ал консьерж и отпил вина из бокала. - Директором музея в то время  был
мой отец. Он заявил губернаторству, что  не  может  спокойно  смотреть,  как
закрывают архивы, которые он годами собирал по крупицам. И  вот  тогда  -  с
условием, что он самолично займется хранением архивов по овцеводству, -  ему
и позволили сравнительно дешево выкупить здание музея  со  всем  содержимым.
Поэтому даже сейчас второй этаж полностью используется для хранения  архивов
по овцеводству. Документы эти уже давно никому не нужны, старик  дрожит  над
ними чисто из старческого каприза. А здание - все, кроме второго этажа, -  я
переделал в отель и сам заправляю его делами.
   - Ничего себе совпадение!... - только и выдавил я.
   - Какое совпадение? - не понял консьерж.
   - На самом деле человек, которого я ищу,  как  раз  и  связан  с  овцами!
Единственный  ключ  к  моим  поискам  -  фотография  с  овцами,  которую  он
прислал...
   - О-о! - с любопытством протянул консьерж. - Если не  возражаете,  я  бы,
конечно, взглянул...
   Я достал из кармана блокнот, вынул заложенную между страниц фотографию  и
передал ему. Он сходил к конторке, принес очки, нацепил их на нос и принялся
долго и внимательно разглядывать фотографию.
   - Где-то я уже это видел... - пробормотал он наконец.
   - Видели?!
   - Точно, видел!
   Он вдруг подошел к стремянке, которую оставил под люстрой  посреди  фойе,
поднял ее и перетащил к противоположной  стене.  Вскарабкавшись  наверх,  он
снял висевшую чуть не под самым потолком черно-белую фотографию в деревянной
раме и, держа ее в руке, спустился обратно. Тщательно вытерев тряпкой  пыль,
он протянул фотографию нам.
   - По-моему, тот же пейзаж, вам не кажется?
   Рама  выглядела  старой  и  обшарпанной,  черно-белая  фотография  в  ней
буквально порыжела от времени. И на ней тоже были овцы. Штук шестьдесят,  не
меньше.  Какой-то  забор,  березовая  роща,  горы.  И  хотя  березы  в  роще
располагались совершенно не так, как на фотографии Крысы - горный пейзаж  на
заднем плане был абсолютно таким же. Мало того -  и  тот,  и  другой  снимок
делали с одного и того же места.
   - Ч-черт бы меня побрал... - сказал я подруге. - И мы каждый день  ходили
туда-сюда под этой фотографией?
   - Я же говорила, что нужно селиться в отель "Дельфин"! - отвечала она как
ни в чем не бывало.
   - Ну-ну, и что? - спросил я консьержа, чуть только перевел дух. - Где  же
находится место с этим пейзажем?
   - Я не знаю, - развел руками консьерж. - Эта фотография висела здесь  еще
с музейных времен...
   - Уф-ф-ф!... - только и выдохнул я.
   - Но это можно узнать!
   - Каким образом?
   - Спросите у моего отца. Отец работает в кабинете на втором этаже, там же
и спит. Он все время там - наружу почти не  показывается;  все  читает  свои
бумажки про овец. Сам я с ним уже полмесяца  не  встречался,  но  когда  еду
перед дверью ставлю - забирает; значит, живой пока...
   - И что, ваш отец знает место, изображенное на фотографии?
   - Я думаю, знает... Я  уже  говорил  вам  -  отец  был  директором  Музея
Мериносоведения Хоккайдо; что ни говори, а об овцах ему известно практически
все. Не случайно все называли его "Профессор Овца".
   - Профессор Овца... - точно эхо, повторил я.

3
ПРОФЕССОР ОВЦА МНОГО ЕСТ И МНОГО РАССКАЗЫВАЕТ

   Судя по тому, что поведал нам  управляющий  отеля  "Дельфин",  жизнь  его
родителя
   - Профессора Овцы - в целом трудно было назвать неудачной.
   - Родился отец в 1905 году в Сэндае в семье потомственного  самурая...  -
начал сын.  -  Вы  не  возражаете,  если  я  буду  пользоваться  европейским
летосчислением?
   - Пожалуйста-пожалуйста! - ответил я.
   - Семья была не  то  чтобы  очень  зажиточной,  но  усадьбу  свою  имела.
Как-никак, предки были вассалами-хранителями замка светлейшего князя... А  в
середине  прошлого  века  этот  род  подарил  стране   еще   и   знаменитого
ученого-агронома. С раннего детства Профессор Овца невероятно  преуспевал  в
учебе и прослыл на весь Сэндай вундеркиндом,  который  знал  все  на  свете.
