опять
заказывает кюммель. Через несколько минут  исчезает  Эдуард.  Он  появляется
вновь через полчаса весь потный и уверяет, что  ходил  погулять.  Постепенно
кюммель оказывает свое действие.
   Отто Бамбус вдруг извлекает из кармана карандаш и бумагу и тайком  что-то
записывает. Я заглядываю ему через плечо. "Тигрица" - читаю я заглавие.
   - Не лучше ли  еще  подождать  немного  с  твоими  свободными  ритмами  и
гимнами? - спрашиваю я.
   Он качает головой:
   - Первое, самое свежее впечатление - это главное.
   - Но ведь все твои впечатления сводятся к тому, что тебя стеганули кнутом
по заду и несколько раз стукнули тазом по голове? Что тут тигриного?
   - Уж это предоставь знать мне! - Бамбус пропускает  рюмку  кюммеля  через
свои растрепанные усы. - Теперь вступает в  силу  воображение!  Я  уже  весь
цвету стихами, точно куст розами. Да нет, что куст  роз?  Словно  орхидея  в
джунглях!
   - Ты считаешь свой опыт достаточным?
   Отто бросает на Железную Лошадь взгляд, исполненный страсти и ужаса.
   - Не знаю. Но на маленький томик в картонном переплете, во всяком случае,
хватит.
   - Выскажись определеннее: ведь за тебя внесено три миллиона. Если  ты  их
не используешь, лучше мы их пропьем.
   - Лучше пропьем.
   Бамбус опять опрокидывает рюмку кюммеля. Мы  впервые  видим  его  пьющим.
Раньше он боялся алкоголя, как чумы, особенно водки. Его лирика процветала с
помощью кофе и смородинной настойки.
   - Каков наш Отто? - обращаюсь я  к  Хунгерману.  -  Видимо,  подействовал
жестяной таз.
   - Сущие пустяки! - орет Отто. Он выпил еще  рюмку  кюммеля  и  ущипнул  в
ляжку  Железную   Лошадь,   которая   как   раз   проходила   мимо.   Лошадь
останавливается, точно сраженная молнией.  Потом  медленно  повертывается  и
разглядывает Отто, словно перед ней редкое насекомое.  Мы  вытягиваем  руки,
чтобы предотвратить удар, который  должен  последовать.  Для  дамы  в  таких
ботинках  подобный  щипок   -   непристойное   оскорбление.   Отто   встает,
пошатываясь, в его близоруких глазах отсутствующая улыбка, он обходит Лошадь
и совершенно неожиданно дает ей звонкий шлепок по черному белью.
   Воцаряется тишина. Все ждут,  что  сейчас  произойдет  убийство.  А  Отто
беспечно усаживается на свое  место,  кладет  голову  на  руки  и  мгновенно
засыпает.
   - Никогда не убивай спящего, - увещевает Хунгерман Железную Лошадь. - Это
одиннадцатая заповедь Божья.
   Железная Лошадь раскрывает свою пасть  и  беззвучно  усмехается.  Все  ее
золотые коронки сверкают. Потом она проводит рукой по жидким мягким  волосам
Отто.
   - Ах, люди, люди! - говорит Лошадь. - Такой молодой - и такой дуралей!
   Мы отбываем. Хунгермана  и  Бамбуса  Эдуард  отвозит  в  город  на  своем
"опеле". Шумят тополя. Доги лают. Железная Лошадь стоит у окна первого этажа
и машет нам своей казацкой шап кой. Над борделем  стоит  бледная  луна.
Маттиас Грунд, автор книги о смерти, вдруг вылезает впереди нас  из  канавы,
на дне которой течет ручей.  Он  вообразил,  что  перейдет  через  нее,  как
Христос прошел по водам Генисаретского  озера.  Но  это  оказалось  ошибкой.
Вилли шагает рядом со мной.
   - Что за жизнь! - восклицает Вилли мечтательно. - И подумать только,  что
фактически зарабатываешь деньги пока  спишь!  Завтра  окажется,  что  доллар
опять поднялся, а за ним, как бойкие обезьяны, полезут следом и акции!
