черно-красно-золотой  флаг.
Это флаг германской республики. А  черно-бело-красные  -  это  флаги  бывшей
кайзеровской империи. Они запрещены; но Волькенштейн заявил,  что  покойники
пали иод слав ными старыми знаменами былой Германии и тот, кто поднимет
черно-красно-золотой флаг, - изменник. Поэтому  столяр  Бесте,  который  там
живет, - изменник. Правда, на войне ему прострелили легкое, но  он  все-таки
изменник.  В  нашем  возлюбленном  отечестве  людей  очень  легко  объявляют
изменниками. Только такие вот волькенштейны никогда ими  не  бывают.  Они  -
закон. Они сами определяют, кто изменник.
   Атмосфера накаляется. Пожилые люди исчезают. Часть членов Союза  -  тоже.
Им нужно работать на полях. Духовные пастыри давно отбыли. Железная гвардия,
как ее назвал Волькенштейн, остается. Она  -  гвардия  -  состоит  из  более
молодых  людей.  Волькенштейн,  который  презирает  республику,  но  пенсию,
дарованную ею, прием-лет и  употребляет  ее,  чтобы  натравливать  людей  на
правительство, произносит еще одну речь и начинает ее  словом  "камрады".  Я
нахожу, что  это  уже  слишком.  "Камрадами"  нас  никакой  Волькенштейн  не
называл, когда мы еще служили в  армии.  Мы  были  тогда  просто  "пехтура",
"свиньи собачьи", "идиоты", а когда приходилось туго, то  и  "люди".  Только
один раз, вечером, перед атакой, живодер  Гелле,  бывший  лесничий,  а  ныне
обер-лейтенант, назвал нас "камрады". Он боялся, как бы  на  следующее  утро
кто-нибудь не выстрелил ему в затылок.
   Мы идем к старосте. Он дома,  пьет  кофе  с  пирожными,  курит  сигары  и
уклоняется от оплаты. Собственно говоря, мы этого ждали. К счастью,  Генриха
Кроля нет с нами;  он  остался  подле  Волькенштейна  и  с  восхищением  его
слушает. Курт Бах ушел  в  поле  с  ядреной  деревенской  красавицей,  чтобы
наслаждаться природой. Георг и я стоим перед старостой Деббелингом, которому
поддакивает его письмоводитель, горбун Вестгауз.
   - Приходите на той неделе, - добродушно заявляет Деббелинг  и  предлагает
нам сигары. - Тогда мы все подсчитаем и заплатим вам сполна.
   А сейчас, в этой суете, мы еще не успели разобраться.
   Сигары мы закуриваем.
   - Возможно, - замечает Георг. - Но деньги  нам  нужны  сегодня,  господин
Деббелинг.
   Письмоводитель смеется:
   - Деньги каждому нужны.
   Деббелинг подмигивает Вестгаузу и наливает ему водки.
   - Выпьем за это.
   Не он пригласил нас на  торжество.  Пригласил  Волькенштейн,  который  не
думает о презренных ассигнациях. Деббелинг предпочел бы, чтобы  ни  один  из
нас не явился - ну, в крайнем случае Генрих Кроль,  с  этим  легко  было  бы
справиться.
   - Мы договорились, что при освящении будут выплачены и деньги, - заявляет
Георг.
   Деббелинг равнодушно пожимает плечами.
   - Да ведь это почти то же самое, что сейчас, что на той неделе.  Если  бы
вам везде так быстро платили...
   - И платят, без денег мы не отпускаем товар.
   - Ну, на этот раз дали же! Ваше здоровье!
   От  водки  мы  не  отказываемся.  Деббелинг  подмигивает  письмоводителю,
который с восхищением смотрит на него.
   - Хорошая водка.
   - Еще стаканчик? - спрашивает письмоводитель.
   - Почему не выпить.
   Письмоводитель наливает нам. Мы пьем.
