и. Продолжить дело Сэнсэя не сможет никто.  Владения  Империи
поделят на части - и величественные дворцы сравняют с землей,  чтобы  на  их
месте   построить   многоквартирные   жилмассивы.    Мир    однообразия    и
определенности. Мир, в котором нет места для проявления  Воли.  Впрочем,  не
знаю: может быть, ты считаешь, что это правильно - все поделить на всех.  Но
тогда ответь на такой  вопрос.  Правильное  ли  дело  -  строить  однотипные
жилмассивы по всей Японии, когда в стране  не  хватает  песчаных  побережий,
гор, рек и озер?
   - Не знаю, - ответил я. - Я даже не знаю, уместно ли так  вообще  ставить
вопрос.
   - А ты не дурак, - сказал секретарь и сцепил пальцы обеих рук на  колене.
Даже сцепленные, пальцы  эти  сразу  начали  пульсировать  в  каком-то  едва
уловимом ритме.
   - Разумеется,  разговор  о  жилмассивах  -  всего  лишь  пример.  Объясню
подробнее. Вся Организация по большому счету состоит из двух частей: головы,
которая движется вперед - и  хвоста,  который  своими  усилиями  эту  голову
вперед проталкивает. Есть,  конечно,  и  другие  органы,  которые  выполняют
другие функции; но в целом именно эти две части и определяют цели и средства
Организации. В остальных частях нет почти никакого  смысла.  Головная  часть
называется "Органом Воли", хвостовая - "Органом Прибыли". Когда бы и кем  ни
обсуждалась Организация Сэнсэя - у всех в голове один только Орган  Прибыли.
И когда после смерти Сэнсэя начнется раздел Империи - все  также  набросятся
на Орган Прибыли. Никто не жаждет ничего от Органа Воли. Ибо никто не  может
понять, что это такое... Вот о каком "дележе" я хотел сказать.  Волю  нельзя
поделить на части. Она либо наследуется на все сто процентов - либо  на  эти
же сто процентов бездарно утрачивается. Длинные пальцы продолжали плясать  в
странном ритме на колене моего собеседника.
   За исключением этого, все в нем оставалось  таким  же,  как  и  в  начале
разговора. Тот же непонятно на  что  направленный  взгляд,  те  же  холодные
зрачки, то же правильное лицо  без  какого-либо  выражения.  Лицо  его  было
обращено ко мне под абсолютно тем же углом, что и в самом начале встречи.
   - И что же такое Воля? - поинтересовался я.
   -   Концепция,   управляющая   пространством,   временем   и   событийной
вероятностью.
   - Не понимаю.
   - Никто не понимает. Один лишь  Сэнсэй  чувствует  это  на  инстинктивном
уровне.
   Строго говоря, здесь необходимо отречься от Самосознания. Именно с  этого
и начнется настоящая Революция. Выражаясь доступным тебе языком, речь идет о
революции, в результате которой капитал воплотится  в  труде,  а  труд  -  в
капитале.
   - Похоже на утопию...
   - Наоборот. Сознание - это утопия, - отрезал он. - Все, что ты слышишь от
меня сейчас - не более чем слова. Сколько бы слов  я  не  произносил  -  тех
проблем,  которые  охватывает  Воля  Сэнсэя,   ими   объяснить   невозможно.
Разговаривая с тобой, я лишь демонстрирую свою личную  зависимость  от  этой
Воли - находясь, кроме того, еще и в непосредственной зависимости от  языка.
Здесь же нужно, в первую очередь, отрицание Сознания и  отрицание  Языка.  В
наше время,  когда  такие  столбовые  понятия  европейского  гуманизма,  как
"индивидуальное сознание" и "непрерывность эволюционного  процесса",  теряют
свое содержание - любые слова превращаются  в  бессмыслицу.  Бытие  не  есть
проявление чьей-либо частной воли, это - явление  хаотическое.  Ты,  сидящий
передо мной - вовсе не индивидуальное существо,  а  лишь  частица  всеобщего
Хаоса. Твой хаос - это и мой хаос. Мой хаос - также  и  твой.  Бытие  -  это
общение. Общение суть Бытие.
   Мне вдруг стало казаться, будто в комнате страшно похолодало - так, что я
бы даже не возражал, если бы где-нибудь здесь для меня  приготовили  хорошую
теплую постель. "Ну  вот,  еще  и  в  постель  заманивают",  -  мелькнуло  в
голове... Да нет, ерунда. Конечно  же,  мне  просто  так  показалось.  Стоял
ранний сентябрь, и за окном вовсю стрекотали цикады.
