сными цветами.
   - Вот, здесь хорошо! - удовлетворенно  произнес  юноша.  -  Хищника  нет.
Земля добрая. Рыбу можно ловить.
   - Нет! - ответил старший из крестьян и покачал головой. - Пойдем дальше.
   "Ага, - решил тогда юноша. - Наверное, эти люди думают, что  если  пойдут
дальше, то найдут землю еще лучше. Ну, что ж!  Дальше,  так  дальше..."  Они
прошагали на север еще двое суток и нашли равнину на возвышенности  -  не  с
такой богатой землей, но без угрозы речных разливов и наводнений.
   - Ну как? - спросил юноша старшего. - Здесь тоже можно. Ну как?
   Но старший молча покачал головой.
   От места к месту переходил отряд - и всякий раз получал юноша все тот  же
безмолвный ответ, пока, наконец, не вышли они к реке -  нынешней  Асахигава.
От Саппоро - семь дней пешком, около ста  сорока  километров  изнурительного
пути.
   - Ну, как? Может быть, здесь? - спросил юноша, уже без особой надежды.
   - Дальше, - сказали крестьяне.
   - Но дальше - горы! - воскликнул Юноша.
   - Ну и что? - бодро отозвались крестьяне.
   И отряд двинулся через перевал Сиокари.
   Разумеется, так упорно избегать пригодных для жизни  мест  и  сознательно
искать как можно более никудышнюю  землю  крестьян  могла  заставить  только
совершенно определенная причина. Секрет  заключался  в  том,  что  люди  эти
скрывались. Скрывались от непомерных долгов, убежав темной ночью  из  родной
деревушки куда глаза глядят. И теперь всеми силами старались они найти такой
уголок на Земле, где на них никогда - ни намеренно, ни случайно - не упал бы
взгляд  человека.  Откуда  об  этом  знать  несчастному  юноше-айну?  Вполне
естественно -  глядя  на  людей,  которые  в  здравом  рассудке  добровольно
отказываются от прекрасных земель и рвутся  все  дальше  на  север,  бедняга
изумлялся, негодовал, приходил в полнейшее замешательство и утрачивал веру в
себя.
   Но несмотря ни на что, характера юноша оказался достаточно непростого: за
время  перехода  через  Сиокари  он  сумел-таки   приспособиться   душой   к
необъяснимой, мистической предопределенности их  движения  -  на  север,  на
север! - и уже сознательно выбирал самые непроходимые дебри и самые  опасные
болота в пути, чрезвычайно радуя этим крестьян.
   Перевалив через горы, отряд двинулся дальше на север, но еще через четыре
дня путь их уперся в реку, протекавшую с востока на запад.  Посоветовавшись,
крестьяне решили идти на восток.
   И вот тут-то началась самая настоящая глухомань. Они  продирались  сквозь
заросли бамбука, бескрайние как океан, по полдня  сражались  с  травой  выше
человеческого  роста,  по  грудь  погружались  в  смердящую  болотную  жижу,
карабкались на почти отвесные скалы  -  худо  ли  бедно  ли,  но  продолжали
двигаться на восток. По  ночам  они  ставили  палатки  на  речном  берегу  и
засыпали под волчий вой. Острые, как бритва, листья бамбука исполосовали  им
руки; мошкара и комары, изглодав их тела снаружи, забивались в уши и  сосали
кровь изнутри. На пятый день движения на восток  путь  им  вновь  преградили
горы - дальше идти было некуда. То есть,  продвигаться  вперед  они  бы  еще
могли, но, как заявил юноша-проводник, дальше начинались места, где человеку
жить невозможно. И тогда крестьяне остановились. Случилось это 8  июля  1881
года в двухстах шестидесяти километрах от Саппоро.
   Первым делом они изучили окрестности, попробовали воду в реке,  проверили
почву и нашли участок, более или  менее  пригодный  для  земледелия.  Затем,
поделив землю между семьями, собрали из бревен барак в центре поля и  начали
жить в нем все вместе.
   Наткнувшись   случайно   на   группу   айнов,   охотившихся   неподалеку,
юноша-проводник спросил у них, как называется эта  местность.  "Ты  думаешь,
эта дыра у черта в заднице заслуживает какого-то имени?"  -  ответили  айны.
