирует  сам   Космос.   Имеет   ли   здесь   место   какая-то
направленность  или  стремление  к  чему-то  -  вопрос   отдельный.   Космос
эволюционирует, а мы - не более, чем часть этого процесса.
   Я отставил виски, закурил и добавил:
   - А откуда для этого берется энергия, никто не знает.
   - Никто?
   - Никто.
   Она разглядывала белую скатерть, гоняя кончиком пальца лед в стакане.
   - А вот я умру, пройдет сто лет - и никто про меня не вспомнит.
   - Скорее всего, - сказал я.

***

   Выйдя из ресторана, мы окунулись в удивительно ясные  сумерки  и  побрели
вдоль тихих портовых складов. Она шла рядом со мной, я мог  различить  запах
ее волос. Ветер, перебиравший листья ив, мягко напоминал о кончающемся лете.
Пройдя немного, она взяла мою руку в свою -  в  ту,  на  которой  было  пять
пальцев.
   - Когда тебе обратно в Токио?
   - На той неделе. Экзамен...
   Молчание.
   - Зимой я приеду снова. На рождество. У меня день рождения 24 декабря.
   Она кивнула, будто думая о чем-то своем. Потом спросила:
   - Ты Козерог?
   - Да. А ты?
   - Я тоже. 10 января.
   - Знак почему-то не самый благоприятный. Иисус Христос тоже Козерог.
   - Ага...
   Она перехватила мою руку поудобнее.
   - Кажется, я буду без тебя скучать.
   - Но ведь мы еще встретимся...
   Она не отвечала.
   Склады тянулись один другого ветше; между кирпичами прилепился  скользкий
темно-зеленый мох. Высокие, темные  окна  закрывали  массивные  решетки;  на
покрытых ржавчиной  дверях  висели  таблички  торговых  фирм.  Вдруг  сильно
запахло морем, и склады кончились. Кончилась  и  ивовая  аллея  -  казалось,
деревья выпали, как больные зубы. Мы перешли железнодорожную колею, поросшую
травой, уселись на каменных ступенях заброшенного мола и стали  смотреть  на
море.
   Перед  нами  горела  огнями  доков  верфь.  От  нее  отходило  неказистое
греческое судно - разгруженное, с поднявшейся ватерлинией. Белую  краску  на
его борту изъел красной ржавчиной морской ветер, а бока  обросли  ракушками,
как струпьями. Довольно долго мы глядели на море, небо и корабли,  не  роняя
ни  слова.  Вечерний  ветер  с  моря  колыхал  траву,  а  сумерки   медленно
превращались в бледную ночь. Над доками замигали звезды.
   После долгого молчания она сжала левую руку  в  кулак,  и  несколько  раз
нервно  ударила  ей  по  ладони  правой.  Потом  подавленно  уставилась   на
покрасневшую ладонь.
   - Всех ненавижу, - произнесла она одиноко.
   - И меня?
   - Извини, - она смутилась, взяла себя в руки и положила ладонь обратно на
колено. - Ты не такой.
   - Не настолько, да?
   Она кивнула со слабым подобием улыбки и мелко дрожащими  руками  поднесла
огонь к сигарете. Дым хотел окутать ее волосы, но его унес ветер и развеял в
темноте.
   - Когда я сижу одна, то слышу разных людей, которые со мной заговаривают.
Одних я знаю, других нет... Отец, мать, школьные учителя -  разные  люди.  Я
кивнул.
   - И говорят всякую гадость. Хотим, чтобы ты  умерла,  и  так  далее.  Или
вообще грязь какую-нибудь...
   - Какую?
   - Не хочу говорить.
   Сделав две затяжки, она погасила сигарету кожаной  сандалией  и  легонько
надавила на глаза кончиками пальцев.
   - Как ты думаешь, я больна?
   - Даже не знаю, - покачал я  в  растерянности  головой.  -  Но  если  это
беспокоит, то лучше врачу показаться.
   - Да ладно. Не обращай внимания.
   Она закурила вторую сигарету. Потом попыталась рассмеяться, но смех у нее
вышел неважный.
   - Я тебе первому про это рассказала.
   Я взял  ее  за  руку.  Рука  продолжала  мелко  дрожать.  Между  пальцами
выступили капли холодного пота.
   - А врать-то очень не хотелось на самом деле...
   - Я понимаю.
   Мы снова замолчали и тихо сидели под звук мелких волн, ударявшихся о мол.
Так долго сидели, что и не вспомнить, сколько.
   Когда я заметил, что она плачет, то провел пальцем по ее мокрой  от  слез
щеке и обнял за плечи.
   Я давно уже не помнил, как пахнет лето. Я соскучился  по  запаху  морской
воды и далеким паровым свисткам, по прикосновению девичьей кожи и  лимонному
аромату волос, по дуновению сумеречного ветра и робким надеждам - соскучился
по летнему сну. Однако теперь  все  было  иначе,  чем  раньше.  Все  отличия
маленькие  -  а  в  целом  непоправимые.   Совсем   как   калька,   навсегда
соскользнувшая с оригинала.