   - Значит, так, - заявляет Деббелинг. - На той неделе.
   - Значит, сегодня! - говорит Георг. - Где деньги?
   Деббелинг обижен. Мы пили их водку и курили их сигары, однако по-прежнему
продолжаем требовать денег. Так не поступают.
   - На той неделе, - повторяет он. - Еще стаканчик на прощанье?
   - Почему не выпить...
   Деббелинг и письмоводитель оживляются. Они считают, что дело в  шляпе.  Я
выглядываю в окно. Там, словно картина в раме, передо мной пейзаж, озаренный
вечерним светом, - ворота, дуб, а за ними -  беспредельно  мирные  поля,  то
нежно-зеленые, то золотистые. И зачем мы все здесь грыземся друг  с  другом?
Разве это не сама жизнь - золотая, зеленая и  тихая  в  равномерном  дыхании
времен года? А во что мы превратили ее?
   - Очень сожалею, - слышу я голос  Георга,  -  но  мы  вынуждены  на  этом
настаивать. Вы же знаете, что на той неделе деньги будут гораздо дешевле. Мы
и так уж потеряли на вашем заказе. Все это тянулось на  три  недели  дольше,
чем мы предполагали.
   Староста хитро поглядывает на него.
   - Ну, тогда еще одна неделя не составит большой разницы.
   Вдруг письмоводитель заблеял:
   - А что вы сделаете, если не получите денег? Вы же  не  можете  унести  с
собой памятник?
   - А почему бы и нет? - возражаю я. - Нас четверо, и среди нас  скульптор.
Мы легко можем унести орлов, если это окажется необходимым, даже льва.  Наши
рабочие будут здесь через два часа.
   Письмоводитель улыбается.
   - И  вы  воображаете,  что  такая  штука  вам  удастся  -  размонтировать
памятник, который уже освящен? В Вюстрингене несколько тысяч жителей.
   - И майор Волькенштейн, и Союз ветеранов, - добавляет староста. - Все они
горячие патриоты.
   - И если бы вы даже попытались, вам все равно едва ли  удалось  бы  потом
продать здесь хоть один памятник.
   Письмоводитель ухмыляется уже с неприкрытой язвительностью.
   - Еще стаканчик? - предлагает Деббелинг и тоже ухмыляется.  Мы  попали  в
ловушку. Сделать ничего нельзя.
   В эту минуту мы видим, что какой-то человек бежит через двор.
   - Господин староста! - кричит он в окно. - Идите скорей! Беда!
   - Что случилось?
   - Да с Бесте! Они этого столяра... Они хотели сорвать  флаг,  тут  оно  и
случилось!
   - Разве Бесте стрелял? Проклятый социалист!
   - Нет! Бесте... он ранен...
   - Больше никто?
   - Нет, только Бесте...
   Лицо Деббелинга проясняется.
   - Ах, вот что! Так ради чего же вы поднимаете такой шум?
   - Он не может встать. У него кровь идет горлом.
   - Наверно, получил хорошенько по роже, -  поясняет  письмоводитель.  -  А
зачем он людей раздражает? Сейчас идем. Все надо делать спокойно.
   - Вы нас, конечно, извините, - с достоинством обращается к нам Деббелинг,
- я лицо официальное и  должен  расследовать  дело.  Наши  расчеты  придется
отложить.
   Он уверен, что теперь окончательно избавился от нас, и  надевает  сюртук.
Мы вместе с ним выходим на улицу. Он  не  слишком  торопится.  И  мы  знаем,
почему. Когда он явится, все уже успеют позабыть, кто  именно  избил  Бесте.
Известная история.
   Бесте лежит в тесных сенцах своего дома. Рядом с ним -  разорванный  флаг
республики. Собравшаяся перед домом кучка людей переминается с ноги на ногу.
Из железной гвардии нет никого.
   - Что тут произошло? - спрашивает Деббелинг жандарма,  стоящего  у  двери
дома с записной книжкой в руках.