Вот так и получилось, что долгое время  у  поселения  даже  не  было  своего
названия. Да и зачем, спрашивается, название  поселку,  вокруг  которого  на
шестьдесят километров не обитает ни души (а если кто и обитает,  то  желания
общаться все равно не выказывает)? И хотя в 1889 году сюда заявился чиновник
из губернаторства, переписал всех жителей и заявил,  что  "населенный  пункт
без названия - это неудобно", - никто из поселенцев никаких неудобств в этой
связи не испытывал. Совсем наоборот: специально ради такого случая крестьяне
оторвались от работы в поле, собрались в бараке  и,  размахивая  мотыгами  и
серпами,  постановили:  "Поселок  не  называть!"  Обескураженному  чиновнику
ничего не оставалось, кроме  как  сосчитать  все  водопады  в  округе  -  их
оказалось  двенадцать  <"Дзю-ни  таки"  (яп.)  -  двенадцать  водопадов>,  -
написать об этом в отчете и представить отчет в губернаторство, где, недолго
думая, и утвердили название официально - "Поселение Дзюнитаки"  (а  потом  и
"деревня Дзюнитаки"). Но все это произошло гораздо позднее. Вернемся в  1882
год.
   Жалкая полоска земли тянулась по дну ущелья, края которого  распахивались
кверху под углом в шестьдесят  градусов:  река  проточила  гору  насквозь  и
образовала эту расщелину. Иначе говоря, то была дыра в прямом смысле  слова.
Вся поверхность заросла бамбуком, а почву до самой скальной породы пронизали
корнями исполинские сосны.  Волки,  лоси,  медведи,  мыши,  птицы  и  прочая
живность от мала до велика так  и  сновали  вокруг,  норовя  поживиться  кто
мясом, кто рыбой, кто скудной в этих краях зеленой  листвой.  Воздух  просто
гудел от мошек и комаров.
   - И вы правда хотите здесь жить? - спросил пораженный юноша.
   - А то как же! - отвечали крестьяне.

***

   Неизвестно почему, но юноша-айн не вернулся в  родные  места,  а  остался
жить на новой земле с  поселенцами.  Как  предполагал  автор  -  из  чистого
любопытства (автор вообще слишком много предполагал). Так или иначе - трудно
сказать, выжили бы крестьяне в ту первую зиму, не останься он с ними.  Юноша
научил их добывать овощи из замерзшей земли, выбираться из снежных  заносов,
ловить рыбу в обледеневшей реке, ставить ловушки  на  волков,  спасаться  от
медведей, голодных и злых перед  зимней  спячкой,  предсказывать  погоду  по
направлению  ветра,  защищаться  от  обморожения,  готовить  еду  из  корней
бамбука, рубить сосны, заваливая ствол в  нужном  направлении.  После  всего
этого крестьяне, наконец, признали юношу за своего, и утраченная было вера в
свою нужность людям вернулась к нему.  Впоследствии  он  женился  на  дочери
одного из поселенцев, которая родила ему троих  детей,  и,  приняв  японское
имя, уже навсегда перестал быть "То Месяцем, То Луной".
   Но даже несмотря на опыт и героические старания юноши,  жизнь  поселенцев
состояла из нескончаемых мук и лишений. Хотя  еще  в  августе  каждая  семья
построила себе по отдельной хижине, лачуги эти были собраны на  скорую  руку
из бревен разной величины - и никак не спасали от ветра со снегом  во  время
метели. Проснуться утром и обнаружить у подушки  сугроб  глубиною  в  локоть
было самым обычным делом. У большинства семей было  лишь  по  одному  футону
<Комплект из толстого тюфяка и ватного одеяла для  спанья  на  полу  или  на
земле>, и мужчины спали, скрючившись на земле у костра. Когда кончились  все
запасы  еды,  люди  начали  ловить  рыбу  в  реке  подо  льдом,   выискивать
почерневшие стручки папоротника под снегом, выкапывать съедобные коренья  из
промерзшей земли. И хотя зима приключилась в тот год особенно  лютая,  никто
их них не умер. Не было также ни ссор, ни слез. Бедность  была  единственной
силой, которая помогала им выжить. Наконец, наступила  весна.  Родилось  два
ребенка, и число поселенцев увеличилось до двадцати одного человека. За  два
часа до родов матери работали в поле, затем рожали, и уже на следующее  утро
снова работали в поле. К лету крестьяне засеяли поле картофелем и  кукурузой
и начали  расширять  посевную  площадь,  вырубая  деревья  и  сжигая  пни  с
корневищами. Земля задышала жизнью, прорезались первые ростки, и люди только
успели вздохнуть с облегчением - как на поле обрушились полчища саранчи.
