руктуры, плюс  замерзающая  зимой  почва,  как  острейшая
проблема  земледелия  на  Хоккайдо,  обусловили  необычайно  активный  отток
крестьянства из города в последние годы..."
   Что же стало с полями,  когда  крестьяне  ушли?  Их  засадили  деревьями.
Землю, которую прадеды и прабабки  поливали  потом  и  кровью,  расчищая  от
деревьев, пней и корней - правнуки опять превратили в леса... Чудеса,  да  и
только! Так что  основные  отрасли  промышленности  в  Дзюнитаки  сегодня  -
лесодобывающая и деревообатывающая. В городе построено несколько заводов,  и
жители Дзюнитаки, работая там, производят на белый свет  деревянные  каркасы
для телевизоров, подставки  для  зеркал,  игрушечных  медвежат  и  кукольных
айнов. Бывший коммунальный барак поселенцев теперь превращен в музей, где  в
качестве экспонатов  выставлены  мотыги,  серпы  и  домашняя  утварь  первых
крестьян Дзюнитаки.  Есть  там  и  личные  вещи  двух  уроженцев  Дзюнитаки,
погибших в русско-японской войне.  И  коробочка  от  крестьянского  бэнто  с
отпечатками зубов медведя. Сохранилось даже письмо поселенцам  с  их  старой
родины - известие о погашении всех долгов, от которых они когда-то бежали.
   И все же, признаюсь честно:  "сегодняшний"  Дзюнитаки  показался  мне  до
ужаса скучным городишкой. Среднестатистический его житель приходит с  работы
домой и четыре часа в  сутки  смотрит  телевизор.  Активность  населения  на
выборах высока, хотя кого выберут - всегда известно заранее. Девиз  городка:
"В БОГАТСТВЕ ПРИРОДЫ - БОГАТСТВО  ДУШИ  ЧЕЛОВЕКА!"  Во  всяком  случае,  так
утверждал лозунг на площади у вокзала.
   Я захлопнул книгу, зевнул и провалился в сон.

2
ДАЛЬНЕЙШЕЕ ПАДЕНИЕ ГОРОДА ДЗЮНИТАКИ. ОВЦЫ ДЗЮНИТАКИ

   Добравшись до Асахигава, мы пересели в поезд, идущий на север, и миновали
перевал Сиогари. Наша дорога почти полностью повторяла тот путь, которым сто
лет назад шли юноша-айн  и  восемнадцать  бедняков-крестьян.  Лучи  осеннего
солнца резкими  контурами  прорисовывали  каждый  огненно-алый  лист  клена,
каждую сосновую иголку в первобытном лесу за  окном.  Воздух  был  абсолютно
недвижен и пронзительно чист. При долгом взгляде  на  этот  пейзаж  начинали
болеть глаза.
   В вагон, поначалу совсем пустой, уже на следующей станции набилась  целая
орава подростков - старшеклассников и старшеклассниц, ехавших на экскурсию -
со всеми их  воплями,  кличками,  перхотью,  невразумительными  диалогами  и
неуемной сексуальной озабоченностью. Атмосфера  сумасшедшего  дома  окружала
нас добрые полчаса, пока на очередной остановке все они не  сгинули  так  же
внезапно, как  и  появились.  Вагон  опустел,  и  все  опять  погрузилось  в
молчание. Мы разделили на двоих плитку шоколада и стали жевать его, глядя  в
окно. Лучи солнца беззвучным дождем заливали  землю.  Все  в  окне  казалось
далеким, недосягаемым - как если смотреть  в  бинокль,  повернув  его  задом
наперед. Минуту-другую подруга с рассеянным видом чуть  слышно  насвистывала
мотивчик "Johnny B. Goode". Так долго молчать вдвоем нам не  доводилось  еще
ни разу.
   Когда мы вышли из поезда, был первый  час  дня.  На  платформе  я  сладко
потянулся и глубоко вздохнул. Было  так  свежо,  что  с  непривычки  сводило
легкие. Солнце теплыми лучами ласкало кожу, но воздух был  явно  на  два-три
градуса холоднее, чем в Саппоро.
   Параллельно путям тянулись кирпичные стены старых складов, а  вдоль  этих
стен - штабели из гигантских, метра по  три  в  диаметре  бревен,  мокрых  и
черных от прошедшего  ночью  дождя.  Поезд,  доставивший  нас  сюда,  быстро
скрылся из глаз - и вокруг не осталось ни одной живой души. Все застыло, как
на картине, и лишь одуванчики на газонах покачивали золотыми  головками  под
зябким ветром. Прямо с платформы мы окинули  взглядом  город  -  типичнейший
привокзальный  городишко  глухой  японской  провинции.  Неказистое  зданьице
универмага, вихляющаяся из стороны в сторону центральная улица, терминал  на
десяток автобусов и будка справочного бюро. При первом же  взгляде  на  этот
"город" хотелось завыть от скуки.