   - Не отравляй нам вечер. Где твоя машина? Она тоже родит детей, как  твои
акции?
   - Ее взяла Рене. Она хвастает ею.  В  перерыве  между  двумя  программами
возит кататься своих коллег из "Красной мельницы". Они лопаются от зависти.
   - Вы поженитесь?
   - Мы обручены, - заявляет Вилли. - Если ты знаешь, что это такое.
   - Могу себе представить.
   - Чудно! - продолжает Вилли. - Она  теперь  мне  очень  часто  напоминает
нашего обер-лейтенанта Гелле, этого проклятого живодера,  он  зверски  мучил
нас, пока мы не были допущены к героической смерти. И вот теперь, в темноте,
я вспоминаю об этом. И для меня - жуткое наслаждение схватить  его  мысленно
за шиворот и опозорить. Вот уж никогда не думал, что  такая  мысль  доставит
мне удовольствие, можешь поверить!
   - Верю.
   Мы идем между темными цветущими садами. Доносится запах неведомых цветов.
   - "Как сладко дремлет на холмах  весною  лунный  свет..."  -  декламирует
кто-то и поднимается с земли, словно призрак.
   Это Хунгерман. Он вымок, так же как и Маттиас Грунд.
   - Что случилось? - спрашиваю я. - У нас дождя не было.
   - Эдуард высадил нас. Нашел, что мы поем  слишком  громко.  Ну,  как  же,
почтенный хозяин гостиницы! Когда я хотел слегка освежить  голову  Отто,  мы
оба упали в ручей.
   - Вы тоже? А где же Отто? Он ищет Маттиаса Грунда?
   - Он ловит рыбу.
   - Что?
   - Черт! - возмущается Хунгерман. - Надеюсь, он не свалился в воду? Он  же
не умеет плавать.
   - Чепуха. Глубина ручья не больше метра.
   - Отто способен и в луже захлебнуться. Он слишком любит свое отечество.
   Мы находим Бамбуса на мостике  через  ручей,  он  держится  за  перила  и
проповедует рыбам.
   - Тебе нехорошо, Франциск? - спрашивает Хунгерман.
   - Ну да, - отвечает Бамбус и хихикает, как будто все это безумно  смешно.
Потом начинает стучать зубами. - Холодно, - бормочет он.  -  Я  не  способен
жить под открытым небом.
   Вилли вытаскивает из кармана бутылку с кюммелем.
   - А кто вас опять спасает... предусмотрительный дядя Вилли спасет вас  от
воспаления легких и холодной смерти.
   - Жалко, что с нами нет Эдуарда, - говорит Хунгерман.  -  Вы  тогда  тоже
могли бы его спасти  и  войти  в  компанию  с  Валентином  Бушем.  Спасители
Эдуарда. Это его сразило бы.
   - Бросьте дурацкие остроты, - заявляет  Валентин,  который  стоит  позади
него. - Капитал должен быть для вас чем-то священным, или вы коммунист? Я ни
с кем не делюсь. Эдуард принадлежит мне.
   Все мы пьем. Кюммель сверкает в лунном свете, как желтый бриллиант.
   - Ты еще хотел куда-то зайти? - спрашиваю я Вилли.
   - В певческий союз Бодо Леддерхозе.  Пойдемте  со  мной.  Там  вы  можете
обсушиться.
   - Замечательно, - говорит Хунгерман. Никому не  приходит  в  голову,  что
гораздо проще было бы отправиться  домой.  Даже  поэту,  воспевшему  смерть.
Кажется, что сегодня вечером жидкость обладает особой притягательной силой.
   Мы идем дальше вдоль ручья. Лунный свет поблескивает в воде.  Луну  можно
пить - кто и когда говорил об этом?



