ела обсудить - у меня  же
все просто из рук повалится!
   Я прикрыл трубку рукой и вздохнул. Опять  двадцать  пять!  Как  про  двух
козликов:
   "Черный белого боднул, белый черного лягнул"...
   - Алло! - позвал меня мой напарник.
   - Я слушаю, - сказал я.
   В  трубке  было  слышно,  как  ссорились  его  дети  -  никак  не   могли
договориться, что по какому каналу смотреть.
   - О детях подумай, - сказал я тогда. Удар ниже пояса,  что  говорить,  но
никаких других доводов у меня уже не оставалось. - И прекрати ныть! Если сам
начнешь сопли распускать, тогда уж точно пиши пропало. Любишь жаловаться  на
жизнь - не фиг детей заводить. А завел - так завязывай пить  и  работай  как
следует!  Он  очень  долго  молчал.  Подошла  официантка,  поставила   рядом
пепельницу. Я жестом заказал себе пиво.
   - В общем,  ты  прав,  конечно...,  -  промолвил  он  наконец.  -  Ладно,
попробую. Хотя не уверен, что из этого что-то получится...
   - Все получится! Шесть лет назад ни денег не было,  ни  связей  -  а  вон
сколько всего получилось! - сказал я, отхлебнув пива.
   - Ты даже не представляешь, как мне  было  спокойно  вместе  с  тобой,  -
произнес мой напарник.
   - Я еще позвоню, - сказал я.
   - Ага...
   - Спасибо за все эти годы. Все было здорово, - сказал я.
   - Закончишь дела, будешь опять в Токио - может,  еще  поработаем  вместе?
Как думаешь?..
   - Неплохая идея, - ответил я.
   И повесил трубку.
   Мы оба прекрасно знали, что на эту работу я уже не вернусь.  После  шести
лет работы в паре что-что, а уж такие вещи друг о друге понимают без слов. Я
взял в руки початую бутылку и стакан, прошел к столику, сел и стал пить пиво
дальше.
   Распрощавшись  с  работой,  я  почувствовал  странное  облегчение.  Жизнь
понемногу становилась проще и проще. Я потерял свой город,  потерял  юность,
потерял друга, потерял жену, а через три месяца потеряю слово  "двадцать"  в
собственном  возрасте.  Я  попытался  представить,  что  со  мной  будет   к
шестидесяти. Бесполезно: что можно представить?  Тут  не  знаешь  даже,  что
через месяц произойдет... Я вернулся  домой,  почистил  зубы,  переоделся  в
пижаму, залез в постель и стал читать дальше "Записки о Шерлоке Холмсе". Уже
в одиннадцать погасил свет, заснул и до утра не просыпался ни разу.