   - Мы уже приехали? - спросила она.
   - Нет еще. Сейчас пересядем на еще один поезд. Местечко,  куда  мы  едем,
будет гораздо, гораздо меньше... Я зевнул и еще раз вздохнул поглубже.
   - А здесь - просто место привала. Здесь  поселенцы  решили  повернуть  на
восток.
   - Поселенцы?
   Мы зашли в зал ожидания, сели  на  скамью  перед  негоревшей  керосиновой
печкой, и до прихода поезда я в общих чертах  успел  рассказать  ей  историю
города Дзюнитаки. Чтобы не путаться в хронологии, я  пользовался  пометками,
которые  сделал  на  чистой  странице  в  конце  книги.  Разделив   страницу
напополам, в левую часть я выписал все основные даты истории Дзюнитаки, а  в
правую - события, происходившие в Японии в  те  же  годы.  В  итоге  у  меня
получилась очень даже внушительная таблица.
   Например: 1906 год - взятие Порт-Артура  /  сын  юноши-айна  погибает  на
фронте. Если мне не изменяет память, в том же году родился  Профессор  Овца.
От даты к дате по всей истории прослеживалась какая-то странная взаимосвязь.
   - Хм! Посмотреть сюда - получается, будто японцы только и жили  от  одной
войны до другой! - удивилась подруга, разглядывая мою таблицу.
   - Похоже на то, - согласился я.
   - Почему же так получается?
   - Сложный вопрос... В двух словах не объяснишь.
   - Хм-м!
   Зал ожидания, как и большинство залов ожидания на вокзалах,  был  пуст  и
ничем не примечателен. Жутко неудобные скамейки, пепельницы с водой, забитые
отсыревшими окурками,  тяжелый  и  спертый  воздух.  На  стене  -  несколько
плакатов  турфирм  и  объявление   о   розыске   каких-то   преступников   с
фотографиями. Кроме нас в зале находились еще  трое  -  апатичный  старик  в
свитере из верблюжьей шерсти и молодая мать  с  сыном  лет  четырех.  Старик
сидел как приклеенный на скамейке, уткнувшись в толстый литературный журнал.
Каждую очередную страницу он перелистывал  так,  словно  отдирал  от  бумаги
липкую ленту. Происходило это с интервалами в добрых минут пятнадцать.  Мать
же с сыном напоминали супружескую пару,  у  которой  чувства  друг  к  другу
остыли лет тридцать назад.
   - По большому счету, наш народ всегда состоял из  бедных  людей,  которым
всю жизнь казалось, что из бедности можно как-нибудь вырваться...
   - Что-то вроде крестьян Дзюнитаки?
   - Вот-вот! Потому те крестьяне и  вкалывали  как  сумасшедшие  -  костьми
ложились, осваивая целину. А большинство из них так и померло без  гроша  за
душой...
   - Но почему?
   - Земля здесь такая! Почва на Хоккайдо холодная: хотя бы раз в  несколько
лет урожай обязательно перемерзнет. Не собрал урожая - мало того, что самому
жрать нечего, нечего и продать. А ничего не продашь - не купишь ни керосина,
ни семян, ни рассады на следующий год. Вот и приходится закладывать землю  и
занимать деньги под бешеные проценты. Но с урожая, который снимается на этой
земле, такие проценты выплачивать практически невозможно.  И  кончается  все
тем, что землю у тебя отбирают. По такой схеме разорились личные хозяйства у
огромного числа крестьян...
   Наскоро перелистав "Историю Дзюнитаки", я нашел нужное место и зачитал ей
вслух:
   - "К 1930-му году число  крестьян-единоличников  сократилось  до  46%  от
общего населения Дзюнитаки. Такое положение было  обусловлено  экономическим
кризисом, охарактеризовавшим начало эры Тайсе, а  также  сильными  морозами,
периодически губившими большую часть урожая..."
   - Вот так: люди новые земли освоили, леса превратили в поля - а  в  итоге
так и не смогли никуда убежать от своих долгов... -  задумчиво  резюмировала
подруга.

