Все так же, как и  всегда.  Запах
моря с предчувствием дождя. Пейзаж с легким привкусом ностальгии.  В  буйной
траве у речки - скрежетанье сверчков. И, как всегда, этот  "вроде-бы-дождь".
Мелкий и странный - то ли с неба падает, то ли в воздухе  висит,  -  но  уже
очень скоро вымокаешь с головы до ног.
   В холодном свете фонарей было видно, как в речке бежит вода. Река  совсем
обмелела - еле-еле по щиколотку. Но все такая же чистая, как и несколько лет
назад. Ручьи сбегали сюда прямо с гор, и вода никогда не мутнела. Русло реки
было выложено камнями, добытыми из  тех  же  гор;  вода  звонко  журчала  по
голышам и стихала  в  запрудах.  Запруды  были  глубокими,  а  кое-где  даже
плескалась рыбешка. Если долго не шли дожди, от реки оставались лишь длинные
лужи  вдоль  русла,  и  на  месте  бывшего  берега  проступали  белые   косы
невысыхающего песка. Частенько я бродил по песчаным  косам  и  выискивал  те
места, где река  обрывалась,  выдохшись  меж  камнями  на  собственном  дне.
Отследив глазами такой обрывок до  последнего,  самого  крохотного  водяного
коленца, я останавливался как вкопанный. И тогда на мгновение мне как  будто
виделось что-то еще - но уже  в  следующий  миг  исчезало.  Словно  какие-то
странные существа жили, скрываясь, во мраке на дне реки. Путь вдоль реки был
моей  любимой  дорогой.  Двигаться  вместе  с  рекой.  Ощущать  на  ходу  ее
прерывистое дыхание... ОНИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СУЩЕСТВУЮТ. ЭТО ОНИ СОЗДАЛИ  ГОРОД.
СОТНИ ВЕКОВ, ГОД ЗА ГОДОМ - РАЗРУШАЛИ ГОРЫ, ПРЕВРАЩАЛИ ИХ В ЗЕМЛЮ,  ЗАСЫПАЛИ
ТОЙ ЗЕМЛЕЙ МОРЕ, РАССАЖИВАЛИ ДЕРЕВЬЯ. С САМОГО НАЧАЛА ГОРОД ПРИНАДЛЕЖАЛ  ИМ.
ВИДНО, ТАК ОНО БУДЕТ И ДАЛЬШЕ...
   После июньских дождей река уже не переползала рывками от камня к камню на
дне, а резво бежала вперед до самого  моря.  От  деревьев  вдоль  набережной
пахло свежей листвой, и казалось, что даже  воздух,  им  пропитавшийся,  был
зеленого цвета. На траве рука  об  руку  сидело  несколько  парочек;  старик
выгуливал собаку. Паренек, оперевшись на мотоцикл, курил  сигарету.  Обычный
летний вечер, как и всегда. Купив в забегаловке по пути пару банок пива, я с
бумажным пакетом в руках спустился к реке.  Место,  где  река  выливалась  в
море, теперь походило не то на крошечную бухту, не то на оросительный канал,
зачем-то засыпанный с одной стороны. От морской бухты остался обрубок метров
в пятьдесят шириной... На песчаном пляже все было как раньше. Мелкие  волны;
гладко-округлые деревянные щепки,  прибитые  к  берегу.  Запах  моря.  Глыбы
бетонного волнореза с прутьями арматуры и  похабными  надписями  краской  из
распылителя... Кусок прошлого шириной в полста метров.  Все  остальное  было
наглухо отсечено десятиметровой бетонной стеной. Стена эта, оставив от  моря
лишь узенькую полоску, уходила вдаль на несколько километров. За стеной  же,
до самого горизонта - бесформенными жилмассивами, точно  стадами  гигантских
монстров, тянулись многоэтажки. Море загнали в пятидесятиметровую клеть -  и
полностью уничтожили. По магистрали,  когда-то  бежавшей  вдоль  взморья,  я
двинулся от реки на восток. К моему удивлению, старый волнорез  не  тронули.