8
РОЖДЕНИЕ СЕЛЕДКИ

   Ровно в десять утра эта чертова субмарина на колесах остановилась прямо у
моего подъезда. Правда, с третьего этажа она выглядела уже не субмариной,  а
гигантским металлическим пирожным. Триста  детей,  навалившись  все  вместе,
уплели бы такое пирожное не раньше, чем за две недели. Мы с подругой присели
на подоконник и долго разглядывали эту махину сверху, не  говоря  ни  слова.
Небо над нами было пронзительно-чистым - настолько чистым, что  делалось  не
по  себе.  Небо  из  экспрессионистских  фильмов  довоенного  кинематографа.
Далеко-далеко в  этом  небе  завис  неестественно  крошечный  вертолет.  Без
единого облачка, Небо смотрело на нас  в  упор,  точно  исполинский  глаз  с
ампутированными веками.  Я  запер  окно,  отключил  холодильник  и  проверил
газовый вентиль.  Вещи  в  стирку  собраны,  постель  застелена,  пепельницы
вымыты, бутыльки-пузырьки в ванной выстроены строгими  рядами.  За  квартиру
уплачено на два месяца вперед, подписка  на  газеты  отменена.  Уже  стоя  в
дверях, я лишний  раз  окинул  взглядом  квартиру  -  обезлюдевшую,  залитую
неестественной кладбищенской тишиной. Я смотрел на нее - и думал про  четыре
года, что мы провели здесь с женой, и про детей,  которые  могли  бы  у  нас
получиться. Распахнулась кабина лифта, подруга окликнула  меня.  И  тогда  я
закрыл железную дверь и запер ее на ключ.
   Водитель, дожидась нас, самозабвенно тер влажной тряпкой  лобовое  стекло
автомобиля. Как и прежде, на всем  корпусе  железного  монстра  не  было  ни
пылинки, ни пятнышка, и лишь  сумасшедшее  солнце  расплескивало  по  черной
зеркальной поверхности ослепительные протуберанцы. Казалось, дотронься  -  и
от руки только угли останутся.
   - Доброе утро! - сказал водитель. Тот же самый водитель-католик, что  вез
меня в прошлый раз.
   - Доброе утро! - сказал я.
   - Доброе утро! - сказала подруга.
   Она держала кошку, я - пакеты с консервами и песком.
   - Чудесная погода, на правда ли? - произнес  водитель,  глянув  вверх.  -
Небо прямо просвечивает! Я кивнул.
   - Через такое небо, наверное,  послания  Бога  проходят  легче  всего?  -
поинтересовался я.
   - О нет, вовсе нет! - отвечал мне водитель с улыбкой. - Послания  Бога  и
так уже есть во всем, что нас окружает. В цветах, в камнях, в облаках...
   - А в автомобилях? - спросила моя подруга.
   - И в автомобилях, - подтвердил водитель.
   - Но ведь автомобили делают на заводах! - не удержался я.
   - Во всем, что делают люди, обязательно скрывается воля Бога.
   - Как клещ в ухе? - спросила подруга.
   - Как воздух, - уточнил водитель.
   - Что же - выходит, в автомобилях, сделанных в Саудовской Аравии,  должен
сидеть Аллах?
   - В Саудовской Аравии не делают автомобилей.
   - Что, в самом деле?
   - В самом деле.
   - Тогда какой бог скрывается в автомобилях, которые делают в Америке  для
экспорта в Саудовскую Аравию? - спросила подруга. Вопрос был не из легких.
   - Да, надо же вам все  про  кошку  объяснить!..  -  пришел  я  на  помощь
водителю.
   - Милая киска! - отозвался тот с заметным облегчением.
   Киска могла показаться какой угодно, но только не милой. А точнее -  всем
своим видом она доказывала обратное. Шерсть на боках вытерлась,  точно  ворс
истоптанного ковра, хвост выгнулся кочергой под углом в  60  градусов,  зубы
пожелтели,  левый  глаз  гноился  от  раны   трехлетней   давности,   зрение
становилось все хуже. В последнее время я просто не  знал,  в  состоянии  ли
бедняга отличить старый кед от картофелины.  С  лап  ее  горошинами  свисали
мозоли, уши разъело клещом, и уже просто от старости это  сокровище  портило
воздух по всей квартире раз двадцать на дню. Когда жена только притащила  ее
домой, подобрав под скамейкой в парке, это был совершенно  обычный  котенок;
но годы шли, и по склону семидесятых бедное животное уже катилось, как шар в
кегельбане, к собственному концу. Даже клички у нее  не  было.  Являлось  ли
отсутствие клички для кошки трагедией, или же ей так было лучше - этого я не
знал.
   - Кис-кис - сказал водитель, наклонился к кошке, однако трогать не  стал.
- Как зовут?
   - Никак не зовут, - ответил я.
   - Ну, каким-то же словом вы ее подзываете?
   - Не подзываю, - сказал я. - Она просто так существует.
   -  Но  все-таки...  Это  же  не  какой-нибудь  неподвижный  предмет;  раз
перемещается туда-сюда по собственной воле - значит, должно быть и имя.
   - Селедки в море тоже перемещаются  по  собственной  воле,  однако  никто
почему-то не придумывает для них имена!
   - Между селедкой и человеком  не  может  быть  отношений,  основанных  на
эмоциях. И к тому же, селедку зови, не зови - она своего имени все равно  не
услышит. Хотя, конечно, называть что-нибудь или не называть -  дело  глубоко
личное.
   - По-вашему, человек называет отдельным именем только то, что  двигается,
переживает и имеет уши, так, что ли?
   - Именно так! - и водитель несколько раз кивнул, словно убеждая  в  своей
мысли себя самого. - А ничего, если я сам ее как-нибудь назову?
   - Да мне все равно, - пожал я плечами. - Но как?
   - Ну, например - Селедка.  Ведь  до  сих  пор  с  ней  обращались  как  с
селедкой... Как думаете?
   - По-моему, совсем неплохо.
   - Ведь правда? - и он просиял от гордости.
   - А ты как думаешь? - спросил я у подруги.
   - Замечательно! - сказала она. - Прямо как в дни Сотворения Мира...
   - Да будет Селедка! - изрек я торжественным тоном.
   - Селедка, ко мне! - позвал водитель и взял кошку на руки. Та с  перепугу
укусила его за большой палец и тут же испортила воздух.