   - Все попытки расширить границы сознания, - продолжал он,  -  которые  вы
предпринимали - а точнее, собирались  предпринять  в  середине  шестидесятых
годов, закончились полным провалом. И неудивительно: если только увеличивать
объемы сознания, не меняя при этом качества  индивида,  -  глупо  ожидать  в
итоге чего-либо, кроме депрессии... Вот что я имел в виду, когда  говорил  о
посредственности. Хотя здесь уже сколько ни  объясняй  -  ты  все  равно  не
поймешь. Да и я, собственно, не требую от тебя понимания. Говорю же все  это
лишь потому, что стараюсь быть с тобой откровенным.
   Он выдержал очередную паузу - и продолжал:
   - Рисунок, который я передал тебе -  копия.  Оригинал  подшит  к  истории
болезни, хранящейся в одном из госпиталей Армии США.  Проставлена  дата:  27
июля 1946 года. Нарисовано рукой самого  Сэнсэя  по  требованию  врача.  Как
иллюстрация к описанию его галлюцинаций. Так вот, согласно данным из истории
болезни,  эта  овца  являлась   Сэнсэю   в   галлюцинациях   с   необычайной
регулярностью. Выражаясь языком цифр, в 80-ти процентах случаев, то есть - в
четырех видениях из пяти к нему приходила овца. Заметим: не просто  овца,  а
овца со звездообразным пятном на спине. Далее - герб  с  изображением  овцы,
который ты видел на зажигалке. Сэнсэй постоянно  использует  этот  герб  как
свою эмблему, начиная с 1936-го года. Как  ты,  вероятно,  уже  заметил,  на
гербе - та же самая овца, что и на  рисунке  из  военного  госпиталя.  Более
того, абсолютно та же овца - и на фотографии, которую ты  сейчас  держишь  в
руках. Итак, не кажется ли тебе, что за всем этим  скрывается  некий  особый
смысл?
   - По-моему, простое совпадение...
   Я хотел, чтобы мой ответ прозвучал как можно небрежнее - но  это  у  меня
получилось плохо.
   - Это еще не все, - продолжал  секретарь.  -  Сэнсэй  с  большим  рвением
собирал все об овцах, любую информацию и документы - как официальные, так  и
"для служебного пользования". Раз в неделю он самолично садился за стол -  и
долго, часами просматривал все газеты, вышедшие  в  Японии  за  эту  неделю,
отбирая из них все  статьи  и  заметки,  которые  хоть  в  малейшей  степени
касались "овечьей" темы. Я сам  постоянно  помогал  ему  в  этом.  Повторяю,
Сэнсэй занимался этим с огромным рвением. Как будто искал что-то одно - и не
мог найти. И когда болезнь приковала его к постели, я продолжил  эти  поиски
по своей личной инициативе. Настолько все это  меня  заинтересовало.  Что-то
явно было во всем этом, что-то должно было появиться. И вот появляешься  ты.
Ты - и твоя овца. А это уже, как ни рассуждай, совпадением не назовешь.
   Я взял со стола зажигалку и взвесил на ладони. От ее тяжести было приятно
руке. Не слишком увесисто, но и не слишком легко. Бывает на свете такая  вот
приятная тяжесть.
   - Почему Сэнсэй с таким рвением занимался  поисками  овцы?  У  тебя  есть
какие-нибудь соображения?
   - Да не знаю я! Почему бы вам не спросить самого Сэнсэя? Уж он-то  быстро
все объяснит...
   - Спросил бы, если бы мог. Но вот уже две недели Сэнсэй  в  коме.  Боюсь,
что сознание к нему уже не вернется. А когда  Сэнсэй  умрет,  вместе  с  ним
уйдет в могилу неразгаданной и его Тайна - тайна овцы со звездой на спине. А
вот этого я уже вынести не могу. И дело  здесь  не  в  личной  потере;  мною
движут гораздо более высокие принципы  -  личной  преданности,  например.  Я
откинул крышку у зажигалки, повернул колесико, высек  пламя  -  и  захлопнул
крышку.
   - Может быть, мой рассказ тебе кажется чистейшей воды нелепостью. А может
даже - ты прав, и все это действительно сплошная нелепица. Но я хочу,  чтобы
ты понимал: никаких других путей у нас  не  осталось.  Сэнсэй  умрет.  Умрет
единственная Воля. И все, что окружало эту Волю, обратится в  пепел.  А  то,
что останется, можно будет выразить разве только при помощи  цифр.  И  кроме
этого - ничего. Вот поэтому я хочу во что бы то ни стало найти овцу.