Очень странное зрелище - волнорез, потерявший море. Я дошел  до  места,  где
раньше часто останавливал машину и смотрел на море,  взобрался  на  бетонный
валун, сел и, открыв банку с пивом, огляделся по сторонам. Вместо моря перед
глазами тянулись километры искусственного грунта и вереницы  многоквартирных
домов. Торчащие нелепыми обрубками, дома эти походили скорее на строительные
леса для какого-то другого, надземного города, строить  который  начали,  да
бросили на полдороге; а еще больше - на перепуганных малолетних  детей,  что
глядят на дорогу и никак не дождутся, когда же их родители вернутся домой.
   Прошивая силуэты домов, нити асфальтовых магистралей разбегались в разные
стороны,  цеплялись  за  широченные  автостоянки,  сматывались  в  клубок  у
автобусного терминала. Супермаркеты, бензоколонки, огромный парк,  роскошный
Дворец Собраний. Все было новехоньким - и совершенно ненатуральным.  Добытая
из  гор  земля  отливала   обычным   для   всех   искусственных   территорий
холодно-свинцовым оттенком. На тех  же  участках,  что  еще  не  попали  под
жернова   Планового   Градостроения,   колыхался   густой   бурьян.   Просто
поразительно, с какой быстротой на "новых землях" принимаются  сорняки.  Как
будто специально ради того, чтоб дразнить и дурачить все  эти  инкубаторские
деревья да газоны вдоль  асфальтовых  улиц,  переселяются  они  украдкой  за
человеком, какое бы новое место он себе ни выбрал... Прискорбное зрелище.
   Да только что же я на это могу сказать? Новая игра,  по  новым  правилам,
уже началась. Остановить ее никому не под силу.
   Я допил пиво и, одну за другой, с силой зашвырнул пустые банки туда,  где
когда-то плескалось море. Те озадаченно покрутились в воздухе - и сгинули  в
волнах колыхавшегося бурьяна. Я закурил.
   Уже докуривая сигарету, я вдруг заметил, что какой-то человек движется  в
мою сторону с фонариком в руке. То был мужчина лет сорока в  серой  рубашке,
серых брюках и серой фуражке. Судя по всему, полицейский  из  Службы  охраны
государственных объектов.
   - Вы сейчас что-то бросали, не так ли? - спросил он, остановившись рядом.
   - Бросал, - подтвердил я.
   - Что бросали?
   - Круглые  металлические  предметы.  Внутри  пустые.  Отверстие  с  одной
стороны.
   Полицейский, похоже, слегка озадачился.
   - Зачем бросали?
   - Да низачем! Уже двенадцать лет прихожу  сюда  и  бросаю.  Иногда  -  по
полдюжины за раз. И никто до сих пор не жаловался.
   - То было раньше. А сейчас  здесь  -  муниципальная  территория.  Бросать
мусор на муниципальной территории запрещается.
   Я выдержал паузу. Что-то задрожало во мне на какую-то  долю  секунды,  но
тут же унялось.
   - Вся проблема в том, - сказал я полицейскому, - что  в  ваших  словах  и
правда скрывается некий смысл.
   - Так в Законе написано, - сказал полицейский.
   Я вздохнул и достал из кармана сигареты.
   - И что теперь делать?
   - Ну, не буду же я требовать, чтоб вы лезли и подбирали.  Темно  уже,  да
вот и дождь собирается... Поэтому - чтобы больше предметов не бросали!
   - Больше не буду, - пообещал я. - Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, - сказал полицейский и растворился в сумерках.
   Свернувшись калачиком на  бетоне  волнореза,  я  уставился  в  небо.  Как
заметила наблюдательная полиция, накрапывал дождик. Закурив новую  сигарету,
я прокрутил в голове свой диалог с полицейским. Мне показалось,  что  десять
лет назад я был явно покруче... Хотя нет, - скорее всего, просто показалось.