***

   Водитель довез нас до самого  аэропорта.  Пока  мы  ехали,  кошка  смирно
сидела рядом с водителем. И всю дорогу пускала газы. Это я  понял,  заметив,
как водитель то и дело приоткрывает окно.  Я  подробно  рассказал  ему,  что
нужно и чего нельзя делать с  кошкой.  Как  чистить  ей  уши,  где  покупать
дезодорант для песка, сколько давать еды и так далее.
   - Можете не беспокоиться, - сказал водитель. - я позабочусь. Я же  теперь
ей крестный отец, как-никак...
   Дорога была совершенно пуста, и машина неслась по ней к аэропорту,  точно
лосось по реке на нерест.
   - А почему, например, у кораблей есть имена,  а  у  самолетов  -  нет?  -
спросил  я  водителя.  -  Почему  все  самолеты  называют  только  номерами:
Девятьсот Семьдесят Первый, Триста Двадцать Шестой, - и никто не придумывает
и для них имена -  что-нибудь  типа  "Летучий  Ландыш"  или,  скажем,  "Роза
Небес"?
   - Наверное, самолетов гораздо больше, чем кораблей... Массовая продукция.
   - Ну что вы! Корабли - та же массовая продукция,  и  уж  их-то  на  свете
побольше, чем самолетов!
   - Да, но... - и он на несколько секунд замолчал. - Это же все равно,  что
давать имена городским автобусам!
   -  А  что?  По-моему,  автобусы  с  именами  вместо  номеров  -  это  так
романтично! - вставила подруга.
   -  Если  всем  автобусам  в  городе  дать  имена,  то  пассажиры   начнут
привередничать, выбирая, какой автобус им больше нравится. Скажем,  на  всем
маршруте от Синдзюку до Сэндагая все будут ждать "Антилопу", а  на  "Ослика"
садиться никто не захочет!
   - сказал водитель.
   - А ты как думаешь? - спросил я у подруги.
   - Это верно, - кивнула она. - Я бы тоже не села на "Ослика".
   - А вы представьте, каково водителю "Ослика"!  -  заговорила  в  водителе
профессиональная солидарность. - Водитель "Ослика" ведь ни в чем не виноват!
   - Это точно, - согласился я.
   - Ну да, - вроде бы согласилась и она. - Но на "Антилопе" я  бы  все-таки
прокатилась!..
   - Я все понял! - осенило вдруг водителя. - Для кораблей просто продолжают
придумывать имена - по традиции,  сложившейся  еще  до  того,  как  возникло
массовое производство. Если  рассуждать  логически,  это  -  все  равно  что
придумывать кличку для лошади.  У  тех  самолетов,  что  использовались  как
чьи-то персональные лошади, были свои имена. Помните - "Энола Гей" или  "Дух
Сент-Луиса"... Предмет отождествлялся с  существом,  способным  на  ДУШЕВНОЕ
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ.
   - Выходит, главное условие для получения имени - это наличие души?
   - Вот именно.
   - А что, цель, с которой имя дается - это уже второстепенный фактор?
   - Именно так. Для выполнения цели вполне достаточно чисел. Вспомните, что
делали с евреями в Аушвице...
   - Да уж, - сказал я, - Ну, хорошо: допустим, что "способность к душевному
взаимодействию" - главное условие для получения имени. Ну, а  как  же  тогда
появились имена у станций метро, парков, бейсбольных полей? Здесь ведь  душа
не при чем!
   - Так ведь если станции метро никак не назвать -  это  ж  какая  путаница
начнется...
   - Но я же прошу, чтобы вы объяснили не цель  -  зачем  имя  дается,  -  а
условия, необходимые для того, чтобы имя приобрести!
   Водитель крепко задумался -  и  не  заметил,  как  на  светофоре  зажегся
зеленый свет. Пижонский микроавтобус - "Тойота" последней  модели  с  тентом
для  кемпинга  -  просигналил  нам  сзади,  нещадно  фальшивя,  мотивчик  из
"Великолепной Семерки".
   - Пожалуй, именем называют только то, что нельзя ничем заменить.  Станция
Синдзюку - это  станция  Синдзюку,  и  на  станцию  Сибуя  <Здесь  и  далее:
Синдзюку, Сибуя, Уэно - районы и, соответственно, крупные  станции  метро  в
центре Токио. Экода - небольшая станция в пригороде. Ода-кю - линия поездов,
доставляющая на Синдзюку больше всего пассажиров> ее  не  перетащишь...  Да,
именно эти два условия:  незаменимость  -  и,  следовательно,  невозможность
массового производства... Что вы на это скажете?
   - Вот было бы забавно, если бы Синдзюку  вдруг  оказалась  где-нибудь  на
Экода! - развеселилась подруга.
   - Если станция Синдзюку окажется на  Экода,  то  это  будет  уже  станция
Экода! - возразил водитель.
   - Даже если она там окажется вместе с линией Ода-кю? - не унималась она.
   - Подождите - вернемся к теме! - вмешался я. -  Ну,  а  если  бы  станции
можно  было  поменять  местами?  Предположим,  создана   система   массового
производства станций Государственного метро -  этакие  складные  вокзалы.  И
станцию Синдзюку можно разобрать как  конструктор  и  поменять  со  станцией
Уэно. Как тогда?
   - Очень просто. Где район Синдзюку - там  и  станция  Синдзюку,  а  уж  в
районе Уэно
   - станция Уэно.
   - Ага! - воскликнул я. - Так вы все-таки не об имени для  самого  объекта
говорите, а о названии роли, которую этот объект  играет  для  человека!  То
есть - опять разговор про цель?
   Водитель снова погрузился в молчание. Впрочем, на этот раз оно длилось не
слишком долго.
   - Мне кажется, - сказал он, - в таких разговорах не  следует  забывать  о
простой человеческой теплоте...
   - То есть?
   - Все парки, улицы, станции метро, стадионы, кинотеатры человек  старался
назвать какими-нибудь красивыми именами, верно? То есть, имена  им  давались
как бы в награду - в благодарность за то, что они застыли на  месте,  приняв
свою неизменную форму на этой Земле.
   Новая теория...
   - Так что же, - спросил я, - если я откажусь от  способности  соображать,
сяду на месте и застыну навеки  в  неизменной  позе  -  мне  тоже  придумают
какое-нибудь расчудесное имя?
   Водитель скользнул взглядом по моему отражению в зеркальце заднего  вида.
В глазах его было сомнение - не подстраиваю ли я для него очередную ловушку.
   - В каком смысле - застынете?
   - Замерзну. Окаменею. Как принцесса в Сонном Царстве.
   - Но ведь у вас уже есть имя!
   - Ах, да, - осенило меня. - Я и забыл.