   Саранча пришла из-за гор. Сначала из-за хребта показалась огромная черная
туча. Потом тяжело и страшно загудела земля. Что происходит, чего ожидать  -
не понимал никто. Никто, кроме юноши-айна. Собрав всех мужчин,  он  приказал
им разложить по полю костры. Все, что только могло  гореть  -  всю  домашнюю
утварь, а следом и бревна самих хижин - вынесли в  поле,  облили  последними
запасами нефти и сожгли подчистую. Женщинам велели взять в руки  кастрюли  и
что есть силы бить в них колотушками. Люди сделали все, что могли (ни тогда,
ни потом никто не мог с этим поспорить). Но  все  было  бесполезно.  Мириады
прожорливых тварей тучей опустились на поле, порезвились там вдоволь - и  от
урожая не осталось ни травинки, ни листика.
   Когда саранча сгинула, юноша-айн лег в поле на землю лицом и заплакал. Из
крестьян не плакал никто. Крестьяне собрали с поля дохлую саранчу, сожгли ее
и, как только вся нечисть сгорела, принялись распахивать землю  заново.  Они
прожили еще одну зиму, кормясь рыбой из реки и кореньями  из-под  снега.  По
весне родилось еще три ребенка, посеяли новые семена. Но в разгар лета вновь
пришла саранча и сглодала - как бритвой срезала - весь урожай на  корню.  На
этот раз юноша-айн не плакал.
   На третий год нашествия саранчи прекратились: затяжными весенними ливнями
уничтожило все личинки. А заодно перепортило  и  большую  часть  урожая.  На
четвертый год развелось до ужаса много  майских  жуков.  На  пятый  выдалось
страшно холодное лето...
   Дочитав до этих пор, я захлопнул  книгу,  открыл  еще  одну  банку  пива,
достал из сумки бэнто с лососевой икрой и поел.
   Подруга, сплетя руки на груди, дремала в кресле напротив. Осеннее солнце,
заглянув в окно вагона, золотом окрасило брюки у нее на  коленях.  Крошечный
мотылек прилетел откуда-то и запорхал над  нами  энергично  и  бестолково  -
клочок бумаги на слабом ветру. Покружив так, он сел к ней на грудь, отдохнул
там недолго, затем вспорхнул и скрылся из  глаз.  Мотылек  улетел  -  и  мне
почудилось, будто она немного, совсем чуть-чуть постарела.
   Я выкурил сигарету, раскрыл  книгу  и  стал  читать  "Историю  Дзюнитаки"
дальше.
   На шестой год дела у  поселенцев,  худо  ли  бедно,  стали  налаживаться.
Урожай собрали, дома отстроили заново, да и сами люди постепенно привыкли  к
жизни в холодном краю. Бревенчатые стены  домов  обили  изнутри  досками,  в
каждом жилище устроили очаг и подвесили по масляному светильнику. Погрузив в
лодку скудные излишки урожая, вяленую рыбу и оленью кость, крестьяне за двое
суток спустились по  реке  до  ближайшего  городка,  продали  свой  товар  и
закупили соли, одежды  и  керосина.  Несколько  человек  научились  добывать
уголь, сжигая стволы поваленных деревьев. К тому  времени  в  низовьях  реки
появилось еще несколько поселений, и с соседями завязался натуральный обмен.
   Все лучше крестьяне осваивали свою землю - и все  острее  им  не  хватало
рабочих рук. Наконец, они устроили  собрание,  покричали-поспорили  два  дня
подряд - и в итоге решили позвать на  поселение  еще  несколько  человек  из
родной деревни. Проблема, разумеется, упиралась  в  долги,  от  которых  они
бежали.  Однако,  как  выяснилось  из  осторожнейшим   образом   проведенной
переписки, их кредиторы давным-давно отчаялись получить свои деньги  обратно
и сняли все долговые претензии. И тогда старейший из крестьян написал письма
нескольким  старым  друзьям  с  предложением  -  дескать,  не   желаете   ли
перебраться на новое место, будем осваивать сообща.  Случилось  это  в  1889
году - тогда же, когда чиновник из  губернаторства  переписал  всех  жителей
поселения и придумал ему название "Дзюнитаки".
   На следующий год прибыло шесть семей -  в  общей  сложности  девятнадцать
человек. Поселенцы встретили их в заново отстроенном бараке - и  со  слезами
радости отпраздновали воссоединение старых  друзей  на  новом  месте.  Вновь
прибывшим семьям выделили по участку земли, на которых с помощью  старожилов
они провели первые пахоты и выстроили дома.
