а пораньше -  занятие  вполне  невинное,  то  можешь  продолжать  сколько
влезет! Тишина затопила комнату. В  долгой  паузе  раздавалось  лишь  мерное
клацанье авторучки о деревянный стол.
   - Извини, - не выдержал я. - Я не хотел с тобой так разговаривать.
   - Да все в порядке, - сказал мой напарник. - Может, здесь ты  как  раз  и
прав...
   Звонко  щелкнув,  отключился  перегревшийся  кондиционер.   Стоял   тихий
полдень. Такой тихий, что делалось жутко.
   - Возьми себя в руки, - сказал я. - Ты посмотри,  сколько  всего  мы  уже
добились - только своими силами! Никому не должны - и нам никто не должен...
И уж, по крайней мере, в нашем деле больше  здравого  смысла,  чем  у  этого
сброда карьеристов, чья задница всегда прикрыта, а жизнь - от  должности  до
должности, и которые ничего не умеют, кроме как разваливаться  в  креслах  с
самодовольными мордами...
   - Мы же были друзьями, так ведь?...
   - Мы и сейчас друзья, - сказал я. - Всю дорогу  вместе  прошли,  друг  за
друга цепляясь.
   - Мне так не хотелось, чтобы вы разводились.
   - Знаю... - ответил я. - Но, может, все-таки объяснишь мне насчет овец?
   Он кивнул, отправил ручку обратно в карандашницу, потер пальцами веки - и
начал:
   - Человек этот появился сегодня в 11 утра...

2
ПОЯВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА СО СТРАННОСТЯМИ

   Человек этот появился в 11 утра. В  таких  маленьких  фирмах,  как  наша,
время суток под названием "одиннадцать  утра"  бывает  двух  разновидностей.
Либо это  -  капитальная  запарка,  либо  -  капитальное  безделье;  чего-то
среднего не дано. Или мы бестолково суетимся и бегаем, в делах по самые уши,
- или так же бестолково клюем носами и досматриваем  утренние  сны.  Что  же
касается "дел средней важности", если  такая  штука  вообще  бывает,  то  их
всегда очень удобно выполнить "как-нибудь после обеда".
   Человек  этот  появился  утром   именно   второй   разновидности.   Утру,
случившемуся  в  тот  день,  можно  смело  ставить  памятник   Классического
Безделья. Всю первую половину сентября мы  вкалывали  как  ненормальные;  но
лишь только заказ был выполнен, жизнь в конторе остановилась. Трое,  включая
меня, взяли неиспользованные летние отпуска с опозданием на месяц;  всем  же
остальным работы только и  оставалось,  что  с  утра  до  вечера  затачивать
карандаши. Мой напарник выскочил  снять  денег  в  банке;  другой  сотрудник
убивал время, слушая свежие пластинки в демонстрационном  зале  музыкального
магазина напротив; и только девочка-секретарша, оставшись одна в  опустевшей
конторе, изредка отвечала на телефонные звонки да листала "Прически осеннего
стиля". Дверь в контору он отворил без единого звука - и  так  же  беззвучно
затворил ее за собой. При этом его бесшумные  движения  вовсе  не  выглядели
нарочитыми. Напротив, все в  нем  казалось  обычным  и  очень  естественным.
Настолько обычным и настолько естественным, что девочка-секретарша не  сразу
осознала сам факт его появления в конторе. Когда  она  поняла  это,  он  уже
стоял прямо перед ее столом и взирал на нее сверху вниз.
   -  Если  это  возможно,  мне  хотелось  бы  поговорить  с  кем-нибудь  из
начальства, - произнес человек. Сказано это было тоном,  с  каким  смахивают
перчаткой невидимую пыль со стола.
   Девочка никак не могла сообразить, что, вообще говоря, происходит. Подняв
голову, она уставилась на незнакомца.  У  того  был  слишком  проницательный
взгляд, чтобы оказаться заурядным клиентом. Для налогового эксперта  он  был
слишком хорошо сложен, для полицейского -  выглядел  слишком  интеллигентно.
Никаких других  профессий  ей  вспомнить  не  удавалось.  Точно  известие  о
какой-то неотвратимой беде, человек этот возник неизвестно  откуда  и  стоял
теперь прямо перед ее глазами.
   - Их сейчас нет! - пролепетала секретарша, поспешно захлопнув  журнал.  -
Обещали быть через полчаса...
   - Я подожду, - мгновенно ответил он. Будто знал заранее, что ему скажут.
