здесь целую зиму. Такое огромное количество никому не нужного чтива
в одном помещении я встретил впервые в жизни. Там, где стеллажи  обрывались,
я наконец-то нашел полки с музыкой: настольные колонки, ламповый  усилитель,
проигрыватель - стандартный набор меломана шестидесятых, -  плюс  сотни  две
пластинок. Как и книги, все пластинки были старыми, запиленными - но назвать
их  обесценившимися  все  же  было  нельзя.  Что   ни   говори,   а   музыка
обесценивается не так быстро,  как  мысли.  Я  включил  усилитель,  поставил
первую попавшуюся пластинку и опустил иглу. Нэт Кинг Коул запел  "К  югу  от
границы". Вся комната словно отъехала в  прошлое:  я  снова  дышал  воздухом
шестидесятых.
   В стене напротив было четыре окна - на равном расстоянии друг от друга, с
двойными рамами и метра по два высотой.  В  окнах  я  увидел  пепельно-серый
дождь, заливавший пастбище. Нити дождя висели так плотно, что цепочка гор на
противоположном краю долины едва различалась.
   В центре комнаты на дощатом полу был постелен ковер метра в три  шириной;
на ковре стояли журнальный столик, диван с креслами  для  гостей  и  шкаф  с
выдвижными ящиками. В самом дальнем углу ютился  массивный  обеденный  стол,
покрытый толстым слоем белесой пыли.
   Чего-чего, а пустоты в гостиной хватало с избытком. В  самой  дальней  от
входа стене я обнаружил  неприметную  дверь,  отворил  ее  -  и  оказался  в
небольшой кладовой. В тесную, метра три на три комнатушку были свалены,  как
попало, старая мебель, циновки,  посуда,  клюшки  для  гольфа,  декоративные
вазы, гитара, матрасы, пальто и куртки, альпинистские  ботинки,  пожелтевшие
газеты-журналы и прочая ненужная дребедень. Среди прочего я  увидел  дневник
ученика средней школы и игрушечный  самолет  с  радиоуправлением.  Все  вещи
произведены на свет в пятидесятых - шестидесятых. Время  в  доме  шло  очень
странным образом - так же, как и старинные часы в гостиной.  Люди  приходили
сюда, когда им заблагорассудится, и, подтягивая гири, заводили часы.  Покуда
гири оттягивали пружину, часы мелодично тикали,  и  Время  шло.  Потом  гири
опускались, одна за другой, до самого пола - и Время  останавливалось.  Гиря
за гирей, горка застывающего Времени росла под часами на полу, словно чья-то
теряющая краски жизнь.
   Прихватив в кладовке несколько старых журналов о кино,  я  возвратился  в
комнату, плюхнулся на диван и начал рассеянно перебирать страницы.  В  одном
изжурналов я наткнулся на анонс фильма "Аламо" - самой первой из  версий,  в
постановке Джона Уэйна. Как сообщалось в рекламе, еще до  выхода  на  экраны
картина получила "всемерную поддержку и благословение" самого  Джона  Форда.
"Я, - заявлял тут же Джон Уэйн, - хочу делать кино, которое  осталось  бы  в
сердце каждого американца!" Бобровая  шапка  на  макушке  Уэйна  говорила  о
полнейшем отсутствии вкуса у ее хозяина.
   Подруга вернулась из кухни с чашками в руках, и мы стали пить кофе,  сидя
лицом к лицу. Капли дождя молотили в окна мелкой унылой дробью.  Время,  все
больше сгущаясь, перемешивалось с зябкими сумерками и  затапливало  комнату,
как какой-то вязкий мазут. Желтый свет лампы  рассыпался  мелкой  пыльцой  и
растворялся в черном воздухе без следа.
   - Устал? - спросила подруга.