   Жандарм начинает докладывать.
   - Вы были при этом? - перебивает его Деббелинг.
   - Нет. Меня позвали потом.
   - Хорошо. Итак, вы ничего не знаете! Кто присутствовал?
   Молчание.
   - Вы не посылаете за врачом? - спрашивает Георг.
   Деббелинг сердито смотрит на него.
   - Разве это нужно? Немного холодной воды...
   - Да, нужно. Человек умирает.
   Деббелинг быстро поворачивается и склоняется над Бесте.
   - Умирает?
   - Умирает. Он  истекает  кровью.  Может  быть,  есть  и  переломы.  Такое
впечатление, что его сбросили с лестницы.
   Деббелинг смотрит на Георга Кроля долгим взглядом.
   - Пока это ведь только  ваше  предположение,  господин  Кроль,  и  больше
ничего. Состояние Бесте определит окружной врач.
   - А разве к нему сюда не вызовут врача?
   - Уж предоставьте это решать мне! Пока еще я здешний староста, а  не  вы.
Поезжайте  за  доктором  Бредиусом,  -  обращается  он  к  двум   парням   с
велосипедами. - Скажите, несчастный случай.
   Мы ждем. На одном из  велосипедов  подъезжает  Бредиус.  Он  соскакивает,
входит в сени, склоняется над столяром.
   Выпрямившись, врач заявляет:
   - Этот человек умер.
   - Умер?
   - Да, умер. Это ведь Бесте? Тот, у которого прострелено легкое?
   Староста растерянно кивает.
   - Да, Бесте. Про то, что у него ранение в легкое, мне ничего не известно.
Но, может быть, с перепугу... У него было плохое сердце...
   - От этого не истекают  кровью,  -  сухо  заявляет  Бредиус.  -  Что  тут
произошло?
   - Вот это мы как раз и выясняем. Прошу остаться  только  тех,  кто  может
дать свидетельские показания. - Он смотрит на нас с Георгом.
   - Мы потом вернемся, - говорю я.
   Вместе с нами уходит и  большинство  собравшихся  здесь  людей.  Поменьше
будет свидетелей.

   ***

   Мы сидим в "Нидерзексишергоф". Я давно не видел, чтобы Георг был в  такой
ярости. Входит молодой рабочий. Он подсаживается к нам.
   - Вы были при этом? - спрашивает его Георг.
   - Я был при том, как Волькенштейн подговаривал  людей  сорвать  флаг.  Он
называл это "стереть позорное пятно".
   - А сам Волькенштейн участвовал?
   - Нет.
   - Разумеется, нет. А другие?
   - На Бесте накинулась целая орава. Все были пьяны.
   - А потом?
   - Мне кажется, Бесте стал защищаться. Они, конечно, не хотели его  совсем
прикончить. И все-таки прикончили. Бесте старался удержать флаг,  тогда  они
спихнули его древком  с  лестницы.  Может  быть,  слишком  сильно  по  спине
ударили. Ведь пьяный своей силе не хозяин.
   - Они хотели только проучить его?
   - Да вот именно.
   - Так вам сказал Волькенштейн?
   - Да. - Потупившись, рабочий кивает. - Откуда вы знаете?
   - Представляю. Так оно было или нет?
   Рабочий молчит.
   - Ну, коли вы знаете, что ж... - бормочет он наконец.
   - Нужно установить точно, как произошло убийство, - это дело прокурора. И
насчет подстрекательства тоже.
   Рабочий вздрагивает и отступает.
   - Никакого отношения к этому я не имею.
   Я ничего не знаю.
   - Вы знаете очень многое. И, кроме вас, найдутся люди, которые знают, что
именно произошло.
   Рабочий выпивает стоящую перед ним кружку пива.