Ребенок не только прекрасно учился, но и превосходно  играл  на  скрипке.  И
когда префектуру  осчастливил  высочайшим  визитом  сам  Император,  мальчик
исполнил перед семейством  Его  Величества  сонату  Бетховена  и  получил  в
награду золотые часы. Родители  мечтали,  чтобы  он  изучал  законы,  и  уже
прочили ему блестящую карьеру юриста - но сынок наотрез  отказался  от  этой
идеи.
   - Юриспруденция меня не интересует, - заявил юный Профессор Овца.
   - Ну, что ж... Тогда иди в музыканты! - сказал на это его отец. - В конце
концов, можно позволить в роду и одного отпрыска - музыканта.
   - Музыка меня тоже не интересует, - ответил Профессор Овца.
   Отец очень долго молчал.
   - В таком случае, - промолвил он наконец, - какой путь  ты  бы  сам  себе
пожелал?
   - Меня интересует  сельское  хозяйство.  Хочу  изучать  вопросы  аграрной
политики.
   - Будь по-твоему, - изрек отец после долгой паузы. Нрава сын был кроткого
и простодушного, но все знали - от однажды сделанных заявлений не отступался
ни при каких обстоятельствах. Даже слово родного отца не  смогло  бы  ничего
изменить. На следующий год Профессор Овца  поступил,  как  и  задумывал,  на
сельскохозяйственный факультет Токийского Императорского университета.  И  в
университетских  стенах  его  одаренность  не  угасала.  У   всех,   включая
профессуру, он просто не сходил с языка. Юноша опережал в успехах всех своих
однокашников, но несмотря на это пользовался среди них отличной  репутацией.
С какой стороны ни посмотри - его исключительность ни у кого не вызывала  ни
сомнений, ни раздражения. К мирским утехам он интереса не питал, в свободное
время читал книги, начитавшись же - уединялся в  тихом  садике  и  играл  на
скрипке. С кармана его студенческого сюртука неизменно  свисала  цепочка  от
золотых  часов.  С  отличием  закончив  университет,  молодой  человек   как
исключительно одаренная личность был распределен  в  Министерство  сельского
хозяйства и лесоводства. Свой выпускной диплом  он  посвятил,  ни  много  ни
мало,  разработке  "концепции  комплексного  развития  сельского   хозяйства
Японии, Кореи и Тайваня"; и хотя идеи его  грешили  известной  утопичностью,
некоторое время о них поговаривали в свете. Проработав  в  министерстве  два
года, Профессор Овца окончательно созрел как ученый -  и  был  отправлен  на
Корейский полуостров изучать проблемы местного рисоводства. Находясь там, он
разработал "План-проект рисоводческой политики для Корейского  полуострова",
который был одобрен правительством и утвержден к выполнению.
   В 1934 году Профессора  отозвали  в  Токио,  где  ему  был  присвоен  чин
генерал-лейтенанта и предъявлена повестка о призыве  в  армию.  Командование
поручило молодому генералу разработать "Систему натурального  хозяйства  для
самообеспечения японской армии мясом  и  шерстью  овец  в  условиях  боевого
развертывания на равнинах  Северного  Китая".  Так  Профессор  Овца  впервые
занялся овцами. Организовав регулярные  поставки  японских,  маньчжурских  и
монгольских овец для армейских нужд, весной следующего года молодой  генерал
отправился с экспедицией в Маньчжурию "для  изучения  ситуации  на  местах".
Именно с этих пор началось его сокрушительное падение.
   Всю  весну  1935  года  жизнь  в  лагере  протекала   без   происшествий.
Происшествие случилось в июле. Сказав, что хочет  проверить  "условия  жизни
местных овец", Профессор Овца сел на лошадь, уехал в сопки и там  исчез.  Ни
на третьи, ни на четвертые сутки пропавший не появлялся.  Прикомандированная
к отряду группа военной разведки сбилась с ног, прочесывая  окрестности,  но
все было безрезультатно. Решили,  что  генерала  либо  задрали  волки,  либо
пленили повстанцы. И  лишь  неделю  спустя,  когда  решено  было  прекратить
бесплодные поиски, Профессор Овца, весь оборванный и изможденный, появился в
лагере перед самым заходом солнца. От него остались одни кожа да кости, щеки
ввалились - и только глаза, широко распахнутые, горели ярким безумным огнем.