   - Да, пожалуй... - рассеянно ответил я, разглядывая пейзаж  за  окном.  -
Так вот ищешь что-то, стремишься куда-то, и вдруг раз - и  приехали,  больше
никуда не нужно идти... Странное чувство, трудно сразу привыкнуть. А главное
- долину-то с фотографиями мы нашли, а ни Овцы, ни Крысы здесь нет!
   - Ты ляг поспи. А я пока поесть приготовлю...
   Она сходила на второй этаж, принесла одеяло и укрыла меня. Потом разожгла
керосинку, вставила мне в губы сигарету и поднесла огонь.
   - Не грусти. Все будет очень хорошо, вот увидишь!
   - Спасибо тебе... - сказал я.
   И она растаяла в проеме кухонной двери.
   Я остался один - и тело неожиданно  налилось  странной  тяжестью.  Сделав
пару затяжек, я потушил сигарету, накрылся одеялом с головой и закрыл глаза.
Уснул я почти мгновенно.

5
ОНА СПУСКАЕТСЯ С ГОР. ВАКУУМ В ЖЕЛУДКЕ

   Часы пробили шесть, и я проснулся. Лампа  не  горела,  в  комнате  висели
густые  предзакатные  сумерки.  Тело  затекло  так,  что  я  не  ощущал   ни
внутренностей, ни кончиков пальцев.  Будто  чернильные  сумерки  просочились
сквозь кожу и своей тяжестью пропитали меня изнутри.
   Дождь снаружи, похоже, кончился - было слышно,  как  за  окнами  щебетали
птицы. В полумраке гостиной лишь жар керосиновой печки вяло-ленивым  сиянием
отражался на белой стене. Я поднялся с дивана, зажег ночник на полу,  прошел
в кухню и выпил один за другим два стакана холодной воды. На  газовой  плите
стояла кастрюля с тушенкой в сметане. Стенки кастрюли еще хранили  тепло.  В
пепельнице я увидел два окурка ее ментоловых сигарет. Окурки были вдавлены в
стекло с такой силой, будто ими пытались просверлить пепельницу насквозь.
   Каким-то инстинктом я почувствовал: она исчезла из дома. Ее здесь  больше
нет.
   Я уперся ладонями в кухонный стол и попытался собраться  с  мыслями.  ОНА
ИСЧЕЗЛА - это незыблемый факт. Не гипотеза,  не  одна  из  возможных  версий
происходящего. Ее действительно больше здесь не было. Сам воздух этого  дома
- воздух, насыщенный пустотой, - говорил мне об этом. Воздух, которого я  до
тошноты наглотался в своей квартире за те пару месяцев, когда жена уже ушла,
а с подругой мы еще не встречались.
   На всякий случай я поднялся-таки наверх, проверил все комнаты и  заглянул
в стенной шкаф. Никого. Исчезли ее куртка и дорожная  сумка.  Ее  ботинок  у
двери я также не обнаружил. Сомнений быть не могло: она собралась и ушла.  Я
обшарил все места, где она могла бы оставить записку. Записки не было.  Судя
по тому, сколько времени я проспал, она была уже на полпути вниз  по  горной
дороге. ОНА ИСЧЕЗЛА - этот дикий, нелепый  факт  не  укладывался  у  меня  в
голове. Отчасти потому, что голова плохо соображала спросонья;  но  если  бы
даже она и соображала как надо - события вокруг давно уже вышли  за  пределы
ее понимания. Все,  что  мне  оставалось  теперь  -  это  не  вмешиваться  и
наблюдать за происходящим со стороны. Довольно долго я медитировал, лежа  на
диване, пока не осознал, что в желудке моем - космическая  пустота.  Никогда
еще в жизни, пожалуй, я не хотел есть есть так сильно.
   Я отправился на кухню, спустился по лесенке  в  погреб,  выбрал  на  глаз
бутылку красного вина посолиднее, откупорил и попробовал вино на язык.  Вино
было слишком холодным, но пилось легко.  Я  вернулся  из  погреба  в  кухню,
нарезал хлеба, почистил яблок. Пока на плите разогревалась тушенка, я  успел
выпить три бокала вина.