   В 1893 году прибыло еще четыре семьи - шестнадцать  новых  поселенцев.  В
1897-м - семь семей, еще двадцать четыре человека.
   Мало-помалу число поселенцев росло. Барак  в  центре  поселка  расширили,
перестроили  и  превратили  в  Дом  собраний.  Рядом   поставили   крохотный
синтоистский храм. Поселение Дзюнитаки получило официальный статус  деревни.
Основной пищей крестьян по-прежнему оставалось просо,  но  уже  частенько  к
нему  подмешивали  и  белый  рис.  Хотя  и  нерегулярно,  в  деревню  начали
заглядывать почтальоны. Конечно, не обходилось и без неудобств. Чиновники из
губернаторства, зачастившие в эти края, обложили деревню налогами и объявили
армейский призыв. Особенно неуютно от  всего  этого  ощущал  себя  юноша-айн
(которому в то время было уже далеко за тридцать). Как ему не  втолковывали,
он не мог уяснить, зачем на свете нужны государственные налоги  и  призыв  в
какую-то армию.
   - Сдается мне, все было куда лучше в старые времена! - только  и  говорил
он.
   Но так или иначе - деревня продолжала развиваться. В 1903 году  небольшую
долину недалеко от деревни решили использовать для выпаса скота и  построить
там деревенскую овчарню. Специально  по  этому  случаю  в  деревню  прислали
человека из губернаторства, который начал раздавать компетентные указания  -
как возводить заборы, как прокладывать водопровод, как строить овчарню  -  и
фактически руководил всеми работами по обустройству пастбища.  Потом  силами
рабочих-каторжан вдоль реки проложили дорогу, по которой на пастбище прибыло
целое стадо овец, откупленных у государства по льготным ценам - почти даром.
С чего это вдруг  государство  так  расстаралось-расщедрилось  на  благо  их
деревеньки, крестьяне не понимали - но и вопросом этим  особо  не  мучались.
"После всех лишений, выпавших на нашу долю, могут же быть и светлые дни!"  -
думало большинство из них.
   Разумеется, государство снабдило крестьян овцами не от  душевных  щедрот.
Накануне развертывания Императорской Армии на материке в  Генеральном  штабе
была разработана  "Программа  самообеспечения  воинским  обмундированием  из
овечьей шерсти". Генштаб подтолкнул  Правительство,  Правительство  спустило
указание министерствам Торговли и Сельского Хозяйства - увеличить  поголовье
отечественных овец, а министерства отдали приказ губернаторству  Хоккайдо  -
вот и вся история. Надвигалась русско-японская война.
   Из всей деревни больше всего интереса к овцам проявил юноша-айн.  Человек
из губернаторства обучил его технике ухода за овцами, и он  стал  заведовать
делами на пастбище. Что именно привлекало его в  овцеводстве,  было  неясно.
Скорее  всего,  душа  его  не  принимала  всей  этой  "общественной  жизни",
становившейся тем сложнее и непонятнее, чем больше деревня росла.
   Из овец на пастбище прибыло тридцать шесть  саусдаунов  и  двадцать  один
шропшир. Кроме этого, к стаду приставили двух  собак  -  пограничных  колли.
Юноша-айн очень быстро стал умелым овцеводом, и  с  каждым  годом  поголовье
овец росло. Юноша всей душой полюбил своих  овец  и  собак.  Чиновники  были
довольны. Щенки от его колли как  потомственные  собаки-пастухи  рассылались
для службы на пастбищах по всему Хоккайдо.
   Началась русско-японская война. Пятерых  парней  из  деревни  призвали  в
армию и послали на фронт в Китай. Все пятеро попали в один и тот  же  отряд.
Во время боя за небольшую высоту на правом фланге отряда разорвался  снаряд;
двое из них погибли, еще  один  лишился  правой  руки.  Через  три  дня  бой
закончился, и двое уцелевших собрали развороченные останки  своих  земляков.
Все пятеро были детьми поселенцев первой и второй волны. Один  из  убитых  -
старшим сыном юноши-айна, ставшего овцеводом. На обоих погибших  была  форма
их овечьей шерсти.
   - Зачем посылать людей за границу и там воевать? - спрашивал  айн-овцевод
у всех и каждого, скитаясь по деревне.