   Впервые за время разговора он  закрыл  глаза  и  просидел  так  несколько
секунд.
   Затем открыл глаза - и произнес:
   - Вот тебе моя гипотеза. Повторяю: всего лишь гипотеза. Не  понравится  -
тебе лучше тут же о ней забыть. Я предполагаю, что эта овца - прототип  Воли
Сэнсэя.
   - Что-то вроде "зоологического" печенья? - вставил я. Он  не  обратил  на
это внимания.
   - Скорее всего, овца эта сама забралась Сэнсэю  в  голову.  Году  эдак  в
36-м. И с тех пор уже более сорока лет продолжает жить у него внутри. Там  у
нее и лужайки  свои,  и  рощи  березовые.  В  общем  -  все,  как  на  твоей
фотографии. Что ты об этом думаешь?
   - Я думаю, что это необычайно интересная гипотеза, - очень вежливо сказал
я.
   - Это не просто овца. Это ОЧЕНЬ - ОСОБЕННАЯ - ОВЦА. Я желаю ее  найти,  и
мне нужно твое содействие.
   - И что же вы будете делать, если найдете?
   - Да ничего. Сам я ничего не могу.  Всего,  что  я  хотел  бы  совершить,
слишком много для  меня  одного.  Пожалуй,  останется  лишь  наблюдать,  как
умирают мои желания. Если, конечно, овца не пожелает чего-то сама. Вот тогда
я хотел бы сделать все, что в моих силах, для выполнения ЕЕ желаний. Ибо  со
смертью Сэнсэя в моем существовании уже не останется почти никакого  смысла.
И он замолчал. Молчал и я. Только цикады продолжали скрежетать за окном.  Да
деревья в саду ближе к  вечеру  зашуршали  листьями  посильнее.  В  доме  же
по-прежнему висела могильная тишина. Казалось, флюиды смерти - будто  вирусы
болезни, от которой некуда скрыться  -  заполнили  воздух  этого  дома.  Мне
представилось пастбище в голове у Сэнсэя. Трава пожухла -  и  овца  навсегда
ушла, оставив после себя лишь пустое бескрайнее поле.
   -  Итак,  повторяю:  я  хочу,  чтобы  ты  объяснил,  откуда  у  тебя  эта
фотография.
   - Не скажу, - сказал я.
   Он вздохнул.
   - Я говорил с  тобой  откровенно...  И  ожидал,  что  ты  будешь  так  же
откровенен со мной.
   - Рассказывать я просто не вправе. Если я  это  сделаю  -  боюсь,  что  у
человека, который передал мне фотографию, могут возникнуть неудобства.
   - То есть, - парировал он, - у  тебя  есть  основания  предполагать,  что
неудобства возникнут у него в связи с овцой?
   - Да нет у меня никаких оснований! Просто мне так кажется. Как-то все это
с ним действительно связано. И пока я вас слушал - все больше про это думал.
Здесь что-то вроде ловушки... Нутром чую, понимаете?
   - И именно поэтому ты ничего не скажешь?
   - Именно поэтому,  -  кивнул  я  и  немного  подумал.  -  Вообще,  насчет
причинения неудобств я могу говорить достаточно авторитетно. Сам я  почти  в
совершенстве владею искусством доставлять  неудобства  окружающим  людям.  И
поэтому стараюсь жить так, чтобы не было  надобности  это  делать.  Хотя,  в
конечном  итоге,  именно  от  этого  окружающие   испытывают   еще   большие
неудобства. Тут уже, как ни верти, - все едино. Доставлять неудобства  своим
действием я не могу изначально. Не позволяет моя внутренняя установка...
   - Непонятно.
   - Ну, то есть - посредственность может проявляться по-разному и в  разных
формах, вот и все.
   Я зажал в губах сигарету, прикурил от зажигалки, которую все еще держал в
руке,  затянулся  и  выпустил  дым.  На  душе  пусть  совсем  чуть-чуть,  но
полегчало.
   - Не хочешь говорить - не говори, - произнес секретарь. - В таком  случае
ТЕБЕ САМОМУ придется найти овцу. Это - наше окончательное  условие.  Если  в
двухмесячный срок начиная с сегодняшнего дня тебе удастся найти  овцу  -  ты
будешь вознагражден и получишь все, чего только  ни  пожелаешь.  Не  сможешь
найти - и твоей фирме, и тебе самому наступит конец. Ты согласен?
   - А куда мне деваться? - пожал я снова плечами. - Вот только - что,  если
здесь какая-то ошибка, и овцы со звездой на спине с самого начала просто  не
существовало в природе?