   Тушенка разогрелась, я вынес еду в гостиную, расставил на столе -  и  под
"Вероломство" в исполнении оркестра Перси Фэйса начал есть. Закончив ужин, я
допил оставшийся в заварнике кофе, взял колоду карт, что нашел на камине,  и
разложил пасьянс. Пасьянс этот придумали в Англии в середине прошлого  века,
и поначалу он пользовался успехом, но вскоре оказался так же  успешно  забыт
по причине  излишней  мудрености.  Как  высчитал  какой-то  математик,  этот
пасьянс должен сходиться в среднем раз на двадцать  пять  тысяч  попыток.  Я
попытался три раза и, разумеется, не преуспел. Затем я убрал со стола посуду
и сел допивать вино, которого оставалось еще на треть.
   За окнами висела ночная тьма. Я затворил ставни и,  улегшись  на  диване,
прослушал одну за другой несколько старых, заигранный до пулеметного  треска
пластинок. Вернется ли Крыса?
   По идее, должен вернуться. Зря, что ли, здесь еды и топлива на всю  зиму?
Но это - лишь по моей идее. Вполне возможно, Крысе надоело сидеть в горах, и
он спустился обратно в городишко.  А  может  даже  нашел  себе  какую-нибудь
девчонку, и они решили жить вместе, как все нормальные  люди.  Почему  бы  и
нет? Но в этом случае я, что называется, влипаю по самые уши.  Ни  овцы,  ни
Крысы не найдено. Истекает месячный срок - и Человек в Черном устраивает мне
такие "Сумерки Богов", какие и не снились старушке Европе. Даже понимая, что
это ему уже ничего не даст, он все равно приведет в исполнение свои  угрозы.
Такой человек.
   Половина назначенного мне  срока,  можно  считать,  истекла.  Шла  вторая
неделя октября. Именно сейчас больше, чем  когда-либо,  жизнь  в  столице  и
похожа на Столичную Жизнь. Будь оно все, как всегда, сидел бы  я  сейчас  за
стойкой в каком-нибудь баре, уплетал свои сэндвичи с омлетом,  да  потягивал
виски. Великолепное время года, великолепный пейзаж за окном -  предзакатные
сумерки сразу после дождя; чуть потрескивает лед в бокале на дубовой стойке.
Время течет куда-то мирной, прозрачной рекой...
   Я все грезил и грезил, и очень скоро мне  начало  чудиться,  будто  кроме
меня, валяющегося здесь на диване, на свете есть еще один я, и этот я  сидит
сейчас в баре и, жмурясь от  удовольствия,  потягивает  виски  со  льдом.  И
думает обо мне, который валяется здесь на диване... Дикое чувство, словно  я
соскочил со своей реальности непонятно куда и перестал быть собой. Я помотал
головой и стряхнул наваждение.
   За окном все гугукала и никак не смолкала одинокая ночная птица.
   Я поднялся на второй этаж и в одной из комнат,  которыми  не  пользовался
Крыса, устроил себе ночлег. Аккуратно сложенные матрас, одеяло и простыни  я
нашел в стенном шкафу возле лестницы.