   Лихорадочно пытаясь решить,  не  спросить  ей  хотя  бы  имя  посетителя,
секретарша вконец запуталась, отказалась от этой мысли  и  провела  гостя  в
приемную. Человек опустился на небесно-голубой диван, положил ногу на ногу -
и застыл как каменный, упершись взором в электронные часы на стене напротив.
Через некоторое время она принесла ему ячменного чая, а  он  все  сидел,  не
сдвинувшись ни на миллиметр.
   - Прямо там, где сейчас сидишь ты, - сказал мой напарник. -  Вот  так  же
сидел себе, не меняя позы, и тридцать минут подряд сверлил глазами  часы!...
Я поизучал глазами изгибы дивана, на котором сидел, поднял взгляд к часам на
стене и снова уставился на своего напарника.

***

   Несмотря на жару, крайне редкую для конца сентября, гость наш  был  одет,
что называется, "по всей  форме".  Из  рукавов  костюма  -  благородно-серых
тонов, явно шитого в дорогом ателье - белоснежные манжеты выглядывали  ровно
на полтора сантиметра; безупречно подобранный галстук в  изысканно-невнятную
полоску был повязан с  едва  заметной  асимметричностью;  туфли  из  черного
кордована блестели, как зеркала.
   В свои  тридцать  пять  -  сорок  лет  при  росте  около  ста  семидесяти
сантиметров этот человек не имел ни грамма лишнего веса. Узкие кисти рук без
малейших  морщин  плавными  линиями  перетекали   в   длинные,   много   лет
упражнявшиеся в гибкости пальцы и своим видом  напоминали  древнейшую  форму
биорастительности  -   два   семейства   извивающихся   существ   с   общими
грибницами-корневищами, в недрах которых и  по  сей  день  таились  дремучие
инстинкты самой первой жизни  на  Земле.  Ногти,  отшлифованные  временем  и
кропотливой заботой, слагали на кончиках пальцев орнамент из безупречных  по
форме овалов. То были несомненно красивые и чем-то неуловимо странные  руки.
Вид этих рук заставлял подозревать, что владелец их -  специалист  какого-то
очень узкого профиля,  вот  только  какого  именно  -  для  всех  оставалось
загадкой.
   В отличие от рук, лицо этого человека ничего особенного не  рассказывало.
Очень правильное лицо - простое и без  выражения.  Прямые,  будто  стесанные
топором, линии надбровий и носа; ровная полоса сухих губ.  Чуть  темноватый,
глубокий тон его кожи был совсем не похож на тот обычный загар, какой  легко
получают на пляжах и теннисных кортах. Разве только совсем чужое,  неведомое
солнце, припекая с небес над неизвестной землей, могло придать  человеческой
коже такой необычный оттенок.
   Время  ползло  угрожающе  медленно.   Все   эти   тридцать   минут   были
жестко-холодными и напряженными, точно болты в  крепежной  конструкции,  что
только и удерживает готовый вот-вот сорваться в небо гигантский цеппелин.  И
когда мой напарник, наконец,  возвратился  из  банка,  ему  показалось,  что
воздух в конторе был страшно угрюм и тяжел. Как если бы  всю  мебель  вокруг
поприбивали гвоздями к полу.
   - Я, разумеется, только хочу сказать, что мне так показалось...
   - Ну, разумеется! - ответил я.

***

   Одинокая секретарша на телефоне, сраженная столбняком,  забилась  в  свой
угол и подавала крайне мало признаков жизни. Сбитый с  толку,  мой  напарник
забрел в приемную, увидел там посетителя, автоматически представился, назвав
свое имя и должность, и только тогда, наконец, гость нарушил позу  истукана,
извлек из нагрудного кармана тонкие сигареты, закурил и с  озабоченно-хмурым
видом выпустил в пространство перед собой узкую струю дыма. Воздух в комнате
дрогнул и будто слегка разрядился.
   - Времени в обрез. Так что перейдем сразу к  делу,  -  негромко  произнес
посетитель. Сказав так, он вытащил из бумажника вычурную,  чуть  не  режущую
пальцы краями визитную карточку и с легким щелчком припечатал ее к столу.  С
карточки из особой, похожей на  пластик  бумаги  неестественно-белого  цвета
глядели на  мир  черные,  отпечатанные  мелким  шрифтом  иероглифы  имени  и
фамилии. Ни званий, ни должности, ни телефона - только эти четыре иероглифа.