Что так, что эдак - разницы никакой.
   Когда, возвратившись к реке, я поймал на набережной такси, дождь висел  в
воздухе, точно густой туман.
   - В отель! - сказал я водителю.
   - Путешествуете? - поинтересовался тот.
   - Ага...
   - Первый раз здесь?
   - Второй, - ответил я, не задумываясь.

4
ОНА РАССКАЗЫВАЕТ О ШУМЕ ВОЛН, ПОТЯГИВАЯ "СОЛТИ ДОГ"

   - Я привез вам письмо! - сказал я.
   - Мне? - переспросила она.
   Голос в трубке был страшно далеким,  телефонная  линия  забита  помехами,
говорить приходилось куда громче, чем то  нужно  для  нормальной  беседы,  и
оттенки интонаций терялись напрочь. Как если взобраться на холм, встать  под
всеми ветрами и пытаться вести беседу, выкрикивая фразы в поднятые воротники
пальто.
   - Вообще-то, оно адресовано мне... Но мне кажется, что писали именно вам!
   - Ах, вам так кажется?
   - Ну да! - сказал я. Сказал -  и  сам  почувствовал,  в  какую  идиотскую
ситуацию себя загоняю.
   Она молчала. Помехи в трубке постепенно затихли.
   - Я не знаю, какие отношения у вас были с Крысой. Я звоню, потому что  он
попросил меня с вами встретиться. А раз так, то, я думаю, вам и письмо лучше
самой прочитать.
   - Так вы специально для этого приехали сюда из Токио?
   - Вот именно.
   Она закашлялась, потом извинилась.
   - А вы, что, были с ним друзьями?
   - Вроде того.
   - А почему же он не написал прямо мне?
   Что говорить - в ее словах явно ощущалось больше здравого смысла.
   - Действительно, не понимаю, - ответил я искренне.
   - Так вот и я что-то никак не пойму. Все, что было  когда-то,  давно  уже
кончилось. Или нет?
   Этого я не знал. Я так и сказал - не  знаю.  Прижимая  к  уху  телефонную
трубку, я лежал на кровати в номере и  разглядывал  потолок.  Мне  чудилось,
будто я лежу, свернувшись калачиком, на дне моря и  одну  за  другой  считаю
тени проплывающих надо мною рыб.  При  этом  понятия  не  имею,  до  скольки
досчитать, чтобы все-таки остановиться.
   - Пять лет назад, когда он исчез  куда-то,  мне  было  двадцать  семь,  -
несмотря на мягкий голос, эти ее слова прозвучали глухо, как из  колодца.  -
Слишком многое меняется за пять лет...
   - Это точно, - поддакнул я.
   - Даже если на  самом  деле  ничего  не  меняется,  все  равно  -  нельзя
позволять себе так думать. Позволишь себе так думать  -  и  уже  никогда  не
сдвинешься с места... Хотя бы поэтому я  стараюсь  считать  себя  совершенно
другим человеком.
   - Мне кажется, я вас понимаю, - сказал я.
   Мы помолчали. На этот раз первой заговорила она:
   - И когда вы с ним виделись в последний раз?
   - Пять лет назад. Как раз перед тем, как он исчез.
   - Он что-нибудь сообщал вам? Почему уезжает и все такое?
   - Нет, - сказал я.
   - То есть, я тогда правильно поняла, что он исчез, никому  не  сказав  ни
слова?
   - Совершенно правильно.
   - Ну, а что вы подумали?
   - В смысле - когда он исчез?
   - Ну да.
   Я приподнялся на кровати и оперся спиной о стену.
   - Что подумал... Ну, пошатается с полгода, да и вернется назад. Он же  из
тех, у кого ничего не бывает надолго.
   - Но он не вернулся...
   - Да, не вернулся.
   На другом конце провода явно боролись с собой: в очередной долгой паузе я
различал ухом тихое прерывистое дыхание.