   Мебель в моей комнате оказалась абсолютно  такой  же,  как  и  в  спальне
Крысы. Тумбочка у кровати, стол, кресло, торшер. Мебель,  старая,  но  очень
крепкая, была изготовлена исключительно  для  практического  применения.  Ни
единой лишней детали. Кровать стояла у самого окна,  и  прямо  от  изголовья
через окно просматривалась вся  долина.  Ливень  кончился,  и  толстые  тучи
расползались рваными дырами, в которых  чернело  небо.  То  и  дело  из  дыр
появлялась луна,  заливала  долину  красивым  холодным  сиянием  -  и  вновь
скрывалась из глаз. Словно прожектор поискового судна  выхватывает  фрагмент
за фрагментом картину  морского  дна.  Не  раздеваясь,  я  лег  на  кровать,
свернулся калачиком и долго глядел, как появлялась и исчезала в окне  ночная
долина. Вскоре на этот пейзаж начали  наползать  полупризрачные  видения.  Я
различил одинокую фигурку своей подруги на  "проклятом  повороте"  в  горах;
потом мне привиделся Крыса, фотографирующий стадо овец в долине. Но тут луна
спряталась, а когда снова вынырнула из тьмы, видения сгинули, и лишь пустая,
безжизненная долина по-прежнему простиралась перед глазами.
   Я раскрыл "Записки о Шерлоке Холмсе" и при тусклом свете  торшера  читал,
пока не заснул.

6
НАХОДКА В ГАРАЖЕ. МЫСЛИ ПОСРЕДИ ПАСТБИЩА

   Птицы неизвестной породы, рассевшись на соснах у дома,  щебетали  на  всю
округу. За окнами, куда ни глянь,  все  до  последней  травинки  промокло  и
блестело на солнце.
   В  ностальгическом,  допотопной  конструкции  тостере  я  поджарил  хлеб,
соорудил на сковородке глазунью  и  выпил  два  стакана  виноградного  сока,
который нашел в холодильнике.
   Я начинал тосковать по своей подруге. Хотя мысль о том, что я до сих  пор
способен на подобные чувства, бодрила и рождала надежду на спасение моей еще
не совсем заблудшей души. Приятная такая тоска. Что-то вроде молчанья сосны,
с которой улетели все птицы.
   Я вымыл посуду, соскреб приставший к раковине яичный желток,  после  чего
добрые пять минут чистил  зубы.  Затем,  поколебавшись  изрядно,  решил-таки
сбрить бороду и усы. В шкафчике над раковиной я обнаружил почти совсем новые
крем для бритья и станок фирмы "Жилетт" с пачкой лезвий. Здесь же  оказались
зубная щетка, мыло, лосьон для кожи и одеколон. На полке рядом  -  тщательно
уложенная  горка  из   дюжины   полотенец,   каждое   отдельной   расцветки.
Аккуратность Крысы не  знала  границ.  Ни  на  зеркале,  ни  на  поверхности
раковины я также не увидел  ни  пятнышка.  И  в  туалете,  и  в  ванной  все
выглядело примерно так же. Швы  между  плитками  кафеля  резали  глаз  своей
белизной - надо полагать, их долго  драили  чем-то  вроде  зубной  щетки  со
стиральным  порошком.  Бачок   унитаза   оказался   заряжен   ароматическими
веществами, отчего в уборной стоял запах джина с лимоном, как в каком-нибудь
первоклассном баре.
   Я вышел из туалета, сел  на  диван  в  гостиной  и  выкурил  свою  первую
утреннюю сигарету. В рюкзаке оставалось еще три пачки "Ларка". И это -  все.
Когда они кончатся, останется только бросить  курить.  Подумав  об  этом,  я
закурил еще одну сигарету. Утренний  свет  из  окон  приятно  радовал  глаз;
сиденье дивана прогибалось подо мной настолько привычно-естественно, будто я
просидел на нем всю жизнь. Так, совершенно незаметно, прошел целый час. Часы
у камина неторопливо пробили девять.
   И тут я как будто сообразил, что заставляло Крысу заниматься всем этим  -
поддерживать идеальный порядок  в  доме,  драить  кафель  в  уборной  и  без
малейшей надежды на свидание с кем-либо гладить сорочки и  бриться.  Если  в
таком месте не заставлять свое  тело  двигаться  без  остановки  -  реальное
чувство Времени утрачивается почти мгновенно.