***

   До отправления поезда оставалось еще сорок  минут,  и  она  решила  пойти
прогуляться по городу. Я остался в зале ожидания,  купил  в  автомате  банку
колы, достал из кармана детектив  и  попытался  читать  с  того  места,  где
когда-то остановился. Поелозив минут десять глазами по раскрытой странице, я
захлопнул книгу и сунул обратно в  карман.  В  голову  абсолютно  ничего  не
лезло. В голове моей толпились овцы; я скармливал им страницу  за  страницей
какой-то нескончаемой писанины, и они послушно хрумкали бумагой, сжирая  все
подчистую. Я закрыл  глаза  и  вздохнул.  Тишину  прорезал  гудок  товарного
поезда, следовавшего мимо без остановки.
   За десять минут до отправления она вернулась с пакетом яблок в  руке.  Мы
позавтракали яблоками и пошли садиться в вагон. Поезд наш будто сам  просил,
чтоб его поскорее сдали на  свалку.  Деревянные  доски  пола  пружинили  под
ногами и в самых гибких местах  были  истерты  чуть  не  до  половины  своей
толщины; при ходьбе по ним тело так и шарахало из стороны в сторону. Ворс на
обшивке сидений почти полностью вылез, спинные подушки на  ощупь  напоминали
хлеб трехнедельной давности. В воздухе висела  фатальная  смесь  из  запахов
уборной и керосина. Добрых десять минут я потратил,  чтобы  открыть  окно  и
впустить свежий воздух снаружи; но  как  только  поезд,  тронувшись,  набрал
скорость, в лицо нам полетели тучи  мелкого  песка  -  и  мне  пришлось  еще
столько же провозиться, чтобы окно закрыть.
   Поезд наш состоял из двух вагонов.  Пассажиров  в  обоих  вагонах  сидело
человек пятнадцать. Всеобщий дух  апатии  и  безразличия  ко  всему  вокруг,
казалось, объединил разных людей в одно неделимое целое. Старик в верблюжьем
свитере, как и прежде, читал свой журнал. Судя по скорости  чтения  старика,
журнал вышел в свет как минимум месяца три назад. Тучная  дама  средних  лет
уставилась в одну точку с тем придирчиво-злобным выражением на лице, с каким
многоопытный музыкальный критик  слушает  фортепьянную  сонату  Скрябина.  Я
проследил за направлением ее взгляда, но ничего, кроме воздуха,  в  заданной
точке не обнаружил.
   Дети сидели как пришибленные. Никто не орал, не  носился  взад-вперед  по
вагонам; эти странные дети даже в окно не хотели смотреть. Время от  времени
по вагону разносился чей-то сдавленный кашель - неприятный  хрустящий  звук,
будто древней истлевшей мумии раскраивали череп металлической  кочергой.  На
каждой остановке кто-нибудь выходил, проводник спускался с ним на платформу,
забирал билет, входил обратно в вагон - и поезд двигался дальше.  Физиономия
у проводника была настолько невыразительной, что он  смело  мог  бы  грабить
банки без маски. Новых пассажиров в вагон не садилось.
   За окном тянулась река,  мутно-коричневая  от  прошедших  дождей.  Вся  в
ослепительных бликах осеннего солнца, вода в реке больше всего  походила  на
кофе со взбитыми сливками. Вдоль реки бежало асфальтовое шоссе. Лишь изредка
по нему проезжали на запад огромные грузовики с лесом - но в целом  движения
наблюдалось до крайности мало. Рекламные щиты вдоль  обочин  рассылали  свои
призывы неизвестно кому в пронзительной пустоте. Чисто от скуки  я  принялся
разглядывать проносившуюся мимо рекламу - яркую,  стильную,  напоминающую  о
жизни больших городов. Загорелая девчонка в бикини, запрокинув голову,  пила
кока-колу; киноактер средних лет жмурился от  удовольствия  над  бокалом  со
скотчем;  часы  для   аквалангистов   -   крупные   капли   на   циферблате;
умопомрачительно  дорого  обставленная  спальня   с   красоткой-фотомоделью,
делающей себе маникюр... Новые колонисты, Пионеры Рекламного Бизнеса  заново
покоряли теперь эту землю, и, что  говорить,  у  них  получалось  более  чем
неплохо.