Лошади при нем не было, пропали и золотые часы. Причину своего  исчезновения
он так и объяснил - сгинула лошадь, и он  заблудился  в  лесу;  звучало  это
достаточно правдоподобно, все поверили ему и успокоились.
   Однако месяц спустя по штабу пополз очень  странный  слух.  Слух  о  том,
будто бы генерал, скитаясь по лесам, "вступил в особую  связь"  с  овцой.  К
чему конкретно  сводилась  эта  "особая  связь",  не  мог  объяснить  никто.
Кончилось тем, что начальство  вызвало  его  к  себе  в  кабинет  и  провело
"собеседование".  Колониальное  государство  -  не  то  место,   где   можно
игнорировать слухи.
   - Это правда, что ты  вступал  в  "особую  связь"  с  овцой?  -  спросило
начальство.
   - Так точно. Вступал.
   Дальнейший диалог звучал следующим образом.
   В:
   - Что такое "особая связь"? Половой акт?
   О:
   - Никак нет.
   В:
   - Изволь объясниться.
   О:
   - Психическое соитие.
   В:
   - Это не объяснение.
   О:
   - Трудно найти точный термин. "Обмен душами" - пожалуй, наиболее  близкое
определение.
   В:
   - Ты хочешь сказать, что обменялся душами с овцой?
   О:
   - Так точно.
   В:
   - Значит, всю неделю, пока тебя искала военная разведка,  ты  обменивался
душами с овцой?
   О:
   - Так точно.
   В:
   - Ты не считаешь это нарушением служебного долга?
   О:
   - Мой долг - изучать овец.
   В:
   - В изучение овец не входит  задача  обмена  душами!  Тебе  следует  быть
осмотрительнее. Ты был гордостью Императорского университета. В Министерстве
тобой до сих пор все тоже были  довольны.  Если  не  наделаешь  глупостей  -
станешь одним  из  тех,  кто  двигает  сельскохозяйственную  политику  всего
Дальнего Востока. Помни об этом!
   О:
   - Слушаюсь.
   В:
   - Про "обмен душами" приказываю забыть. Овца - обыкновенная скотина.
   О:
   - Это забыть невозможно.
   В:
   - Изволь объясниться.
   О:
   - Овца - у меня внутри.
   В:
   - Это не объяснение.
   О:
   - По-другому объяснить невозможно.
   В феврале 1936 года Профессора Овцу отозвали на родину, еще несколько раз
провели  с  ним  подобные  "собеседования"  -  и  определили  на  работу   в
министерский архив. Работа его заключалась теперь  в  составлении  описей  к
документам и поддержании порядка на  стеллажах.  Иными  словами,  от  пирога
дальневосточного сельского хозяйства его тарелку убрали.
   - Овца ушла из меня! -  именно  тогда  начал  жаловаться  Профессор  Овца
друзьям. - А раньше она была, была у меня внутри!..

***

   1937 год. Профессор Овца увольняется из  Министерства,  получает  крупный
гражданский заем  от  того  же  Министерства  на  реализацию  своего  "Плана
выведения трехмиллионного поголовья  японских,  маньчжурских  и  монгольских
мериносов" - проекта, над которым работал все эти годы,  -  переселяется  на
Хоккайдо и становится овцеводом. В хозяйстве его - пятьдесят шесть овец.
   1939 год. Профессор Овца женится. Сто двадцать восемь овец.
   1942 год. Рождается  сын  (ныне  -  управляющий  отелем  "Дельфин").  Сто
восемьдесят одна овца.
   1946  год.  Пастбища  Профессора  реквизируются   под   учебный   полигон
оккупационной армией США. Шестьдесят две овцы.
   1947 год. Профессор Овца поступает на службу в Союз Овцеводов Хоккайдо.
   1949 год. Жена Профессора умирает от туберкулеза.
   1950 год. Профессор Овца  назначается  директором  Музея  Мериносоведения
Хоккайдо.
   1960 год. Сын лишается пальцев в порту Отару.
   1967 год. Закрывается Музей Мериносоведения.
   1968 год. Открывается отель "Дельфин".
   1978 год. Молодой агент по торговле недвижимостью спрашивает о пейзаже на
фотографии.
   (Это уже про меня).
   - Чертовщина какая-то! - только и смог сказать я.
   - Очень хотелось бы поговорить с вашим отцом! - попросил я.
   - Конечно - сходите да  поговорите,  никаких  проблем.  Вот  только  меня
отец... недолюбливает. Так что уж извините, но не могли бы вы сходить к нему
сами? - попросил сын Профессора Овцы.