   - Конечного результата это все равно не меняет. И для тебя,  и  для  меня
вопрос стоит так: найдешь  ты  овцу  или  нет.  Одно  из  двух  -  и  ничего
посередине. В душе мне будет жаль тебя; но, как я уже говорил,  твои  ставки
повысились. Отобрал у других мяч в игре - так уж, будь добр, сам беги и  сам
гол забивай. А есть там ворота или нет - это твои проблемы.
   - В самом деле, - сказал я.
   Он извлек из нагрудного кармана толстый конверт и положил на стол  передо
мной.
   - Вот тебе на расходы. Не хватит - позвонишь, добавлю. Вопросы?
   - Вопросов нет, есть одно впечатление.
   - Какое же?
   - В целом вся эта история - какой-то  дурацкий  бред,  в  который  просто
невозможно поверить. Но странно: именно из ваших уст она звучит чуть  ли  не
как чистейшая правда. Могу поспорить - если бы все это пытался  рассказывать
я, мне в жизни бы никто не поверил...
   Губы у моего собеседника чуть  заметно  скривились.  При  известной  доле
воображения это можно было даже принять за улыбку.
   - Ты выезжаешь завтра.  Повторяю:  два  месяца,  начиная  с  сегодняшнего
числа.
   - Но это же адский труд. Двух месяцев может запросто не  хватить.  Ничего
себе  задачка  -  отыскать  одну-единственную   овцу   на   такой   огромной
территории!... Секретарь, не отвечая ни слова, очень пристально смотрел  мне
в лицо. Под долгим взглядом этих  глаз  я  вдруг  ощутил  себя  плавательным
бассейном, в который вот уже  много  лет  не  наливали  воды.  Заплесневелым
бассейном с потрескавшимся дном, без капли воды и без  малейшей  надежды  на
то, что когда-нибудь его еще хоть раз используют по назначению.
   Человек в черном разглядывал меня с полминуты - и  затем  очень  медленно
раскрыл рот.
   - Теперь тебе лучше идти, - произнес он.
   Что говорить - мне и самому так показалось.

3
АВТОМОБИЛЬ И ЕГО ВОДИТЕЛЬ (2)

   - Обратно в фирму? Или еще куда изволите? - спросил у меня водитель.  Тот
же, что вез меня сюда - правда, на  этот  раз  он  был  чуть  поприветливее.
Определенно, он принадлежал к универсальному типу  людей,  которые  запросто
сходятся с кем угодно.
   С наслаждением растянувшись на шикарном сиденье, я прикинул,  куда  лучше
поехать. Возвращаться в  контору  желания  не  было.  От  одной  мысли,  что
придется объяснять все напарнику, начинала болеть голова: какими словами тут
все объяснить, я понятия не имел. Да и, в конце концов, выходной у меня  или
нет? А если так, то и ехать сразу домой, пожалуй, не стоит. Что ни говори, а
приличный человек должен возвращаться домой своими  собственными  ногами.  И
желательно - из мира приличных людей...
   - Синдзюку <Район в центре Токио, а также - одна  из  крупнейших  станций
столичного метро>, Западный выход, - сказал я.
   День клонился к закату, и на всем пути до  Синдзюку  дорога  была  забита
битком. Автомобиль будто сломался и почти не двигался с места. Лишь  изредка
его словно подхватывало какой-то волной - и переносило вперед  на  очередные
несколько сантиметров. Я начал  думать  про  скорость  вращения  Земли.  Вот
интересно: а сколько километров в час пролетает это самое  шоссе  в  мировом
пространстве? Подсчитать в уме приблизительно мне удалось, но  я  так  и  не
понял, быстрее ли это, чем у "кофейных чашек" в Луна-парке. Вообще, в мире -
крайне мало вещей, о которых мы действительно что-то  знаем.  В  большинстве
случаев нам только кажется, что мы знаем. Но вот,  скажем,  заявись  ко  мне
инопланетяне да спроси что-нибудь типа: "Эй, а с  какой  скоростью  вертится
ваш экватор?" - я бы, мягко говоря, испытал затруднение. Пожалуй, я не сумел
бы даже растолковать им, почему за вторником приходит среда.  Стали  бы  они
смеяться надо мной? Я по три раза  прочел  "Братьев  Карамазовых"  и  "Тихий
Дон". "Немецкую Идеологию" - только раз, но от корки до корки. Я помню число
p до шестнадцатого знака после запятой. И что - стали бы они все равно  надо
мной смеяться? Да, наверное, стали бы. Наверное,  просто  полопались  бы  от
смеха.
   - Музыку послушать не желаете? - спросил водитель.