   XV

   Духота позднего лета повисла над городом, курс доллара  поднялся  еще  на
двести тысяч марок, голод усиливается, цены подскочили,  а  в  целом  -  все
очень просто: цены растут быстрее, чем заработная плата,  поэтому  та  часть
народа, которая существует на заработную плату, жалованье, мелкие  доходы  и
пенсии, погружается все больше в безысходную нужду, а другая захлебывается в
неустойчивом богатстве. Правительство же ничего не  предпринимает.  Инфляция
для него выгодна: благодаря ей оно аннулирует свои долги, а что при этом оно
теряет доверие народа - никто не замечает.
   Мавзолей, заказанный фрау Нибур, готов. Он  ужасен  -  какая-то  каменная
будка с пестрыми стеклами, бронзовыми цепями и усыпанной  гравием  дорожкой,
хотя скульптурных работ, которые я расписывал вдове,  мы  не  произвели.  Но
теперь она вдруг не желает его принимать. Она стоит посреди двора, в руках у
нее яркий зонтик, на голове соломенная шляпка с блестящими вишнями,  на  шее
ожерелье из поддельного жемчуга.  Рядом  с  ней  стоит  какой-то  субъект  в
узковатом клетчатом костюме и в гетрах. Гром грянул, срок траура  прошел,  и
фрау Нибур помолвлена. К Нибуру она вдруг стала совершенно  равнодушна.  Имя
субъекта  Ральф  Леман,  и  он  называет   себя   консультантом   по   делам
промышленности. Для  столь элегантного имени и  профессии  его  костюм,
пожалуй, слишком поношен. Но  галстук  новый,  а  также  оранжевые  носки  -
вероятно, это первые подарки счастливой невесты.
   Сражение  продолжается  с  переменным   успехом.   Вначале   фрау   Нибур
утверждает, что она не заказывала мавзолей.
   - У вас есть письменный договор? - вопрошает она торжествующе.
   У нас нет письменного договора. Георг кротко отвечает, что в  нашем  деле
это и не нужно. Когда речь идет о  смерти,  полагаешься  на  верность  людей
своему  слову.  Кроме  того,  у  нас  найдется  десяток  свидетелей.  Своими
требованиями фрау Нибур совсем заморочила  голову  и  нашим  каменотесам,  и
нашему скульптору, и всем нам. Да и аванс мы получили.
   -  Вот  в  том-то  и  дело,  -  заявляет  фрау   Нибур   с   удивительной
последовательностью. - Аванс мы хотим получить обратно.
   - Значит, вы заказали мавзолей?
   - Я его не заказывала. Я только дала аванс.
   - Ну что вы на  это  скажете,  господин  Леман?  -  спрашиваю  я.  -  Как
консультант по делам промышленности?
   - Бывает и так, - отзывается Ральф рыцарским тоном и  пытается  объяснить
нам разницу. Но Георг прерывает его. Он заявляет,  что  на  аванс  тоже  нет
письменного документа.
   - Как? - обращается Ральф к фрау Нибур. - Эмилия, ты не взяла расписки?
   - Да я не знаю... - запинается фрау Нибур. - Кто же знал,  что  эти  люди
вздумают утверждать, будто я не давала аванса! Такие обманщики!
   - Какая низость!
   Эмилия вдруг виновато съеживается. Ральф в бешенстве смотрит на  нее.  Он
внезапно перестает быть рыцарем. Боже праведный, думаю я, сначала у нее  был
кит, теперь она поймала акулу.
   - Никто и не утверждает, что вы не дали аванса, - замечает  Георг.  -  Мы
только говорим,  что никаких письменных документов нет ни на заказ,  ни
на аванс.
   Ральф облегченно вздыхает:
   - Ну вот!
   - Впрочем, - заявляет Георг, - мы готовы взять мавзолей обратно, если  он
вам не нужен.
   - Ну вот, - повторяет Ральф. Фрау Нибур радостно кивает. Я  с  изумлением
смотрю на Георга. Ведь мавзолей  окажется  вторым  сторожем  нашего  склада,
братом обелиска.