При одном взгляде на  эту  карточку  начинали  болеть  глаза.  Мой  напарник
перевернул визитку обратной стороной вверх, убедился в  девственной  белизне
ее оборота, глянул еще раз на лицевую сторону - и поднял глаза на  странного
гостя.
   - Вам знакомо это имя, не правда ли? - спросил тот.
   - Да, знакомо.
   Странный гость коротко  кивнул,  сместив  подбородок  вниз  на  несколько
миллиметров.
   Взгляд его при этом не дрогнул ни на мгновение.
   - Сожгите ее.
   - Сжечь?... - мой напарник, разинув рот, уставился на собеседника.
   - Вот эту карточку. Прямо сейчас. Сожгите, пожалуйста, и выбросьте пепел,
- слово за словом, будто строгая ножом, произнес  посетитель.  В  абсолютной
растерянности мой напарник взял со стола зажигалку,  высек  огонь  и  поднес
язычок пламени к самому краю карточки. Взявшись пальцами за другой край,  он
подождал, пока та догорела  до  половины,  затем  опустил  ее,  пылающую,  в
большую хрустальную пепельницу посередине стола, и оба стали  молча  следить
глазами за тем, как бумага медленно исчезала, превращаясь в  белесый  пепел.
Когда карточка сгорела дотла, в комнате воцарилась глухая, свинцовая тишина,
точно на поле боя после смертельной резни.
   - Я нахожусь здесь как полномочный  представитель  всех  интересов  этого
господина,
   - нарушил паузу посетитель. - Иначе говоря, я хотел бы от  вас  понимания
того обстоятельства, что все, о чем я сообщу, передается вам в  соответствии
с его личными волей и желаниями.
   - Желаниями... - повторил мой напарник.
   - "Желание" - наиболее  красивое  слово  для  обозначения  принципиальной
позиции субъекта по отношению  к  намеченной  цели.  Разумеется,  -  добавил
незнакомец, - могут быть и другие выражения. Вы меня понимаете? Мой напарник
попытался в уме перевести речь собеседника на человеческий язык.
   - Понимаю...
   - Как бы там ни было, мы не  будем  здесь  рассуждать  ни  о  понятиях  с
концепциями, ни  о  большой  политике;  разговор  пойдет  исключительно  про
бизнес. Слово "бизнес"  этот  человек  произнес  очень  отчетливо,  с  явным
американским  акцентом:  "бейзнесс".  Как  пить  дать  -   предки-иностранцы
где-нибудь во втором колене.
   - Вы бизнесмен - и я бизнесмен. Если исходить из реальности, то ни о  чем
другом, кроме  бизнеса,  мы  с  вами  и  не  должны  говорить.  А  вопросами
нереальной природы пусть займутся другие. Не так ли?
   - Именно так, - ответил мой напарник.
   - Наши  же  обязанности  сводятся  к  тому,  чтобы  придавать  нереальным
категориям утонченно-привлекательный вид и  вставлять  их  в  жесткие  рамки
реальности... Люди зачастую сами бывают рады убежать  в  нереальное.  А  все
потому, - и указательным пальцем  правой  руки  гость  погладил  изумрудного
цвета перстень на среднем пальце левой, - что им так кажется проще.  В  силу
этого иногда получается, что нереальное уже вроде как вытесняет, выдавливает
собой реальность. Однако, заметим: в нереальном мире нет места для  бизнеса.
Мы же, таким образом, представляем собой  особую  разновидность  людей,  чье
появление влечет за собой проблемы и осложнения. Поэтому, - и,  прервавшись,
он снова погладил зеленый перстень, - если то,  что  я  вам  сейчас  сообщу,
вдруг потребует от вас принятия важных решений либо еще как-нибудь  усложнит
вашу жизнь, - то я просил бы заранее меня извинить.
   Плохо соображая, о чем идет речь, мой напарник молчал.
   - Итак, перейдем  к  реальным  желаниям.  Первое:  мы  желаем,  чтобы  вы
немедленно  остановили  выпуск  журнала  с   изготовленной   вами   рекламой
страхового агентства П.
   - Но, позвольте...