   - Где вы остановились? - спросила она, наконец.
   - В отеле "..........." .
   - Завтра в пять я буду в кофейном зале  отеля.  Там,  на  восьмом  этаже.
Подходит?
   - Прекрасно, - сказал я. - Я буду в  белой  футболке,  зеленых  шерстяных
брюках.
   Стрижка короткая...
   - Ничего, я как-нибудь догадаюсь, - тихо, но  с  явным  нажимом  перебила
она. И повесила трубку.
   Я тоже положил трубку - и попытался  сообразить,  что  же,  черт  побери,
может означать это "как-нибудь догадаюсь". Но так и не понял. Что-то я  стал
слишком многого не понимать. Зря говорят, что с годами  становишься  мудрее.
Как заметил какой-то русский писатель, это только характер может меняться  с
возрастом; ограниченность же человека не меняется до самой смерти...  Иногда
эти русские говорят очень дельные вещи. Не оттого ли, что зимой вообще лучше
думается? Я забрался под душ,  вымыл  голову  после  дождя,  вылез,  обмотав
полотенцем  бедра,  сел  на  кровать  и  включил  телевизор.  Шел   какой-то
американский фильм про войну и старую  подводную  лодку.  Капитан  и  первый
помощник  грызлись  как  кошка  с  собакой,  сама  лодка  напоминала  ржавую
кастрюлю, а в довершение ко всему  этот  жалкий  сюжетик  разразился  еще  и
всеобщей панической клаустрофобией; - но, тем не  менее,  проблемы  странным
образом улаживались одна за другой, и в финале все у всех  было  в  порядке.
После таких вот фильмов может запросто показаться, что  раз  у  всех  все  в
порядке, то и война - не такая уж страшная штука. Не  удивлюсь,  если  скоро
начнут делать фильмы, в которых ядерная война испепеляет род человеческий  -
но в финале У ВСЕХ ВСЕ В ПОРЯДКЕ...
   Я выключил телевизор, нырнул в постель - и уже через десять  секунд  спал
мертвым сном.
   К пяти часам следующего дня  мелкий  дождь  по-прежнему  висел  в  мокром
воздухе. Тот самый дождь, что случается, когда после первых  ясных  денечков
лета думаешь, что сезон  дождей  уже  миновал.  Из  окна  восьмого  этажа  я
разглядывал землю внизу - черную, вымокшую от влаги. По надземной магистрали
на несколько километров с запада на восток растянулась  вереница  увязших  в
заторе автомобилей. Я вгляделся чуть пристальнее - и мне  показалось,  будто
те медленно тают, растворяясь в дожде. И в самом деле  -  таять  начал  весь
Город. Таял бетонный волнолом в порту, таяли стрелы  кранов,  таял  частокол
небоскребов, под черными зонтами таяли  на  улицах  люди.  Таяла  зелень  на
склонах гор, беззвучно стекая к подножью... Зажмурившись на пару  секунд,  я
снова открыл глаза - и  Город  вернулся  в  свое  прежнее  состояние.  Вновь
устремились в небо шесть кранов в порту; по шоссе как  и  прежде,  короткими
рывками в заторе, поползли на восток машины; толпа пешеходов  под  зонтиками
потекла туда-сюда через улицу; пышная зелень в горах снова жадно  вбирала  в
себя воду июньских дождей.
   В просторном зале, на сцене чуть ниже уровня пола, стоял роскошный  рояль
цвета морской лазури. Девица в сплошном кричаще-розовом платье исполняла  на
нем стандартный набор мелодий "а-ля чашечка кофе  в  зале  большого  отеля",
хороня популярные мотивчики в мудреных синкопах и зубодробительных арпеджио.
Играла она неплохо; но заканчивалась мелодия, последний звук  растворялся  в
воздухе - и абсолютно ничего не оставалось.