   - Недолюбливает?
   - Ну, не переносит, что я лысый, что пальцев нет...
   - А! - сказал я. - В общем, со странностями человек, я так понимаю?
   - Может, нехорошо так говорить про отца, но... еще с какими странностями!
С тех пор, как с овцой повстречался - ну просто подменили человека. Сделался
совершенно несносен в общении, груб порой до  жестокости.  Но  знаете  -  на
самом деле, в глубине души, он очень мягкий и добрый! Только послушайте, как
он играет на скрипке - сразу поймете... Эта овца доставила отцу  невыносимые
страдания. А потом, уже через него, принесла много боли и мне.
   - Вы, наверное, очень любите своего отца? - спросила подруга.
   - Да, конечно. Люблю, - ответил управляющий отелем "Дельфин". - Только он
меня всегда недолюбливал. Даже в детстве не обнял ни разу. Слова теплого  за
всю жизнь не сказал. А теперь, когда у меня пальцев недостает и  голова  как
колено, - еще и издевается надо мной то и дело!
   - Я уверена, он это делает неумышленно! - попыталась утешить его подруга.
   - Я тоже так думаю, - поддержал ее я.
   - Спасибо вам... - сказал управляющий.
   - Но если придем только мы вдвоем - станет ли он разговаривать с нами?  -
спросил я.
   - Трудно сказать, - ответил управляющий. - Но если выполнить два  условия
- очень может быть, что и станет. Во-первых, нужно  сразу  сказать,  что  вы
пришли с вопросом насчет овцы.
   - А во-вторых?
   - Не говорите, что это я вас прислал.
   - Понятно... - сказал я.

***

   Поблагодарив сына Профессора Овцы, мы  с  подругой  поднялись  на  второй
этаж. В коридоре было зябко и сыро. Тусклые лампочки  еле  горели,  в  углах
скопилась многолетняя пыль. В воздухе пахло старой  бумагой  и  человеческим
телом. Мы прошли, как было  указано,  в  самый  конец  длинного  коридора  и
постучались в облезлого вида дверь с  облупившейся  пластмассовой  табличкой
"Директор Музея". На стук никто не отозвался. Я постучал еще  раз.  Никакого
ответа. И лишь когда я постучал в третий раз, из-за двери донесся сдавленный
рык:
   - Во-он! - проревел мужской голос. - Все пошли вон!!..
   - Мы к вам насчет овец! - сказал я.
   - Ступайте жрать свое дерьмо!!! - раздалось в ответ. В свои семьдесят три
Профессор обладал на редкость отменной глоткой.
   - Но нам с вами действительно необходимо кое-что  обсудить!  -  заорал  я
через закрытую дверь.
   - Насчет овец, ублюдок, мне нечего с тобой обсуждать!!!
   - И все-таки поговорить придется! - настаивал я. - Насчет  овцы,  которая
исчезла в тридцать шестом году!
   Несколько секунд из-за двери не доносилось ни звука. Затем  дверь  резко,
неожиданно легко распахнулась - и Профессор Овца предстал перед нами.
   Волосы у Профессора были длинными и седыми как снег. Белые брови  свисали
сосульками, наполовину скрывая глубоко посаженные глаза. Роста он был - метр
семьдесят с небольшим,  но  в  осанке  ощущались  выправка  и  непоколебимое
достоинство. Коренастый, широкие скулы. Кончик носа, будто споря  с  плоской
переносицей, дерзко выдавался вперед, точно лыжный трамплин. В комнате запах
тела ощущался еще сильнее. Впрочем, нет - то уже  не  был  запах  собственно
человека. Сконцентрировавшись  до  предела  именно  в  этой  комнате,  запах
потерял свою изначальную сущность  -  и  сплавился  воедино  со  Временем  и
солнечным светом. Папки, тетради, бумаги устилали пол комнаты иак,  что  его
было почти не видно. В основном - документы на  иностранных  языках,  все  в
каких-то разводах и пятнах. У стены справа  стояла  кроваво-бурой  расцветки
кровать; перед окном против входа -  огромный  стол  из  красного  дерева  с
вертящимся креслом. На столе  наблюдался  относительный  порядок;  аккуратно
подбитую кипу бумаг придавливало стеклянное пресс-папье в форме овцы. Люстра
под потолком не горела, и если б не  запыленная  настольная  лампа,  еле-еле
рассеивавшая свои несчастные шестьдесят  ватт  по  красной  столешнице  -  в
комнате царил бы густой полумрак. На Профессоре были серая  сорочка,  черный
шерстяной джемпер и  потерявшие  всякую  форму  широченные  брюки  из  ткани
"елочкой". В косом луче света  от  лампы  серая  сорочка  и  черный  джемпер
смотрелись как белая сорочка и серый джемпер. А может, так оно и было.