   На конечную станцию, Дзюнитаки, наш  поезд  прибыл  в  два  сорок.  Мы  с
подругой умудрились заснуть на  своих  сиденьях  и  потому  прослушали,  как
объявляли последнюю остановку. Дизель испустил последний вздох умирающего  -
и наступила кладбищенская тишина. Именно эта тишина, от  которой  пощипывало
кожу, и заставила меня проснуться.  Кроме  нас,  в  вагоне  не  осталось  ни
пассажира. Я торопливо посдергивал с багажной полки вещи, разбудил, потрепав
по плечу, подругу,  и  мы  вышли  из  поезда.  Стылый  ветер  разгуливал  по
платформе, назойливо напоминая о том, что  осень  уже  на  исходе.  Час  был
ранний,  но  тусклое  солнце  низко  висело  над   горизонтом,   разбрасывая
мистическими пятнами по земле тени  от  черных  гор.  Два  хребта,  сбегаясь
навстречу друг другу, как волны в шторм, огибали городишко с обеих сторон  и
сходились под острым углом позади него - так смыкаются две  ладони,  защищая
пламя спички от ветра. Узенькая платформа, на которой стояли мы, походила на
утлую лодчонку, которую  вот-вот  накроет  и  разнесет  в  щепки  чудовищное
цунами.
   Пораженные, мы с подругой минуту глазели  на  этот  странный  пейзаж,  не
двигаясь с места.
   - Ну, и где же здесь пастбище Профессора Овцы? - спросила она наконец.
   - Выше, в горах, - ответил я. - На машине еще часа три добираться.
   - Сразу туда поедем?
   - Нет! - покачал я головой. -  Сегодня  добрались  бы  только  к  ночи...
Переночуем где-нибудь здесь, а завтра с утра и отправимся.

***

   Кольцевой разъезд перед станцией оказался безлюден  и  пуст.  На  стоянке
такси мы никакого такси не увидели. В центре  разъезда  громоздился  нелепый
фонтан в форме цапли, но воды из него не лилось. Застыв навеки с распахнутым
клювом, цапля безо всякого выражения на физиономии таращилась в  небеса.  На
клумбе вокруг фонтана цвели одуванчики.
   То, что за последние десять лет городок пришел в еще больший упадок, было
ясно с первого взгляда. Людей на улицах мы почти не встречали; у тех же, кто
изредка нам попадался, на лицах застыло то  отстраненно-бредовое  выражение,
которое отличает жителей всех умирающих городов.
   По левую руку от разъезда тянулись один  за  другим  с  полдюжины  старых
складов - ровесников еще  тех  времен,  когда  грузы  перевозились  железной
дорогой. Кирпичные стены, высокие крыши. Железные двери перекрашивали наново
бессчетное количество раз, да, видно, однажды плюнули - и  оставили  ржаветь
до скончания века. Здоровенные  вороны  сидели  рядами  на  крышах  и  молча
озирали город. Прямо перед складами  раскинулось  поле  заповедно-дикого,  в
человеческий рост  бурьяна,  посреди  которого  чернели  изъеденные  дождями
останки  двух  автомобилей.  Покрышки  со  всех  колес  были  сняты,  капоты
распахнуты,  внутренности  ампутированы.  В  центре  разъезда,  похожего  на
дорожку для конькобежцев, возвышался железный щит - путеводитель по  городу.
Почти все надписи на  нем  размыло;  относительно  разборчиво  прочитывались
только две: "ГОРОД ДЗЮНИТАКИ" и "САМЫЕ СЕВЕРНЫЕ ПАХОТНЫЕ ЗЕМЛИ ХОККАЙДО".
   Сразу  за  кольцевым  разъездом  начиналась  нашпигованная  магазинчиками
торговая улица. Она была бы совершенно неотличима от торговых улочек  прочих
провинциальных городов - если б не ее ширина. В низеньких кварталах с такими
широченными улицами сразу становится зябко. Рябины пылали  жарко-алым  огнем
вдоль обочин - а душу все равно пронизывал мелкий  неприятный  озноб.  Плохо
ли, хорошо ли шли дела в лавках, было уже не  важно  -  атмосфера  фатальной
зябкости, царившая на этой улице, как будто отражала душевное состояние всех
ее обитателей вместе взятых. Воздух, казалось,  навеки  впитал  в  себя  все
неприметные судьбы и непримечательные деяния населявших этот город людей.  Я
забросил рюкзак за спину, и мы прошагали с полкилометра, глазея по  сторонам
и пытаясь найти гостиницу. Гостиницы нигде не было. У доброй трети магазинов
были опущены жалюзи. У лавки часовщика наполовину отвалилась вывеска -  один
конец болтался на ветру из стороны в  сторону,  громко  хлопая  при  этом  о
стену.  Торговая  улица  внезапно  оборвалась,   уткнувшись   в   просторную
автостоянку, поросшую рыжей густой  травой.  На  стоянке  были  припаркованы
кремовая "Фэйрледи" и ярко-красная спортивная "Селика". Обе машины новые.  Я
даже вздрогнул от  удивления:  их  кукольно-бесстрастная  новизна  никак  не
вязалась с унылой атмосферой обветшалого городишки.