36

   Чтобы дойти до ее дома, нам потребовалось полчаса.
   Вечер стоял замечательный. Поплакав, она чудесным образом повеселела.  По
пути к ее дому  мы  заходили  во  все  магазины  подряд  и  покупали  всякую
дребедень. Мы купили земляничную зубную пасту, цветастое пляжное  полотенце,
несколько датских мозаичных панно, шестицветный  набор  шариковых  ручек  и,
таща все это в гору, иногда останавливались, чтобы оглянуться на порт.
   - А машину ты так и бросил?
   - Потом заберу.
   - А завтра утром не поздно?
   - Да без разницы!
   Остаток пути мы проделали, не торопясь.
   - Не хочу сегодня оставаться одна, - сказала она, обращаясь к  булыжникам
мостовой.
   Я кивнул.
   - Только ты ведь тогда ботинки почистить не сможешь?
   - Ничего, пусть сам иногда чистит.
   - Интересно, почистит или нет?
   - А как же? Он у меня человек долга!

***

   Ночь была тихая.
   Медленно ворочаясь, она уткнулась носом в мое правое плечо.
   - Холодно.
   - Как это "холодно"? Тридцать градусов!
   - Не знаю. Холодно, и все.
   Я подобрал сброшенное к ногам одеяло  и  укутал  ее  по  плечи.  Она  вся
тряслась мелкой дрожью.
   - Плохо себя чувствуешь?
   Она мотнула головой:
   - Мне страшно.
   - Страшно чего?
   - Всего. А тебе не страшно?
   - Абсолютно.
   Она помолчала - будто взвешивая мой ответ на ладони.
   - Хочешь секса?
   - Угу.
   - Извини. Сегодня нельзя.
   Я молча кивнул, не выпуская ее из объятий.
   - Мне только что операцию сделали.
   - Аборт?
   - Да.
   Она ослабила руку, которой обнимала меня  за  спину,  и  кончиком  пальца
начертила несколько кружочков у меня на плече.
   - Странно... Ничего не помню.
   - Да?..
   - Это я про того парня. Совершенно забыла. Даже лица не вспомнить.
   Я погладил ее по волосам.
   - А казалось, что влюбилась. Правда, недолго. Ты когда-нибудь влюблялся?
   - Ага.
   - И лицо помнишь?
   Я попытался вспомнить лица  трех  своих  девчонок.  Удивительное  дело  -
отчетливо не вспоминалось ни одно.
   - Нет, - сказал я.
   - Странно, правда? Интересно, почему?
   - Наверное, так удобнее.
   Не поднимая головы с моей голой груди, она покивала.
   - Слушай, если тебе очень хочется, может, мы это как-нибудь по-другому?..
   - Не надо. Ничего страшного.
   - Правда?
   - Угу.
   Она снова обняла меня покрепче. Ее сосок ощущался у меня под ложечкой. До
смерти захотелось пива.
   - Как несколько лет назад пошло все наперекосяк - так и до сих пор.
   - "Несколько" - это сколько?
   - Двенадцать. Или тринадцать. С  тех  пор,  как  отец  заболел.  Из  того
времени больше ничего и не помню. Одна сплошная гадость. Все  время  у  меня
злой ветер над головой.
   - Ветер меняет направление.
   - Ты правда так думаешь?
   - Ну, он же должен его когда-нибудь менять!
   На какое-то время она замолчала - как пустыня,  вобравшая  в  свой  сухой
песок все мои слова и оставившая меня с одной горечью во рту.
   - Я несколько раз пыталась начать думать так же. Но никак не  получалось.
И влюбиться пробовала, и просто стать терпеливее.  Не  получается  -  и  все
тут... Больше ни о чем не говоря, мы лежали с ней в обнимку. Ее голова  была
у меня на груди, а губы касались моего соска. Она долго не шевелилась -  как
будто уснула. Она молчала долго. Очень долго. Я  то  дремал,  то  смотрел  в
темный потолок.
   - Мама...
   Она сказала это шепотом, как будто ей что-то приснилось. Она спала.