   - Второе, - с силой оборвал незнакомец. - С работником, подготовившим эту
страницу, мы желали бы непосредственно встретиться и поговорить.  Посетитель
извлек из нагрудного  кармана  пиджака  белоснежный  конверт,  вынул  оттуда
сложенный вчетверо лист бумаги и протянул моему собеседнику. Тот взял его и,
развернув, пробежал глазами. Это была копия страницы с  рекламой  страхового
агентства, сделанной, несомненно, в нашей конторе. Фотография -  стандартный
пейзаж Хоккайдо: снег, горы, овцы  в  долине  да  позаимствованные  неведомо
откуда строчки пастушьей песенки; ничего более.
   - Таковы два наших желания. Собственно, насчет первого стоит сказать, что
это решенное дело. А если быть совсем точным, то в русле этого  желания  уже
принято соответствующее решение. И если имеют место какие-то сомнения, никто
не мешает вам позвонить в издательство начальнику отдела рекламы.
   - Да, действительно, - сказал мой напарник.
   - Тем не менее, мы, со  своей  стороны,  с  легкостью  можем  представить
серьезность того ущерба, который подобное затруднение  может  нанести  фирме
вашего масштаба. Слава Богу, мы - и вы знаете это -  располагаем  известного
рода влиянием в данных кругах. И поэтому в случае, если наше второе  желание
окажется  выполнимо  и  ваш  сотрудник   предоставит   удовлетворяющую   нас
информацию,  мы  будем  готовы  с  лихвой  компенсировать  все  расходы   по
компенсации вашего ущерба. С лихвой, уверяю вас.  Глубокая  тишина  затопила
комнату.
   - Если же мы не встретим у вас понимания  в  этом  вопросе,  -  продолжал
после паузы незнакомец, - вам прийдется сойти с дистанции. С этого дня и  до
скончания века в этом мире для вас не найдется  свободного  места.  Снова  -
давящая тишина.
   - У вас есть какие-нибудь вопросы?
   - Если я вас правильно понимаю, проблема - в самой  фотографии?  -  робко
спросил мой напарник.
   - Совершенно правильно, - подтвердил  гость.  Его  постоянно  шевелящиеся
пальцы  словно  перебирали  и  отсортировывала  слова  перед  тем,  как   он
произносил их. - Совершенно правильно.  Однако  ничего  сверх  этого  я  вам
объяснить не могу. Не располагаю для этого полномочиями.
   - Сотруднику я позвоню домой... Думаю, он будет здесь в три, - сказал мой
напарник.
   - Прекрасно, - и гость скользнул глазами к  часам  на  руке.  -  В  таком
случае, к четырем часам я присылаю машину. И наконец - особо важный  момент:
все,  о  чем  здесь  говорилось,  ни  малейшему  разглашению  не   подлежит.
Договорились? И два бизнесмена расстались по-деловому.

3
СЭНСЭЙ

   - Вот такие дела, - сказал мой напарник.
   - Ни черта не понятно, - сказал я, сжимая в губах незажженную сигарету. -
Во-первых, непонятно, что за птица - настоящий хозяин  карточки.  Во-вторых,
непонятно, почему он так нервничает из-за фотографии каких-то  овец.  Ну  и,
наконец, мне совершенно неясно, каким  образом  этот  тип  может  изъять  из
печати нашу рекламу...
   - Хозяин карточки - крупная акула правых.  Во  внешний  мир  особенно  не
высовывается, и поэтому простому народу его имя может ничего и не  говорить;
в деловых же кругах о нем знают практически все. Ты, видно,  -  единственное
исключение...
   - Далек я от светской жизни! - буркнул я, словно оправдываясь.
   - Вообще говоря, он не совсем из правых... Даже, скорее, - совсем  не  из
правых.
   - Ну, вот - вообще ничего не понятно...
   - Если честно, всегда было сложно разобраться, что там у него  в  голове.
Работ он не пишет, речей  перед  аудиториями  не  говорит.  Пять  лет  назад
репортер из одного ежемесячника попробовал было копнуть под него  по  поводу
взяток, оформлявшихся как партийные взносы,  -  да  самого  же  репортера  и
закопали...
   - А ты, я смотрю, неплохо осведомлен!
   - Я хорошо знал того репортера.
   Я поднес зажигалку к сигарете в губах и затянулся.
   - А этот репортер... Чем он сейчас занимается?
   - Перебросили в общий отдел. С утра  до  вечера,  не  разгибаясь,  правит
рекламные тексты... Мир "масс-коми" ,  как  тебе  известно,  до
удивления тесен, так  что  его  фигура  теперь  -  как  бы  наглядный  урок,
предостережение всем остальным. Знаешь, как у африканских аборигенов - белые
кости при входе в деревню...