   - А как же аванс? - спрашивает Ральф.
   - Аванс, конечно, пропадет, - говорю я. - Так всегда делается.
   - Что? - Ральф одергивает жилет и выпрямляется. Я замечаю,  что  и  брюки
ему слишком узки и коротки. - Вы что, смеетесь? - восклицает он. - Так у нас
не делается!
   - У нас  тоже  так  не  делается.  Обычно  наши  клиенты  берут  то,  что
заказывают.
   - Да мы же ничего не заказывали, -  вмешивается  Эмилия  в  новом  порыве
отваги. Вишни на ее шляпе подскакивают. - Кроме того,  вы  заломили  слишком
высокую цену.
   -  Спокойно,  Эмилия,  -  рычит  Ральф.  Она  съеживается,  испуганная  и
восхищенная столь пылкой мужественностью. - Не забудьте, что существует суд,
- угрожающе добавляет Ральф.
   - Надеемся.
   - Вы, вероятно, сохраните булочную и после замужества? - спрашивает Георг
Эмилию.
   Эмилия так напугана, что без слов смотрит на своего жениха.
   - Ясно,  -  отвечает  Ральф.  -  Конечно,  наряду  с  нашей  промышленной
конторой. А что?
   - Булочки и пирожные были там особенно вкусны.
   - Спасибо, - жеманно благодарит Эмилия. - Так как же насчет аванса?
   - Я хочу предложить вам вот что, - говорит Георг и вдруг  пускает  в  ход
всю свою обаятельность. - Доставляйте нам в течение месяца каж дое утро
двенадцать булочек и каждый вечер шесть кусков фруктового торта, тогда мы  в
конце месяца вернем вам аванс, а мавзолей можете не брать.
   - Ладно, - тут же соглашается фрау Нибур.
   - Спокойствие, Эмилия. - Ральф тычет ее в бок. - Конечно, у вас  губа  не
дура! - язвительно отвечает он Георгу. - Вернете через месяц!  А  что  тогда
будут стоить эти деньги?
   - Ну так берите памятник, - отвечаю я. - Мы не возражаем.
   Борьба продолжается еще с четверть  часа.  Потом  мы  договариваемся.  Мы
возвращаем  немедленно  половину  аванса,  остальные  -  через  две  недели.
Поставки натурой будут выполняться.  Ральф  против  нас  бессилен.  Инфляция
вдруг оказывается нам на руку. Для  суда  цифры  остаются  цифрами,  они  не
меняются, невзирая на то, что  стоит  за  ними.  Если  бы  Ральф  потребовал
возвращения аванса через суд, Эмилия получила бы свои деньги, может быть, не
раньше, как год спустя, притом  ту  же  сумму,  к  тому  времени  совершенно
обесцененную. Теперь я понимаю Георга: мы выпутаемся из этой  истории  очень
удачно. Самый аванс в тот день, когда мы  его  получили,  уже  стоил  только
часть своего номинала.
   - Но что мы будем делать с мавзолеем? - спрашиваю я, после того как жених
с невестой удалились. - Используем как личную часовню?
   - Мы слегка изменим крышу. Курт Бах может посадить на нее скорбящего льва
или марширующего солдата, в  крайнем  случае  -  даже  ангела  или  плачущую
Германию, два окна вынем и вставим вместо них мраморные  плиты,  на  которых
можно высечь имена, и таким образом мавзолей станет...
   Он смолкает.
   - ...скромным памятником павшим воинам, - уточняю я.
   - Курт Бах не умеет делать ни  стоячих  ангелов,  ни  солдат,  ни  фигуры
Германии. Самое боль шее  -  их  барельеф.  Придется  нам  ограничиться
нашими старыми львами. Но для них крыша слишком узка. Лучше орел.
   - Зачем? Лев может свесить одну лапу на постамент. Тогда он поместится.
   - А как насчет бронзового льва? Фабрика металлических  изделий  выпускает
бронзовых животных любого размера.