   - Я ничего вам не говорил, - решительно заявляет он.  -  И  я  ничего  не
знаю. Как вы думаете, меня по головке погладят, если я не буду держать  язык
за зубами? Нет уж, сударь, я не согласен. У меня жена и ребенок, и мне нужно
прокормиться. Вы воображаете, мне дадут работу, если я стану  болтать?  Нет,
сударь, другого поищите. Я не согласен.
   Он исчезает.
   - Так будут отговариваться все, - мрачно замечает Георг.
   Мы ждем. Мимо проходит Волькенштейн. Он уже не в мундире, в руках у  него
коричневый чемодан.
   - Куда это он? - спрашиваю я.
   - На вокзал. Он больше не живет в Вюстрингене, перебрался  в  Верденбрюк,
как окружной председатель Союза ветеранов. Приехал сюда только на  освящение
памятника, а в чемодане у него мундир.
   Появляется Курт Бах со  своей  девушкой.  Они  нарвали  цветов.  Девушка,
услышав о происшествии, безутешна.
   - Теперь наверняка бал отменят.
   - Не думаю, - замечаю я.
   - Нет, отменят. Раз мертвец еще не похоронен. Вот беда!
   Георг поднялся.
   - Пойдем, - обращается он ко мне. - Ничего не попишешь. Придется еще  раз
посетить Деббелинга.



   ***

   В деревне вдруг воцаряется тишина. Солнце  стоит  наискось  от  памятника
павшим  воинам.  Мраморный  лев  Курта  Баха  лучезарен.  Деббелинг   теперь
выступает уже не как официальное лицо.
   - Надеюсь, вы не намерены перед лицом смерти опять  затевать  разговор  о
деньгах? - тотчас спрашивает он вызывающе.
   - Намерены, - говорит Георг. - Это наше ремесло. Мы  всегда  стоим  перед
лицом смерти.
   -  Придется  вам  потерпеть.  Мне  сейчас  некогда,  вы  же  знаете,  что
произошло.
   - Знаем. Тем временем нам стало известно  и  все  остальное.  Можете  нас
записать в качестве свидетелей, господин Деббелинг. Мы остаемся здесь,  пока
не  получим  деньги,  и  поэтому  с  завтрашнего  утра  находимся  в  полном
распоряжении уголовной полиции.
   - Свидетели? Какие же вы свидетели? Вы и не присутствовали...
   - Свидетели. Это уж наше дело. Ведь вы должны быть заинтересованы в  том,
чтобы установить все подробности, связанные с  убийством  столяра  Бесте.  С
убийством и с подстрекательством к убийству.
   Деббелинг долго не сводит глаз с Георга. Потом спрашивает с расстановкой:
   - Это что же - вымогательство?
   Георг встает.
   - Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду?
   Деббелинг молчит. Он продолжает смотреть на Георга.
   Георг выдерживает его взгляд. Тогда Деббелинг идет к несгораемому  шкафу,
отпирает его и выкладывает на стол пачку денег.
   - Сосчитайте и уходите.
   Деньги  лежат  на  скатерти  в  красную  клетку,  между  пустых  водочных
стаканчиков и кофейных чашек. Георг пересчитывает их и  выписывает  кви
танцию. Я смотрю в окно. Золотые и зеленые поля все еще поблескивают в лучах
солнца; они уже не выражают гармонии бытия - они и меньше, и больше.
   Деббелинг берет у Георга квитанцию.
   - Вы, конечно, понимаете, что на  нашем  кладбище  вы  больше  памятников
ставить не будете, - говорит он.
   Георг качает головой.
   - Ошибаетесь. И даже очень скоро поставим. Столяру  Бесте.  Бесплатно.  И
это не имеет никакого отношения к политике. А если  вы  решите  написать  на
памятнике павшим воинам фамилию Бесте, мы тоже готовы сделать это бесплатно.
   - Вероятно, не понадобится.
   - Я так и думал.
   Мы идем на вокзал.
   - Значит, деньги уже были у этого негодяя, - замечаю я.