   Был уже шестой час, но та, кого я ждал, все не появлялась; я  прихлебывал
уже второй кофе и от нечего делать разглядывал пианистку. На вид ей было лет
двадцать; пышная копна волос - как каплища шоколада на  бисквитном  печенье.
Волосы расплескивались влево-вправо в такт  музыке,  и  как  только  мелодия
заканчивалась, укладывались обратно в копну.  И  начиналась  новая  мелодия.
Глядя на нее, я вспомнил одну знакомую девчонку. В  последний  год  школы  я
учился играть на пианино. Мы совпадали с  ней  и  по  году  обучения,  и  по
специальности, и нас частенько усаживали играть вместе  в  четыре  руки.  Ни
лица, ни имени той девчонки я совершенно не помнил. В памяти  остались  лишь
тонкие белые пальцы, красивые волосы и чуть колыхавшееся при  игре  сплошное
легкое платье. Больше, как ни старался, я ничего припомнить не мог.
   Поймав себя на этом, я  почувствовал  странную  вещь.  Как  будто  я  сам
вырезал из жизни для собственных воспоминаний ее пальцы, волосы, платье, - а
все остальное, оставшись нетронутым, и сегодня живет  неизвестно  где...  Да
нет, конечно же, что за бред. Этот мир всегда вертелся  без  моего  участия.
Без малейшего отношения ко мне люди ходят по улицам,  затачивают  карандаши,
едут с востока на запад со скоростью пятьдесят метров в минуту  и  заполняют
рафинированно-безликой музыкой воздух в кофейных залах больших отелей.
   "Мир"... Сразу представляется толпа слонов  с  черепахами,  что,  натужно
кряхтя, подпирают спинами здоровеннейший земной  диск.  При  этом  слоны  не
знают, для чего черепахи, черепахи не разумеют, зачем слоны, - и ни  те,  ни
другие понятия не имеют, зачем, вообще говоря, нужен мир.
   - Извините, что так поздно! - раздался у  меня  за  спиной  ее  голос.  -
Задержали на работе, никак не могла уйти.
   - Ничего страшного! Я сегодня весь день абсолютно свободен...
   Она бросила на стол ключ от стойки для зонта и, не глядя в меню, заказала
себе апельсиновый сок.
   Возраст ее невозможно было определить на глаз. Не сообщи она мне  его  по
телефону - наверное, я так никогда  и  не  понял  бы,  сколько  ей  лет.  Но
поскольку она с самого начала сказала, что ей  тридцать  три,  то  ей,  надо
полагать, и было тридцать  три  -  и  именно  на  тридцать  три  она  теперь
выглядела. Хотя я уверен: скажи она, что ей двадцать семь - и  выглядела  бы
она на двадцать семь, ни больше ни меньше.
   На одежду ее, неброскую, но со вкусом, было приятно смотреть.  Свободного
покроя белые хлопчатые брюки, оранжевая, в желтую клетку, рубашка  -  рукава
закатаны до локтей; кожаная сумочка через плечо. Ни одна из  вещей  не  была
новой, но смотрелось все очень опрятно. Ни колец, ни бус,  ни  браслета,  ни
серег. Короткий чубчик наивно-кокетливо зачесан набок.
   Чуть заметные морщинки у глаз не сообщали возраста их хозяйки, а  как  бы
заявляли о том, что были на этом лице  с  рождения.  Разве  только  ключицы,
белевшие из-под  расстегнутого  на  две  пуговицы  воротничка,  да  запястья
недвижных рук на краю стола едва заметно выказывали не первую молодость этой
женщины. С мелких,  поистине  микроскопических  изменений  начинает  стареть
человек. Чем дальше, тем больше появляется таких вот слабо уловимых, но  уже
нестираемых мелочей - пока, наконец, не  опутают  они,  точно  паутина,  все
тело.
   - Чем занимаетесь? Работаете где-нибудь? - спросил я наугад.
   - В конструкторском бюро. Уже много лет.