   - Пушка... - задумчиво бормочет Георг. - Разбитая пушка  -  это  было  бы
нечто новое.
   - Годится только для деревни, где все павшие были артиллеристами.
   - Слушай, - обращается ко мне Георг. - Отдайся игре  воображения.  Сделай
несколько рисунков, по возможности больших и в красках. Тогда посмотрим.
   - А что, если бы нам ввести в композицию и обелиск?  Мы  одним  выстрелом
убили бы двух зайцев.
   Георг смеется.
   - Если это тебе удастся, я закажу для  тебя  в  виде  премии  целый  ящик
Рейнгартсхаузена 1921 года. Не вино, а мечта.
   - Лучше бы ты выдавал его по  бутылке  авансом.  Тогда  скорей  придет  и
вдохновение.
   - Хорошо, начнем с одной. Пошли к Эдуарду.

   ***

   Увидев нас, Эдуард, как обычно, мрачнеет.
   - Радуйтесь, господин Кноблох, - говорит Георг и вытаскивает  из  кармана
толстую пачку банкнотов. - Сегодня вас приветствуют наличные.
   Лицо Эдуарда светлеет.
   - В самом деле? Что ж, когда-нибудь они должны появиться. Желаете  столик
у окна?
   В погребке опять сидит Герда.
   - Ты тут что - постоянный гость? - кисло осведомляюсь я.
   Она непринужденно смеется:
   - Я тут по делу.
   - По делу?
   - Ну да, по делу, господин следователь, - повторяет Герда.
   - Разрешите на этот раз пригласить вас пообедать с нами? - говорит  Георг
и толкает меня локтем, чтобы я не вел себя, как упрямый мул.
   Герда смотрит на нас.
   - Второй раз мне, наверное, уж не удастся вас пригласить, как вы думаете?
   - Определенно нет, - отвечаю я, но  не  могу  удержаться  и  добавляю:  -
Эдуард скорее откажется от помолвки.
   Она  смеется  и  не  отвечает.  На  ней  очень  хорошенькое  платьице  из
коричневого натурального шелка. Каким же я был ослом!  -  думаю  я.  -  Ведь
передо мной в образе Герды сидит сама жизнь, а я,  в  своей  туманной  мании
величия, не догадался об этом!
   Появляется Эдуард и снова мрачнеет, увидев нас в обществе Герды. Он  явно
что-то подсчитывает и решает. Он думает, что мы  наврали  и  опять  намерены
поживиться за его счет.
   - Мы пригласили фрейлейн Шнейдер пообедать с нами, - заявляет Георг. - Мы
празднуем  конфирмацию  Людвига.  Он  постепенно  созревает   и   становится
мужчиной. Уже не считает, что мир существует только ради него.
   Георг  пользуется  большим  авторитетом,  чем  я.  Лицо   Эдуарда   снова
проясняется.
   - Есть восхитительные цыплята! - он вытягивает губы,  словно  намереваясь
свистнуть.
   - Пришли нам спокойно обычный обед, - говорю  я.  -  У  тебя  всегда  все
исключительное. И бутылку Рейнгартсхаузена 1921 года!
   Герда поднимает глаза.
   - Вино за обедом? Да вы что - в лотерею выиграли? Тогда почему вы  больше
не приходите в "Красную мельницу"?
   - Нам достался очень маленький выигрыш, - отвечаю я. - Разве ты  все  еще
там выступаешь?
   - А ты  и  не  знал?  Стыдно!  Эдуард  вот  знает.  Правда,  у  меня  был
двухнедельный перерыв. Но с первого начинается новый ангажемент.
   - Тогда мы придем, - заявляет Георг. - Даже  если  бы  пришлось  заложить
мавзолей.
   - Я видела там вчера вечером твою подругу, - говорит мне Герда.
   - Эрну? Она не моя подруга. С кем она была?
   Герда смеется.
   - А какое тебе дело, раз она уже не твоя подруга?