***

   У стойки аэропорта нам выдали посадочные  талоны,  и  мы  раскланялись  с
водителем, пришедшим нас проводить. Тот поначалу собирался было  остаться  с
нами до последнего, но, узнав, что до отлета еще  полтора  часа,  передумал,
простился и исчез.
   - Ох, и странный тип! - сказала подруга.
   -  Я  знаю  место,  где  все  такие...  Там  еще   коровы   охотятся   за
плоскогубцами.
   Мы отправились в ресторан и устроили себе ранний обед. Я заказал креветки
в   кляре,   она   -   спагетти.   За    окном    ресторана    с    какой-то
судьбоносно-медлительной  величавостью  то  взлетали,  то  шли  на   посадку
"Боинги-747" и "Трайстары". Моя спутница ела, подозрительным взглядом изучая
каждую нитку спагетти перед тем, как отправить в рот.
   - А я всю жизнь думала, что в самолетах должны кормить! - произнесла  она
недовольно.
   - Не-а!... - Я покатал на языке, пытаясь жевать, горячий кусок  креветки,
проглотил его - и тут же запил ледяной водой. Креветки были просто горячими;
никакого вкуса я не чувствовал.
   - Кормят только на международных рейсах.  А  на  внутренних,  даже  самых
долгих, - в лучшем случае  получишь  бэнто  <Небольшой  холодный  завтрак  в
коробке, который берут с собой в дорогу или покупают в пути>. Да такое,  что
о деликатесах лучше не вспоминать...
   - А кино показывают?
   - Тоже нет. Какое кино, если даже до Саппоро - час с небольшим?
   - Что, вообще ничего нету?
   - Ничего. Посидел в кресле, почитал книжку - и прибыл куда нужно... Как в
автобусе!
   - Разве что светофоров нет.
   - Да, светофоров нет.
   - Тоска! - вздохнула она. Затем  вернула  вилку  со  спагетти  обратно  в
тарелку и вытерла салфеткой губы. -  Действительно,  не  стоит  того,  чтобы
именем называть...
   - Ну да, скучища. Но зато экономится время. На поезде ты бы  до  Хоккайдо
двенадцать часов добиралась!
   - И куда же оно потом девается, это время?
   Я отказался от всяких попыток прикончить креветки,  отодвинул  тарелку  и
заказал нам обоим по кофе.
   - Что значит - куда девается?
   - Ну, ты же сказал, что благодаря самолету экономится целых десять  часов
времени, так? Куда же такая куча сэкономленного времени потом уходит?
   - Время вообще никуда не идет. Оно - прибавляется. Эти десять часов нашей
жизни мы можем провести или в Токио, или в Саппоро. За  десять  часов  можно
посмотреть четыре фильма и два раза поесть. Так, нет?
   - А если неохота ни есть, ни кино смотреть?
   - Это уже твоя проблема. Время тут не при чем.
   Она закусила губу и стала рассматривать тяжелые и приземистые "Боинги" за
окном. Я занялся тем же. Своим видом  747-й  всегда  напоминал  мне  жирную,
безобразную старуху, обитавшую по соседству в городе моего детства. Огромные
обвислые  груди,  отекшие  ноги,  короткая  усохшая  шея...  И  летное  поле
аэропорта теперь сильно смахивало на  гигантский  зал  заседаний  таких  вот
старух. Десятки, сотни жирных  старух  одна  за  другой  то  появлялись,  то
покидали собрание. Пилоты и стюардессы, снуя от них  к  зданию  аэропорта  и
обратно, хоть и вытягивали шеи в попытках сохранить гордый вид - но на  фоне
этих гигантских уродин смотрелись просто ощипанными  цыплятами.  Когда  люди
летали на "DC-7" и "Френдшипах", - такого чувства,  возможно,  не  появилось
бы. Хотя я не помню, как тогда было на самом деле.  А  может,  так  чудилось
лично мне - оттого, что 747-й был похож на жирную и безобразную  старуху  из
моего детства.
   - Слушай, а время растет? - вдруг спросила она.
   - Нет. Время не  растет...  -  сказал  я.  Собственный  голос  неожиданно
показался мне странно чужим. Я откашлялся  и  хлебнул  наконец-то  поданного
кофе. - Время не растет.
   - Но на самом деле его ведь  становится  больше,  верно?  Как  ты  сам  и
сказал, оно "прибавляется"...
   -  Сокращается  тот  его  отрезок,  который  нужен  для   перемещения   в
пространстве.
   Общий же объем  времени  не  меняется.  Скажем  так:  больше  кино  можно
посмотреть, вот и все.
   - Если, конечно, хочется смотреть кино... - сказала она.