   - Да уж, - хмыкнул я.
   - Впрочем,  кое-что  из  довоенной  биографии  этого  типа  мне  все-таки
известно.
   Родился в 1913-м на Хоккайдо. Закончил школу - перебрался в Токио; скакал
с работы на работу, пока не прибился к правым. Кажется, всего однажды  -  но
все-таки угодил тогда за решетку. Отсидел - подался в Маньчжурию, где спелся
с офицерами Квантунской армии и создал  какую-то  организацию  диверсионного
толка. Чем занималась эта организация, я уже толком не знаю.  Именно  с  тех
пор  он  неожиданно  становится  человеком-загадкой.  Поговаривали,  что  он
наркоман; да, видимо, так и было... Погулял, порезвился по Китайской равнине
- и ровно за две недели до прихода советских войск благополучно, на  большом
эскадренном  миноносце  эвакуировался  на  родную  землю.  Вместе  с   кучей
трофейного золотишка, понятное дело...
   - М-да, просто поразительно вовремя!
   - В том-то и дело: этот тип всегда  умел  очень  талантливо  рассчитывать
время.
   Когда лучше закидывать невод, когда - тащить...  И,  кроме  того,  всегда
как-то заранее чувствовал, в какую именно точку следует бить. Когда верхушку
оккупационной  армии  арестовали  за  военные  преступления  категории  "А",
расследование по его делу прервали на полдороге, а само дело просто-напросто
закрыли. Причины - сперва "по болезни", а потом все вообще окутано мраком  и
схоронено на века. Скорее всего, имела место какая-то сделка с вояками  США.
Макартур ведь тоже очень облизывался на китайские просторы...  Мой  напарник
снова вынул из  карандашницы  шариковую  ручку  и,  зажав  между  средним  и
указательным пальцами, принялся вертеть ее туда-сюда.
   -  Так  вот,  выбрался  он  из  казематов  Сугамо   <Район   Токио,   где
располагалась тюрьма,  в  которой  содержали  обвинявшихся  в  преступлениях
против человечества по окончании Второй  Мировой  войны>,  вытащил  на  свет
божий свои сокровища, которые прятал неизвестно где - и разделил их  на  две
половины. На первую половину купил с потрохами  одну  из  фракций  в  партии
консерваторов; на вторую же - весь мир рекламы. Это еще в те времена,  когда
всей-то рекламы было - афишки замызганные, да листовки на заборах...
   - М-да, дальновидный тип, ничего не скажешь... А что, насчет его  теневых
капиталов так ни разу нигде ничего не всплыло?
   - Перестань. Владелец целой фракции консерваторов!
   - Да, действительно... - пробормотал я.
   - В общем, с помощью денег  он  зажал  в  одном  кулаке  и  политиков,  и
рекламу; и этот его механизм прекрасно  функционирует  по  сей  день.  А  на
поверхность он не вылазит потому, что не видит  в  том  ни  малейшей  нужды.
Поскольку если в твоих руках и политика, и реклама, для тебя, строго говоря,
нет ничего невозможного, так ведь?  А  ты  вообще  представляешь  себе,  что
значит владеть всей рекламой?
   - Не очень...
   - Владеть всей рекламой - это значит держать  за  горло  практически  всю
печать, телевидение и радио! Ни одно издательство, ни единый канал  в  эфире
просто не могут существовать без рекламы. Все равно что аквариум  без  воды.
До девяноста пяти процентов всей информации, которую воспринимают твои глаза
и уши каждый день, заранее отобраны по чьей-то воле и оплачены  из  чьего-то
кармана!...
   - Все равно пока непонятно, - упорствовал я. - То, что этот тип прибрал к
рукам всю массовую информацию - это я понял. Но  какую  силу  он  имеет  над
рекламными издательствами страховых агентств? Здесь же прямые контракты  без
участия крупных рекламопроизводителей, так или нет?
   Мой напарник откашлялся и залпом допил остывший чай.
   -  Акции.  Основной  источник  постоянного  роста  его  капитала  -   это
чьи-нибудь акции. Движение акций, перепродажа, скупка контрольных пакетов  и
тому подобное. Всю необходимую для этого  информацию  собирает  его  "Особый
отдел"; он же только выбирает, что ему нужно, что  -  нет.  Естественно,  из
всего мощного потока данных лишь ничтожно малая часть отходит "масс-коми"  и
публикуется "для народа". Все остальное Сэнсэй прибирает к  своим  рукам  и