   Я поднялся с дивана, скрестил руки  на  груди  и  обошел  всю  комнату  в
поисках какого-нибудь занятия - но в голову так ничего и не пришло. Все, что
могло нуждаться хоть в малейшей уборке, было тщательно убрано  Крысой.  Даже
высоченный потолок был отчищен от пыли  и  копоти  до  последнего  уголка...
Ладно, сказал я себе. В ближайшее время придумаю что-нибудь. Для начала же я
решил прогуляться и осмотреть окрестности. Погода стояла великолепная.  Пять
или шесть белоснежных облаков дрейфовали в небе, размазанные так, словно  по
голубым небесам несколько раз прошлись зубной щеткой; с  той  стороны,  куда
они плыли, доносилось слабое воркование птиц. За домом я  обнаружил  большой
гараж. На земле перед ржавыми  двустворчатыми  воротами  валялся  сигаретный
окурок. "Сэвэн Старз". На сей раз он оказался  сравнительно  старым:  бумага
разлезлась, и волокна  фильтра  торчали  наружу.  Я  тут  же  вспомнил,  как
выглядела единственная пепельница в доме.  Старая  пепельница  без  малейших
следов того, что ее когда-либо использовали по назначению. Крыса не курил. Я
покатал окурок на ладони и выбросил туда, откуда поднял.  Отодвинув  тяжелый
засов, я отворил  ворота.  Внутри  было  очень  просторно.  Солнечный  свет,
проникая сквозь щели в дощатых стенах, вычерчивал на  темной  земле  десяток
ярких параллельных полос. Пахло землей и бензином.  В  центре  гаража  стоял
старенький джип, "Тойота Лэндкрузер". Ни на корпусе машины, ни на колесах  я
не увидел ни пятнышка грязи. Бензина в баке -  почти  до  краев.  Я  пошарил
рукой там, где Крыса постоянно прятал ключи от машины, Как я  и  ожидал,  те
оказались на месте. Я вставил ключ зажигания, повернул его - и двигатель тут
же отозвался мягким, приятным урчанием. Что-что, а ухаживать за  автомобилем
Крыса всегда был мастер... Я выключил двигатель,  положил  ключ  на  прежнее
место и, не вставая с сиденья водителя, огляделся. В бардачке  под  передней
панелью я не нашел абсолютно  ничего  примечательного.  Карта  автомобильных
дорог, полотенце да полплитки шоколада.  На  сидении  сзади  валялись  моток
проволоки и громадные плоскогубцы.  Вся  задняя  часть  салона  была  усеяна
каким-то мусором, что было само по себе необычно  для  автомобиля  Крысы.  Я
выбрался из машины, открыл заднюю дверцу, собрал  немного  мусора  с  обивки
кресла в ладонь и поднес к полосе света. То, что я увидал, сильно  смахивало
на клочья пуха, надерганные из тюфяка. Или же - на клочья овечьей шерсти.  Я
достал из кармана пачку салфеток, завернул странный мусор в одну и спрятал в
карман на груди.
   Почему Крыса не уехал на автомобиле?  То,  что  машина  стоит  в  гараже,
означает одно из двух: либо он спустился с гор пешком, либо же вообще никуда
не спускался. Ни в том, ни в другом объяснении здравого смысла не ощущалось,
хоть тресни. Еще три дня назад проехать по горной  дороге  не  составило  бы
никаких проблем; версия же о том, что Крыса, оставив дом нараспашку, сутками
шатается по долине и ночует под открытым  небом,  звучала  слишком  бредово,
чтобы я принял ее всерьез.
   Оставив попытки что-либо понять, я вышел из гаража и двинулся к пастбищу.
Сколько ни ломай себе голову, тут уже все равно: сделать осмысленные  выводы
из бессмысленной ситуации - вещь в принципе невозможная. Солнце поднялось  в
небе повыше, и от пастбища повалил белый пар.  В  облаках  пара  горы  вдали
выглядели размыто и призрачно. По огромной долине  растекался  сочный  запах
травы.