***

   Тем не менее, прибыв в Саппоро, мы посмотрели-таки кино, причем целых два
фильма сразу.

Часть седьмая
ОТЕЛЬ "ДЕЛЬФИН"

1
ПЕРЕМЕЩЕНИЯ В КИНОЗАЛЕ. ПРИБЫТИЕ В ОТЕЛЬ "ДЕЛЬФИН"

   В самолете она сразу села к окну и все время, пока мы летели, глядела  на
землю. Я сидел в кресле рядом и читал "Записки о Шерлоке  Холмсе".  В  небе,
докуда хватало глаз,  не  было  ни  единого  облачка,  а  по  земле  неслась
крошечная тень нашего самолета. Строго говоря, - подумал  я,  -  раз  уж  мы
сидим внутри самолета, то и две наших тени  должны  находиться  внутри  этой
тени от самолета. А если так - значит, мы все еще  оставляем  свой  след  на
этой Земле.
   - Мне он понравился, - сказала она, отпивая  из  стаканчика  апельсиновый
сок.
   - Кто?
   - Водитель.
   - Ага, - сказал я. - Мне тоже.
   - Отличное имя - Селедка! - добавила она.
   - Это точно. Имя  что  надо.  Вообще,  наверное,  с  ним  кошка  была  бы
счастливее, чем со мной.
   - Не кошка, а Селедка.
   - Да, конечно... Селедка.
   - А почему до сих пор ты свою кошку никак не называл?
   - И действительно - почему? - сказал  я,  щелкнул  зажигалкой  с  овечьим
гербом на боку и закурил. - Наверное, я вообще не люблю имена. Я - это я, ты
- это ты, мы - это мы, а они - это они. Не  понимаю,  зачем  нужны  какие-то
дополнительные слова?
   - Хм-м!... - протянула она. - А  мне  особенно  нравится  говорить  слово
"мы". Прямо как в Ледниковый период...
   - В Ледниковый период?
   - Ну да. Например: "Мы идем на юг!", или, скажем, "Мы забили мамонта!"...
   - Да уж, - сказал я.

***

   В аэропорту Титосэ мы получили багаж и вышли на улицу. Снаружи было  куда
холоднее, чем мы ожидали. Я  натянул  поверх  майки  футболку  потолще,  она
надела шерстяной жилет. Осень приходила в эти края на  целый  месяц  раньше,
чем в Токио.
   - Наверное, нам с тобой нужно было встретиться  в  Ледниковый  период,  -
сказала она уже в автобусе  по  дороге  на  Саппоро.  -  Ты  бы  гонялся  за
мамонтом, а я - растила наших детенышей...
   - Зву