37

   Привет, как дела? Говорит радио "Эн-И-Би", программа "Попс  по  заявкам".
Снова пришел субботний вечер. Два часа - и  уйма  отличной  музыки.  Кстати,
лето вот-вот кончится. Как оно вам? Хорошо вы его провели?
   Сегодня, перед тем, как поставить первую пластинку, я  познакомлю  вас  с
одним письмом, которое мы недавно получили. Зачитываю.
   "Здравствуйте.
   Я каждую неделю  с  удовольствием  слушаю  вашу  передачу.  Мне  даже  не
верится, что осенью исполнится три  года  моей  больничной  жизни.  Время  и
вправду летит быстро. Конечно, из окна моей  кондиционированной  палаты  мне
мало что видно, и смена времен года для меня не имеет особого значения -  но
когда уходит один сезон и приходит другой, мое сердце радостно бьется.
   Мне семнадцать лет, а я не могу ни  читать,  ни  смотреть  телевизор,  ни
гулять - не могу даже перевернуться в своей кровати. Так я провела три года.
Письмо это пишет за меня моя старшая сестра, которая все время рядом.  Чтобы
ухаживать за мной, она бросила университет. Конечно, я очень ей  благодарна.
За три года, проведенных в постели, я поняла одну вещь: даже в самой  жалкой
ситуации можно чему-то научиться. Именно поэтому стоит жить дальше - хотя бы
понемножку.
   Моя болезнь - это болезнь спинного мозга. Ужасно  тяжелая.  Правда,  есть
вероятность выздоровления. Три процента... Такова  статистика  выздоровлений
при подобных болезнях - мне сказал это мой доктор, замечательный человек. По
его словам, мне легче выздороветь, чем новенькому питчеру обыграть  Гигантов
<"Giants" ("Кедзин") - одна  из  сильнейших  бейсбольных  команд  Японии>  с
разгромным счетом, но немножко труднее, чем просто выиграть.
   Временами, когда я думаю, что никогда не выздоровлю, мне становится очень
страшно. Так страшно, что хочется  звать  на  помощь.  Пролежать  всю  жизнь
камнем в кровати, глядя в потолок - без чтения, без прогулок на воздухе, без
любви - пролежать так десятки лет, состариться здесь и тихо  умереть  -  это
невыносимо. Иногда я просыпаюсь среди ночи  и  будто  слышу,  как  тает  мой
позвоночник. А может, он и в самом деле тает? Но хватит о грустном. Как  мне
по сотне раз в день советует моя сестра, я буду стараться  думать  только  о
хорошем. А ночью постараюсь спать  как  следует.  Потому  что  плохие  мысли
обычно лезут мне в голову ночью.
   Из окна больницы виден порт. Я  представляю,  что  каждое  утро  встаю  с
кровати, иду к порту и всей грудью вдыхаю запах моря... Если бы я смогла это
сделать - хотя бы раз, мне хватило бы одного раза - то я, может быть, поняла
бы, почему мир так устроен. Мне так кажется. А если бы я хоть чуть-чуть  это
поняла - то, возможно, смогла бы терпеть свою неподвижность  хоть  до  самой
смерти.
   До свидания. Всего доброго."
   Без подписи.
   Я получил это письмо вчера в четвертом часу. Прочитал его в нашем буфете,
пока пил кофе. А вечером, после работы, пошел в порт и  посмотрел  оттуда  в
сторону гор. Раз из твоей больницы виден порт, то значит, и из порта  должна
быть видна твоя больница, правильно? И в  самом  деле,  я  увидел  множество
огоньков. Конечно, было непонятно, который из них горит в твоей палате. Одни
огоньки горели в небогатых домах, другие - в роскошных особняках.  Светились
также огоньки в гостиницах, в школах, в конторах...  Я  подумал:  как  много
самых разных людей! Такое чувство посетило меня впервые. И когда я  об  этом
подумал, у меня вдруг выкатилась слеза. А ведь я очень давно не  плакал.  Не
то, чтобы я плакал из сочувствия к тебе, нет. Я хочу сказать кое-что другое.
И скажу это только один раз, так что слушай хорошенько.
   Я Вас Всех Люблю!
   Если ты по  прошествии  десяти  лет  еще  будешь  помнить  эту  передачу,
пластинки, которые я ставил и меня самого -  то  вспомни  слова,  которые  я
только что сказал. Исполним заявку этой девушки. Элвис Пресли, "Удачи  тебе,
моя прелесть". А после того, как закончится песня, я снова  на  один  час  и
пятьдесят минут стану собакоподобным комиком.
   Спасибо за внимание.

38

   В день моего отъезда в Токио я зашел в "Джей'з бар" - прямо с  чемоданом.
Бар еще не работал, но Джей пустил меня внутрь и налил пива.
   - Сегодня уезжаю вечерним автобусом.
   Чистивший картошку Джей покивал головой.
   - Скучно будет без тебя. И обезьян разогнать придется, - сказал он, ткнув
пальцем в гравюру над стойкой. - А Крыса точно будет скучать.
   - Ага.
   - В Токио, наверное, весело?
   - Да везде одинаково.
   - Пожалуй... Я из нашего города последний  раз  уезжал  в  год  Токийской
олимпиады.
   - Любишь свой город?
   - Ты ж сам сказал: везде одинаково.
   - Точно.