   Профессор Овца опустился в кресло возле стола и, ткнув пальцем в  сторону
кровати, предложил сесть нам. Осторожно, точно боясь нарваться на  мину,  мы
перешагнули через каждую бумажку на нашем пути, добрались до кровати и сели.
Постель была грязной до невозможности; мне казалось,  мои  бедные  "ливайсы"
прилипли к замызганным простыням навсегда.  Все  это  время  Профессор  Овца
наблюдал за нами, сцепив пальцы обеих рук  на  столе.  Пальцы  его  даже  на
костяшках покрывала густая  шерсть.  Абсолютно  черная,  растительность  эта
являла  совершенно  дикий  контраст  с  белоснежными  волосами  на   голове.
Профессор Овца снял трубку телефона, проорал в нее: "Жрать неси,  быстро!!!"
- и швырнул трубку на место.
   - Итак, - обратился он к нам, - Вы притащились  сюда,  чтобы  болтать  со
мной про овцу, которая исчезла в тридцать шестом году?
   - Совершенно верно, - ответил я.
   - Хм-м! - ухмыльнулся  Профессор  Овца  и  трубно  высморкался  в  клочок
туалетной бумаги. - Что же, сказки  мне  будете  рассказывать?  Или  вопросы
задавать?
   - И то, и другое.
   - Ну, тогда сначала рассказывай!
   - Мы знаем, куда сбежала от вас овца весной 1936 года.
   - Хм-м-м! - и он снова громко прочистил нос. - То есть, вы  якобы  знаете
то, что я, пустившись во все тяжкие и растеряв в жизни все, что имел, так  и
не смог узнать даже за тридцать лет?!
   - Но нам действительно это известно.
   - Наверняка чушь какая-нибудь!..
   Я достал из кармана серебряную зажигалку с овцой на боку и фотографию  от
Крысы и положил на край стола.  Волосатой  рукой  Профессор  Овца  взял  оба
предмета, поместил в луч света под самую лампу - и  погрузился  в  изучение.
Воздух  в  комнате,  казалось,  до  последней  молекулы  пропитался  давящей
тишиной. Двойные стекла не пропускали ни звука с улицы, и странный  скрежет,
исходивший  от  старой  лампы,  -  цурр,  цурр,  -  лишь  усиливал   тяжесть
навалившегося на нас безмолвия. Наконец старик оторвал взгляд от  того,  что
держал в руках, резким щелчком выключил лампу и короткими сильными  пальцами
начал растирать себе веки. С такой яростью, будто  хотел  протолкнуть  глаза
внутрь черепа. Когда он отнял руки от лица, белки его  глаз  были  красными,
как у кролика.
   - Простите меня, - тихо проговорил он. - Когда столько  лет  вокруг  одни
идиоты - перестаешь верить в нормальных людей!...
   - Ничего! - сказал я.
   - Как ты думаешь, во что превратится жизнь человека,  если  мысли  в  его
голове напрочь лишить возможности быть сформулированными?
   - Н-не знаю... Во что же?
   - В преисподнюю. В нескончаемую пытку для разбухшего от мыслей  мозга.  В
кромешный ад - без лучика света для глаз, без  капли  воды  для  пересохшего
горла... Я живу в этом аду вот уже сорок два года.
   - И все из-за овцы? - осторожно спросил я.
   -  Да!  Все  из-за  овцы!  Весной  тридцать  шестого  года  она  сбежала,
низвергнув меня в преисподнюю...
   - И вы ушли из Министерства, потому что решили ее разыскать, так?
   - Ушел я потому, что все чиновники - форменные  ослы!  Ни  один  из  этих
кретинов не понимает истинной сути вещей и событий! Никогда этим тупицам  не
постичь великого Смысла, который заключает в себе Овца...
   В дверь неожиданно постучали. "Еда,  господин  Профессор!"  -  послышался
женский голос. "Оставь поднос и проваливай!!!" - рявкнул Профессор Овца.  За
дверью  что-то  с  глухим  стуком  поставили  на  пол,   послышались   звуки
удаляющихся шагов. Подруга открыла дверь, подняла с порога поднос, перенесла
через комнату и водрузила на профессорский стол. На подносе стояли тарелки -
суп с гренками, салат и фрикадельки