   - Это можно, - ответил я.
   Салон заполнился звуками баллады Шопена. Атмосфера  стала  торжественной,
как во дворце бракосочетаний.
   - Слушайте, - спросил я водителя, - а вы знаете число p ?
   - Это которое "три, четырнадцать..."?
   - Оно самое. Сколько знаков после запятой вы можете вспомнить?
   - Тридцать четыре знаю точно, - ответил водитель.
   - Тридцать четыре?!!
   - Ну да. Есть там одна подсказка... А что?
   - Да так, - промямлил я ошарашенно. - Так, ничего.
   Какое-то время мы слушали Шопена; автомобиль продвинулся еще  на  десяток
метров вперед. Водители машин и пассажиры в  автобусах  вокруг  разглядывали
наше четырехколесное чудище во все глаза. Я знал, что стекла  автомобиля  не
позволяли увидеть, что творится внутри;  и  тем  не  менее,  находиться  под
прицелом сотен глаз было весьма неприятно.
   - Чертова пробка! - не выдержал я.
   - И не говорите! - отозвался водитель. - Ну,  да  все  равно:  за  каждой
ночью  приходит  рассвет...   Любая   дорожная   пробка   когда-нибудь,   да
рассасывается...
   - Так-то оно так, - сказал я. - Но разве все  это  не  действует  вам  на
нервы?
   - Действует,  конечно.  Раздражает  так,  что  места  себе  не  находишь.
Особенно, если торопишься  -  занервничаешь  поневоле!  Но  лично  я  всегда
стараюсь думать, что это - лишь очередное испытание, посылаемое нам свыше. А
нервничать - значит уступать своим слабостям и душевным искусам.
   - Какое-то религиозное толкование дорожных заторов!
   - Так ведь я христианин. В церковь, правда, не хожу, но в  душе  -  давно
христианин.
   - О-о-о! - с чувством протянул я. - А вам не кажется, что здесь  какая-то
неувязка: христианин - и служит у лидера правых?
   - Сэнсэй - замечательный человек. Из всех, кого я в  жизни  встречал,  он
для меня
   - второй после Бога.
   - Так вы, что же, - и с Богом встречались?
   - Ну, разумеется. Я каждый вечер говорю с ним по телефону.
   - Но ведь... - начал я и запутался в собственных мыслях. В  голове  снова
началась неразбериха. - Но ведь если Богу можно  позвонить  -  линия  должна
быть забита так, что все время занято, разве нет?  Все  равно  что,  скажем,
справочная после обеда!
   - О, насчет этого можно не беспокоиться. Господь - ипостась, так сказать,
одновременно-множественного существования. Позвони Ему враз миллион  человек
- и Он будет говорить с каждым из миллиона в отдельности.
   - Я не совсем понимаю. Разве это - классическое толкование? Ну, то есть -
вы что, не пользуетесь обычными богословскими терминами?
   - Я, видите ли, радикал. И с классической церковью не в ладах.
   - А-а, - сказал я.
   Автомобиль продвинулся еще на полсотни метров. Я зажал в губах сигарету и
собирался уже прикурить, когда вдруг впервые  заметил,  что  все  это  время
сжимаю в руке зажигалку. Совершенно бессознательно я унес с собой зажигалку,
которую показывал мне секретарь - ту самую, фирмы "Дюпон", с овечьим  гербом
на боку. Серебряная вещица покоилась в  моей  ладони  настолько  привычно  и
естественно, словно была там с момента  моего  появления  на  свет.  То  был
Абсолютный Предмет: идеальное сочетание безупречного веса с  безукоризненной
на ощупь поверхностью. Подумав немного, я решил оставить ее  себе.  В  конце
концов, никто еще не умирал от того, что потерял зажигалку-другую.  Два  или
три раза я открыл-закрыл серебряную крышку, прикурил - и сунул  зажигалку  в
карман. В качестве компенсации я запихал в  кармашек  на  дверце  автомобиля
свою разовую дешевку "Бик".
   - Сэнсэй объяснил мне несколько лет назад, - внезапно промолвил водитель.
   - Что объяснил?
   - Телефон Бога.
   Я перевел дух - так, чтобы он не слышал. Кто-то из нас явно сходит с ума.
Я?
   Или, может быть, он?
   - И что же, он объяснил его  только  вам  -  и,  наверное,  под  страшным
секретом?
   - Именно так. Только мне и по большому секрету. Замечательный  человек...
А что - вы тоже хотите знать?
   - Если это возможно, - вымолвил я.
   - Ну ладно, слушайте. Токио, 945...
   - Секундочку! - попросил я, дост