   - Очень большое дело, - отвечаю я. - Пройдет немало времени,  прежде  чем
перестанешь  вздрагивать,  хотя  бы  механически,  как  лягушечья  лапа   от
гальванического тока. Только если  окончательно  расстанешься  с  человеком,
начинаешь по-настоящему интересоваться всем, что его касается. Таков один из
парадоксов любви.
   - Ты слишком много думаешь. Это вредно во всех случаях.
   - Он думает неправильно, - замечает Георг. - Его ум только  тормозит  его
чувства, вместо того чтобы идти впереди.
   - До чего же вы все умные, мальчики! - замечает Герда. - А  радости-то  у
вас в жизни хоть когда-нибудь бывают?
   Мы с Георгом переглядываемся. Георг смеется. Я ошарашен.
   - Думать - вот что для нас радость, - отвечаю я и при этом отлично  знаю,
что лгу.
   - Эх, вы, бедняги! Тогда хоть питайтесь как следует!
   Рейнгартсхаузен помогает нам выйти из  положения.  Эдуард  сам  открывает
бутылку и дегустирует вино. Он изображает из себя знатока, проверяющего,  не
отдает ли вино пробкой. Затем наливает себе бокал до краев.
   - Excellent (1) - восклицает  он  с  французским  произношением,  полощет
горло вином и щурится от удовольствия.
   (1) Превосходно! (франц.)
   - Настоящим знатокам вина достаточно нескольких капель, - говорю я.
   - Мне - нет, и не при таком вине. Да  и  подать  вам  мне  хочется  самое
лучшее.
   Мы не отвечаем; свой козырь мы пока держим в резерве. За себя и за  Герду
мы заплатим теми же неистощимыми талонами.
   Эдуард разливает вино по бокалам.
   - Вы что же не предложите и мне стаканчик? - нагло спрашивает он.
   - Позднее, - отвечаю я. - Мы выпьем не только одну бутылку. А  за  обедом
ты мешаешь, оттого что каждому в рот смотришь, как пес.
   - Только когда вы, как паразиты, орудовали  вашими  талонами.  -  Эдуард,
приплясывая, вертится вокруг Герды, словно учитель  средней  школы,  который
учится танцевать вальс.
   Герда едва сдерживает приступ смеха. Я толкнул ее под столом, и она сразу
поняла, что мы для Эдуарда держим в резерве.
   - Кноблох! - вдруг рявкает сочный командирский бас.  Эдуард  вздрагивает,
словно ему неожиданно  дали  пинка  в  зад.  За  его  спиной,  непринужденно
улыбаясь, стоит на этот раз сама Рене  де  ла  Тур.  Он  сдерживает  готовое
вырваться ругательство.
   - И почему я каждый раз попадаюсь!
   - Не сердись, - говорю я. - Это в тебе отзывается  твоя  верная  немецкая
кровь. Самое благородное наследие твоих послушных предков.
   Дамы приветствуют друг  друга  с  понимающей  улыбкой  опытных  уголовных
сыщиков.
   - На тебе прехорошенькое платье, Герда, - воркует Рене. - Жаль, что я  не
могу носить такие фасоны. Я слишком для них худа.
   - Пустяки, - отвечает Герда, -  я  считаю,  что  прошлогодняя  мода  была
элегантнее. Особенно эти восхитительные туфли из кожи ящерицы, в которых  ты
сейчас. Они с каждым годом нравятся мне все больше.
   Я заглядываю под скатерть. На Рене действительно туфли из  кожи  ящерицы.
Как Герда их разглядела, сидя за столом, - одна из  вечных  загадок  женской
природы. Просто непостижимо,  почему  эти  особые  таланты  слабой  половины
человечества  не  используются  более  практичным  образом  -  например,   в
артиллерии для наблюдений за противником из корзины привязанного  воздушного
шара или для других столь же культурных целей.
   Болтовню прерывает Вилли. Он - прекрасное видение в светло-сером: костюм,
рубашка, галстук, носки, замшевые перчатки, и над  ними,  словно  извержение
Везувия - копна огненно-рыж