   - Ну конечно. Я знал, что они у него. И притом уже два месяца, но он  ими
спекулировал и блестяще на них заработал.  Хотел  еще  несколько  сот  тысяч
заработать. Мы бы и на той неделе их не выжали.
   На вокзале нас ждут Генрих Кроль и Курт Бах.
   - Деньги получили? - спрашивает Генрих.
   - Да.
   - Я был уверен. Глубоко порядочные люди. Надежные.
   - Надежные, что и говорить.
   - Бал отменен, - возвещает Курт Бах, это дитя природы.
   Генрих поправляет галстук.
   - Столяр сам во всем виноват. Неслыханная дерзость.
   - Дерзость? То, что он вывесил официальный государственный флаг?
   - Это был вызов. Он же знает, как  на  это  смотрят  другие.  Должен  был
предвидеть, что получится скандал. Вполне логично.
   - Да, Генрих, логично, - говорит Георг.  -  Ну,  а  теперь,  прошу  тебя,
заткни свою логичную глотку.
   Генрих Кроль обижен. Он встает и хочет  что-то  сказать,  но,  видя  лицо
Георга, воздерживается  и  тщательно  начинает  стряхивать  пыль  со  своего
темно-серого пиджака.
   Потом вдруг замечает Волькенштейна, который тоже ожидает поезда. Майор  в
отставке сидит на дальней скамье, и ему очень хочется поскорее  очутиться  в
Верденбрюке. Он отнюдь не в восторге,  когда  к  нему  подходит  Генрих.  Но
Генрих садится рядом с ним.
   - Чем же вся эта история кончится? - спрашиваю я Георга.
   - Да ничем. Ни одного виновника не нашли.
   - А Волькенштейн?
   - И ему ничего не будет. Только столяра наказали бы, останься он в живых.
Но никого  другого.  Если  политическое  убийство  совершается  справа,  это
считается делом почетным и тогда принимают во внимание множество  смягчающих
обстоятельств. У нас республика, но судей, чиновников и офицеров мы в полной
неприкосновенности получили от прежних времен. Чего же ждать от них?
   Мы смотрим на вечернюю зарю. Пыхтя, подходит поезд и  исчезает  в  черном
дыму. Странно, думаю я, сколько убитых видели  мы  во  время  войны  -  всем
известно, что два миллиона пали без смысла и пользы, - так почему же  сейчас
мы так взволнованы одной смертью, а о тех двух миллионах почти  забыли?  Но,
видно, всегда так бывает: смерть одного человека - это смерть, а смерть двух
миллионов - только статистика.



   IX

   - Мне нужен мавзолей! - заявляет фрау Нибур. - Только мавзолей, и  ничего
другого.
   - Хорошо, - отвечаю я. - Будет мавзолей.
   Эта запуганная женщина за то короткое время, с тех пор  как  Нибур  умер,
очень изменилась. Она стала резкой, слишком  разговорчивой,  сварливой  и  в
общем уже довольно несносной.
   Вот уже две недели, как я веду с ней переговоры относительно памятника на
могилу булочника и с каждым днем все лучше отношусь к покойнику. Многие люди
добры и честны, пока им  плохо  живется,  и  становятся  невыносимыми,  едва
только их положение улучшится,  особенно  в  нашем  возлюбленном  отечестве;
самые  робкие  и  покорные  рекруты  превращались  потом   в   самых   лютых
унтер-офицеров.
   - У вас же на выставке нет ни одного мавзолея, - язвительно замечает фрау
Нибур.
   - Мавзолеев на выставке и не может быть, - заявляю  я.  -  Их  делают  по
определенной мерке, как бальные платья для королев.  У  нас  есть  несколько
рисунков мавзолеев, но, может быть, для вашего придется сделать особый.
   - Конечно! Это должно быть что-то выдающееся. Не то я пойду к Хольману  и
Клотцу.