   Никто не ответил ему на этот вопрос. Тогда  айн-овцевод  ушел  от  людей,
поселился в овчарне и стал жить со своими овцами. Жена его за  пять  лет  до
этого умерла от туберкулеза, обе оставшиеся дочери давно вышли замуж и  жили
своими семьями. За службу  на  пастбище  деревня  выплачивала  ему  скромное
пособие и снабжала едой. После потери сына он прожил остаток жизни  угрюмым,
нелюдимым стариком и умер в шестьдесят два года. Одним зимним утром мальчик,
помогавший присматривать за овцами, обнаружил его на полу овчарни. Замерз до
смерти. Две колли с грустными глазами - внуки самых первых собак - лежали по
обе стороны трупа и жалобно скулили. Овцы с безучастным видом щипали сено  в
загонах. В тишине овчарни, точно дробь кастаньет,  раздавался  дружный  стук
овечьих зубов.
   История Дзюнитаки продолжалась  -  хотя  для  юноши-айна  все  на  том  и
закончилось. Я отправился в туалет и освободил желудок от двух  банок  пива.
Когда я вернулся на свое место, подруга уже проснулась и рассеянно глядела в
окно. За окном чуть не до горизонта тянулись  залитые  водою  рисовые  поля.
Время от времени появлялись силосные башни. В окне  показалась  река,  потом
исчезла. Я закурил сигарету и какое-то время смотрел на  бегущий  пейзаж  за
окном, а  также  -  на  профиль  подруги,  изучающей  этот  пейзаж.  Она  не
произносила ни слова. Я докурил и вернулся  к  чтению.  Тени  от  перекладин
железного моста мельтешили по раскрытым страницам книги.
   Юноша-айн состарился и умер - и в дальнейшей истории Дзюнитаки оставалась
одна скукотища. С десяток овец околело от сердечной грыжи, урожай  пару  раз
жестоко побило морозами - но в остальном все развивалось без происшествий, и
в эпоху Тайсе <Период правления императора  Тайсе,  1912-1926  гг.>  деревня
получила статус города. Город быстро разрастался. Построили школу, городскую
ратушу и почтовое отделение.
   Освоение Хоккайдо было в  целом  завершено.  Все,  что  могли  распахать,
распахали - и дети малоимущих крестьян потянулись на поиски новых  земель  в
Маньчжурию и на Сахалин.
   В перечне событий  1938  года  я  нашел  упоминание  о  Профессоре  Овце:
"Чиновник  Министерства  лесного  и   сельского   хозяйства,   доктор   наук
............... (32-х лет), завершив свои многолетние исследования в Корее и
Маньчжурии и подав в отставку по личным обстоятельствам,  строит  усадьбу  и
организует овечье пастбище в горной долине к северу от Дзюнитаки".
   Больше - ни до и ни после - О Профессоре Овце в книге  не  говорилось  ни
слова.
   Описывая историю города в эпоху Сева <Период правления  императора  Сева,
1926-1989 гг.>, автор, как видно, и сам заскучал:
   Повествование стало прерывистым, предложения - шаблонными,  язык  напрочь
утратил ту яркую образность, что так привлекала в  рассказе  о  злоключениях
юноши-айна. Пролистав "Историю" лет  на  тридцать  вперед,  я  перелетел  из
1939-го в 1966-й год и начал читать главу  под  названием  "Город  сегодня".
Разумеется, "сегодня" в книге означало шестидесятые годы - и  с  сегодняшним
днем ничего общего не имело. Сегодня был октябрь  1978  года.  Но  от  таких
вещей человеку, в принципе,  некуда  деться.  Возьмешься  описывать  историю
захудалого городишки с давних времен -  и,  хочешь  не  хочешь,  упрешься  в
необходимость заканчивать ее "днем сегодняшним".
   Даже если "сегодня" очень быстро утрачивает свою  "сегодняшнесть"  -  все
равно:
   Тот факт, что сегодня - это сегодня, никто отрицать не станет. Ведь  если
сегодняшний день перестанет быть сегодняшним днем - История перестанет  быть
Историей.
   Итак, согласно "сегодняшней" истории города, в апреле 1969 года население
Дзюнитаки составило пятнадцать тысяч человек - на целых шесть тысяч  меньше,
чем десять лет назад.  Большинство  из  этих  шести  тысяч  были  крестьяне,
ушедшие на поиски новой  земли.  "Ориентация  общества  на  высоко  развитые
производственные ст