   Разговор не клеился. Я  не  спеша  достал  сигарету,  не  спеша  закурил.
Пианистка закрыла крышку рояля,  встала  и  удалилась  куда-то  на  перерыв.
Легкая зависть - буквально совсем чуть-чуть -  промелькнула  в  глазах  моей
собеседницы.
   - И долго вы с ним знакомы? - спросила она.
   - Уже одиннадцать лет. А вы?
   - Два месяца десять дней, - не  раздумывая,  ответила  она.  -  С  нашего
знакомства - и до того, как он исчез.  Два  месяца  и  еще  десять  дней.  Я
дневник веду, поэтому помню точно.
   Ей принесли апельсиновый сок, у меня забрали пустую кофейную чашку.
   - После того,  как  он  исчез,  я  три  месяца  ждала.  Декабрь,  январь,
февраль...
   Самое холодное время. Зима тогда выдалась жутко холодная, правда?
   - Н-не помню, - растерялся я. Холода пятилетней давности  она  обсуждала,
словно вчерашний дождь.
   - А вы вот так же когда-нибудь ждали женщину?
   - Нет, - ответил я.
   - Если изо всех сил ждать, а в срок не дождаться  -  тогда  делается  все
равно.
   Неважно, какой был срок - десять лет, пять лет или один месяц.
   Я кивнул.
   Ее стакан с соком опустел уже наполовину.
   - И когда в первый раз вышла замуж, так и случилось.  Все  ждала,  ждала,
как положено, а потом устала ждать - и сделалось все равно. В двадцать  один
замуж выскочила, в двадцать два  -  развелась.  А  потом  переехала  в  этот
город...
   - Вот и у моей жены то же самое, - сказал я.
   - Что?
   - В двадцать один замуж вышла, а в двадцать два - развелась.
   Она окинула меня  долгим,  пристальным  взглядом  -  и  нервно  забрякала
длинной  палочкой  в  стакане,  размешивая  апельсиновый  сок.  Я,  кажется,
сболтнул что-то лишнее.
   - Очень тяжело, когда в молодости переживешь и замужество,  и  развод,  -
продолжала она. -  Если  коротко  -  дальше  уже  начинаешь  хотеть  чего-то
одномерного, чего-то совершенно ирреального - понимаете? Но ведь  ирреальной
жизнью нельзя прожить слишком долго, не правда ли?
   - Да... Наверное.
   - После развода, пока с ним не встретилась, я пять  лет  прожила  в  этом
городе.
   Такой вот ирреальной  жизнью.  Ни  знакомых  почти  никаких,  ни  желания
куда-то сходить, ни любовника; утром проснешься - идешь на  работу,  чертишь
свои  чертежи,  по  дороге  домой  в  супермаркете  купишь   чего-то,   сама
приготовишь, сама и съешь. Радио включено  постоянно,  книжка  какая-нибудь;
дневник про саму себя кропаешь - а в ванне чулки замочены. Да еще  квартирка
в доме у моря, так что в ушах постоянно волны шумят... Зябкая жизнь!  -  Она
допила свой сок. - Я, наверное, пустое болтаю, да?
   Я молча покачал головой.
   Шел седьмой час - "время кофе" закончилось, наступило "время  коктейлей".
Лампы под потолком пригасили, и зал погрузился  в  полумрак.  Город  в  окне
зажигал огни. Заалели фонари  и  на  кранах  в  порту.  В  тусклых  вечерних
сумерках поблескивал мелкими иголками дождь.
   - Не хотите чего-нибудь покрепче?
   - А как это называется, если водку с грейпфрутовым соком смешать?
   - "Солти Дог"...
   Подозвав официанта, я заказал для нее "Солти Дог" и  для  себя  -  "Катти
Сарк" со льдом.
   - На чем я остановилась?
   - Вы сказали - "зябкая жизнь"...
   - Да нет, если честно - сама-то жизнь не такая и  зябкая,  -  поправилась
она. - Вот только