   Торговая улица кончилась - и от города почти ничего не осталось.  Дорожка
из редкой брусчатки спускалась к реке, разветвлялась  буквой  "Т"  у  самого
берега и разбегалась в разные стороны. Вдоль обочин выстроились двумя рядами
уныло-типовые одноэтажные домики. Пыльные деревья во двориках вздымали куцые
ветки к небу. При этом у каждого дерева была своя странная поза. У  входа  в
каждый дом было прилажено по баку для керосина и ящику для доставки  молока.
А на каждой крыше торчало по телевизионной  антенне  фантастической  высоты.
Городок тянулся кверху серебристыми усиками своих антенн,  как  будто  решил
бросить вызов горам вокруг - и во что бы то ни стало достать до неба.
   - Похоже, здесь нет никакой гостиницы! - озабоченно сказала подруга.
   -  Не  беспокойся.  В  каждом  городе  обязательно  есть  хотя  бы   одна
гостиница...
   Мы вернулись на станцию и спросили у станционных служащих, как нам  найти
гостиницу. Двое служащих, старый и молодой, - первый второму в отцы  годился
- очнулись от забытья, как медведи от спячки,  и  принялись  с  убийственной
обстоятельностью отвечать на поставленный перед ними вопрос.
   - Гостиницы в нашем городе две, - начал старый служащий. - Одна подороже,
другая подешевле. В первой обычно останавливаются  люди  из  губернаторства,
когда приезжают к нам. Там же и банкеты устраивают официальные...
   - Кормят там хорошо! - вставил молодой.
   - А во вторую селятся бизнесмены, молодежь - в общем, обычные люди. Вид у
нее, правда, не ахти какой; но чтобы грязь или антисанитария какая -  ни-ни!
Помыться можно очень даже неплохо...
   - Но стены тонкие, это факт! - снова встрял молодой.
   И они еще немного поспорили насчет толщины гостиничных стен.
   - Нам в ту, которая подороже! - сказал я. Денег в конверте  было  еще  до
чертиков, и экономить их не было никакой особой причины.
   Молодой вырвал из блокнота страничку и набросал нам дорогу до гостиницы.
   - Большое спасибо! - сказал я. - За последние десять лет  город  порядком
опустел, не так ли?
   - О, да! - вздохнул старый служащий. - Лесной завод только один  остался,
а никакой другой работы здесь и не было никогда. Сельское хозяйство тоже  на
спад пошло. Вот и уезжает народ, сокращается население...
   - В школе детей на классы разбить - проблема! - добавил молодой.
   - И сколько сейчас населения? - спросил я.
   - Официально - семь  тысяч,  но  на  деле  и  того  меньше.  Тысяч  пять,
наверное, - ответил молодой.
   - А скоро, того и гляди, и эту ветку закроют, - кивнул старый  в  сторону
путей. - Третья по убыточности железнодорожная ветка в стране!  Меня  так  и
подмывало  спросить,  неужели  на  свете  существует  целых  две  ветки  еще
безнадежней, - но я поблагодарил собеседников и вышел на улицу.

***

   Мы снова прошли по торговой улице до конца, спустились к  реке,  свернули
направо, прошагали еще метров триста вдоль берега - и прибыли куда нужно. От
старой уютной гостиницы веяло  духом  тех  забытых  времен,  когда  жизнь  в
городишке еще кипела вовсю. У входа раскинулся  любовно  ухоженный  садик  с
видом на реку. В углу садика толкались  над  миской  с  ужином  рыжие  щенки
колли.
   - Альпинисты? - только и спросила горничная лет сорока,  провожая  нас  в
номер.
   - Альпинисты, - только и ответил ей я.
   На втором этаже гостиницы было  всего  два  номера.  Просторные  комнаты,
высокие потолки. С балкона глазам открывался  все  тот  же  пейзаж,  что  мы
наблюдали из окна поезда: река кофе со сливками.
   В номере она сразу засобиралась в ванную; я же, пока суд да  дело,  решил
наведаться в местную мэрию. Здание мэрии располагалось через пару  кварталов
на запад от торговой улицы. Признаюсь, оно оказалось куда новее и приличнее,
чем я ожидал.
   Я  быстро  отыскал  отдел  животноводства,  просунул  в  окошко  карточку
журналиста-внештатника - двухлетней давности, оставшуюся еще с  тех  времен,
когда мне нравилось представляться  "свободным  писателем"  -  и  тоном,  не
допускающим возражений, сказал,  что  хочу  получить  кое-как