   Шагая по мокрой траве, я добрался до середины поля. Посреди океана зелени
валялась   брошенная   кем-то   старая   автомобильная   покрышка.    Резина
растрескалась и выцвела добела.  Я  присел  на  нее  и  огляделся.  Дом,  от
которого я шел сюда, смотрелся теперь далеким утесом, нависающим над кромкой
берега у самого горизонта.
   Сидя на старой покрышке один-одинешенек посреди океана травы, я  вспомнил
соревнования по плаванию, в которых не раз  участвовал  в  детстве.  Заплывы
устраивались от  одного  островка  до  другого.  Я  страшно  любил,  проплыв
половину дистанции, останавливаться  и,  держась  на  плаву,  смотреть,  как
выглядит мир вокруг. Странное, фантастическое  ощущение  неизменно  посещало
меня в те секунды. Странно было висеть в  пространстве  между  двух  далеких
клочков земли; еще страннее - осознавать, что там, на далеком берегу, люди и
теперь как ни в чем ни бывало занимаются своими делами. Самой же  великой  и
непостижимой странностью казалось  мне  то,  что  мир  продолжал  совершенно
нормально вертеться в мое отсутствие.
   Минут  пятнадцать  я  просидел  на  старой   покрышке,   погрузившись   в
воспоминания; затем поднялся, вернулся в дом, сел на диван в гостиной и стал
читать дальше "Записки о Шерлоке Холмсе".
   Часы пробили дважды - и пришел Человек-Овца.

7
И ПРИШЕЛ ЧЕЛОВЕК-ОВЦА

   Не успел звук второго удара часов раствориться в  воздухе,  как  в  дверь
постучали.
   Сначала два раза, и чуть погодя - еще три.
   В дверь постучали, но осознание этого пришло  ко  мне  далеко  не  сразу.
Мысль о том, что в двери этого дома может кто-нибудь постучать, до  сих  пор
просто не приходила мне в голову. Крыса вошел бы без  стука  -  это  же  его
собственный дом. Овчар стукнул бы пару раз  для  приличия,  да  не  ждал  бы
ответа - открыл бы дверь и зашел. Подруга? Зачем ей стучаться? Давно бы  уже
прокралась тихонько с черного хода на кухню да пила там кофе в одиночку.  Уж
она бы точно не стала стучаться в двери парадного.
   Я подошел к двери и  открыл  ее.  За  дверью  стоял  Человек-Овца.  Ни  к
открывшейся двери, ни ко мне, открывшему дверь, Человек-Овца не  проявил  ни
малейшего интереса; не мигая, он таращился  на  обшарпанный  почтовый  ящик,
прибитый к шесту в паре метров от входа, таким взглядом, словно увидел нечто
диковинное. Ростом он был чуть  выше  почтового  ящика.  Полтора  метра,  не
больше, минус сутулость и кривые ноги.
   Вдобавок к этому, порог, на котором стоял  я,  находился  сантиметров  на
двадцать выше уровня земли, из-за чего я оказывался  в  положении  пассажира
автобуса, взирающего из окна на  снующих  внизу  пешеходов.  И  вот,  словно
демонстрируя, насколько глубоко ему плевать на  такую  разницу  между  нами,
Человек-Овца стоял ко мне боком и изо всех сил разглядывал почтовый ящик.  В
ящике, конечно же, ничего не было.
   -  Что  ли  можно  войти?  -  быстро,  сквозь  зубы  осведомился  он,  не
поворачивась ко мне. По тону Человека-Овцы можно было  подумать,  будто  его
как следует разозлили. Он согнулся  пополам  и  проворно,  в  одну  секунду,
развязал шнурки на тяжелых походных ботинках. Ботинки были покрыты застывшей
грязью, как пирожное шоколадом. Разувшись, Человек-Овца взял  по  ботинку  в
каждую руку и привычными движениями постучал один о другой. Грязь отвалилась