   - Надеюсь, вы там уже побывали. Если наши клиенты сначала посещают  наших
конкурентов, мы это только приветствуем. Ведь в  мавзолее  самое  главное  -
качество выполнения.
   Мне отлично известно, что она уже давно побывала у Хольмана и Клотца - их
разъездной агент Оскар-плакса сообщил  мне.  Мы  на  днях  его  встретили  и
попытались увлечь па путь предательства. Он еще колеблется, но мы предложили
ему более высокие проценты, чем Хольман и  Клотц,  и,  чтобы  показать  свое
дружеское расположение в эти дни обдумывания,  он  исполняет  для  нас  роль
шпиона.
   - Покажите мне ваши рисунки! - приказывает фрау Нибур с видом герцогини.
   Рисунков у нас нет, но я приношу ей несколько проектов памятников  павшим
воинам.  Это  весьма  эффектные  сооружения   в   полтора   метра   высотой,
нарисованные углем и цветными  мелками, для большей красоты дан  и  фон
"с настроением".
   - Лев, - говорит фрау Нибур, - он был как лев, но лев, который прыгает, а
не умирает.
   - Что вы скажете насчет скачущего коня? - спрашиваю я.  -  Наш  скульптор
несколько лет назад получил за такой памятник переходящую премию берлинского
района Теплиц.
   Она отрицательно качает головой.
   - Орел... - говорит она задумчиво.
   - Настоящий мавзолей должен быть своего рода часовней,  -  замечаю  я.  -
Разноцветные стекла, как в церкви, мраморный саркофаг с  бронзовым  лавровым
венком, мраморная скамья для вас, чтобы отдохнуть и помолиться, а  вокруг  -
цветы, кипарисы, усыпанные гравием дорожки, чаша с водой для наших  пернатых
певцов, ограда из низеньких колонок с  бронзовыми  цепями,  тяжелая  кованая
дверца с монограммой, семейным гербом или цеховым знаком булочников...
   Фрау Нибур слушает так, словно это Мориц Розенталь играет ноктюрн Шопена.
   - Все это очень хорошо, - отвечает она, помолчав.  -  Но  нет  ли  у  вас
чего-нибудь оригинального?
   Я смотрю на нее с досадой и удивлением. В ответ она  холодно  смотрит  на
меня, как вечный прообраз клиента с набитым кошельком.
   - Оригинальные памятники, конечно, есть, - отвечаю я мягко и  язвительно.
- Такие, как, например, на Кампо-Санто в Генуе. Наш скульптор проработал там
несколько лет. Один из шедевров этого кладбища сделан им -  фигура  плачущей
женщины,  склоненная  над  гробом,  на  заднем  плане  воскресший  покойник,
которого ангел уводит на небо. При этом ангел повернул  голову,  он  смотрит
вниз, на землю, и свободной рукой благословляет скорбящую вдову. Все это  из
белого каррарского мрамора, у ангела крылья сложены или расправлены.
   - Очень мило. А что есть еще?
   - Нередко изображают и профессию  почившего.  Можно  было  бы,  например,
сделать скульптуру пекаря, замешивающего тесто. За его спиной стоит смерть и
прикасается к его плечу. Смерть  можно  изобразить  с  косой  или  без  нее,
закутанную в саван или нагую, то  есть  в  данном  случае  скелет.  Это  для
скульптора  очень  сложная  задача,  особенно  из-за  ребер,  которые  нужно
высекать каждое в отдельности, и притом с большой осторожностью,  чтобы  они
не сломались.
   Фрау Нибур молчит, словно она ожидала большего.
   - Можно к этому, конечно, прибавить и семью, -  продолжаю  я.  -  Близкие
стоят рядом и молятся или в ужасе отстраняют  смерть.  Эти  памятники  стоят
биллионы, и работать над ними приходится год  или  два.  Для  такого  заказа
необходим большой аванс и выплата по частям.
   Меня вдруг охватывает  страх: