ришли вестники. Сначала я подумал, что попортились часы. Но тут
я увидел, что часы продолжают идти и, по всей вероятности,


     Исчезновение 165
     правильно показывают время. Тогда я решил, что в  комнате  сквозняк.  И
вдруг  я  удивился: что же это за явление, которому неправильный ход часов и
сквозняк в комнате одинаково могут служить причиной?  <...>  --  Вода  может
помочь,  -- сказал я и стал смотреть на воду. Тут я понял, что ко мне пришли
вестники, но я не могу отличить их от воды. Я боялся пить эту  воду,  потому
что  по  ошибке  мог  выпить вестника. Что это значит? Это ничего не значит.
Выпить можно только жидкость. А вестники  разве  жидкость?  Значит,  я  могу
выпить воду, тут нечего бояться. Но я не могу найти воды. Я ходил по комнате
и  искал  ее.  Я  попробовал  сунуть в рот ремешок, но это была не вода (Х2,
95--96).
     Неподвижность вестников, как уже говорилось, связана  с  тем,  что  они
существуют вне времени, вернее, во времени вечности, не делимом на сегменты,
то есть не измеримом каким-либо прибором, часами например5. Но это неделимое
время ("...потому что нет промежутков между мгновениями", как писал Друскин)
похоже  на  водный  поток (вот почему -- "вода может помочь"), который также
нечленим на элементы множества. Липавский описал такую воду в своем трактате
"Исследование ужаса":
     Это сплошная вода, которая  смыкается  над  головой,  как  камень.  Это
случается там, где нет разделений, нет изменений, нет ряда (Логос, 78).
     Эта  неподвижная  вода  --  скорее  всего  "постоянная  вода"  (aqua
реrmanens) алхимиков, связанная с водой крещения, как мертвой водой. Ср.
у Апостола Павла в "Послании к колоссянам" (2, 12): "Бывши погребены с ним в
крещении..." Это алхимическая вода, в  которой  растворяются  все  предметы,
погребаясь  в  ней, исчезая и уничтожая все разделения6 (подробнее об этом в
следующей главе).
     Поскольку время  вестников  похоже  на  воду,  которая  отменяет  любые
деления,   оно  отрицает  возможность  события,  ведь  событие  предполагает
локализацию точки во временном потоке.  Вода  же,  пройдя  мимо  меня,  мимо
наблюдателя   на   берегу   и  его  настоящего,  продолжает  существовать  и
передвигается. "Та же" вода может быть вновь увидена с другой точки  берега.
Момент  времени  в такой реке никогда не исчезает. Движение времени странным
образом останавливается. Одновременность прошлого  и  будущего  во  времени,
построенном  по модели реки, предопределяет неподвижность вестников, которым
прошлое и будущее дается как вечное и неизменное7.
     _________________
     5 Ход  часов  только  отмечает  остановку  времени,  как,  например,  в
стихотворении "Я плавно думать не могу" (1937):
     Остановилось время,
     Часы бесконечно стучат
     Расти трава, тебе не надо время...
     (4, 56)
     6  См.: Jung C. G. Mysterium Coniunctionis. Princeton: Princeton
University Press, 1970. P. 235--237.
     7 Валерий Подорога так определяет характеристики времени, уподобленного
потоку воды:
     Я бы назвал это время  не  объективным,  но,  скорее,  непостижимым  --
временем  вечности.  Это время находится вне нас и в нас, и поскольку
оно вне нас -- оно вечно, ибо, изменяясь в себе,  остается  неподвижным  для
всякого  внешнего  наблюдателя...  (Подорога  Валерий.  Феноменология
тела. М.: Ad Marginem, 1995. Р. 132).


     166 Глава б
     Вода движется и не движется (река течет и остается на месте), не  имеет
частей,  совершенно континуальна и т. д. Вода подобна миру вестников потому,
что она останавливает время, не может быть расчленена на  части,  разрезана.
Сабля бессильна против воды.
     Вода  похожа  на  парменидовское  неподвижное  бытие,  представлявшееся
греческому мыслителю в виде шара, который воплощал  в  себе  неделимое  Все,
Единое, неделимое и одновременно ограниченное, потому что совершенство бытия
предполагало  наличие  предела8 Показательно, что в некоторых текстах Хармса
шары играют роль, отчасти сходную с ролью  воды,  а  мотив  водяного  колеса
существенен  для ряда его текстов9. То и другое "неделимо", а следовательно,
связано с особым типом неподвижной темпоральности.
     В одном из текстов 1940 года Хармс рассуждает о воде:
     Еще лучше смотреть в таз с водой.  На  воду  смотреть  всегда  полезно,
поучительно.  Даже если там ничего не видно, а все же хорошо. Мы смотрели на
воду, ничего в ней не видели, и скоро нам стало скучно. Но мы утешали  себя,
что  все  же  сделали  хорошее  дело.  Мы  загибали  пальцы и считали. А что
считали, мы не знаем, ибо разве есть  какой  либо  счет  в  воде?  (Цит.  в:
Жаккар, 167)10
     В  воде  нельзя считать, потому что она лишена частей. В ней невозможно
видеть отдельные предметы,  потому  что  вода  как  бы  существует  сразу  в
прошлом, настоящем и будущем. Она сама есть неподвижное "тело времени".
     3
     Хармсовские  представления  о  времени  несут  на  себе  печать влияния
Бергсона.
     Бергсон утверждал, что "прошлое" не исчезает,  что  оно  до  мельчайших
подробностей   фиксируется   в   нашей  памяти  и  существует  в  невидимом,
невостребованном виде в нашем подсознании:
     ...нет больших оснований утверждать, что прошлое, единожды воспринятое,
стирается, чем утверждать, что материальные предметы перестают существовать,
когда я перестаю воспринимать их11.
     Прошлое накапливается в  так  называемой  истинной  памяти  (memoire
vraie), которая может быть отождествлена с сознанием, фиксирую-
     _____________
     8  Comford  F.  M. Plato and Parmenides. Indianapolis; New York:
Bobbs; Merill, n. d. P. 43--44.
     9 Об этом речь пойдет  ниже.  Здесь,  однако,  приведу  короткий  текст
Хармса   о   колесе  и  воде  (1937?)  --  как  двух  парадоксальных  формах
неподвижности:
     1. Не маши колесом, не стругай колесо,  не  смотри  в  воду,  не  грызи
камни. 2. Колесом не бей, не крути колесо, не ложись в воду, не дроби камни.
3.  Не  дружи с колесом, не дразни колесо, опусти его в воду, привяжи к нему
камень (МНК, 215).
     10 О мотиве неподвижной воды см.: Жаккар. С. 166--170.
     11 Bergson Henri. Matiere et memoire. Paris: Felix Alcan,  1910.
P. 153.


     Исчезновение  167
     щим  и  удерживающим последующую смену состояний субъекта на протяжении
всей его жизни.
     Прошлое, по мнению Бергсона, востребуется лишь в  моменты  практической
нужды.  Поскольку  потребность  в  нем  ограниченна, оно держится в огромных
складах "истинной памяти" в состоянии амнезии.
     Бергсон предложил представить себе память в виде перевернутого  конуса,
вершина  которого  опрокинута  вниз  и  касается  плоскости,  представляющей
настоящее время. Память, таким образом, касается настоящего  только  острием
конуса. В этой точке настоящего сосредоточено ощущение нашего тела:
     ...наше  тело  --  не  что  иное,  как неизменно возобновляющаяся часть
нашего представления, часть, всегда присутствующая,  или,  вернее,  та,  что
всегда  только  что миновала. Будучи само по себе образом, это тело не может
накапливать образы, поскольку само является  их  частью;  вот  почему  столь
нереалистична  попытка  локализовать  наши  минувшие,  или  даже  настоящие,
восприятия в мозге: они не в нем, он сам находится в них. Но этот совершенно
особый образ, устойчивый посреди  других  образов  и  называемый  мной  моим
телом,  составляет  в каждый момент времени, как мы говорим, поперечный срез
всеобщего  становления.   Это,   таким   образом,   место,   через   которое
проходят  полученные  и отправленные вовне движения, это связка между
вещами, действующими на меня, и вещами, на которые я воздействую,  --  одним
словом, место расположения сенсомоторных явлений12.
     Память сжимается в этом острие конуса (в моем чувстве тела) до точки, в
которой сосредоточивается вся совокупность накопленных за жизнь впечатлений.
Но если  у  основания  конуса  они  находятся,  так сказать, в "развернутом"
состоянии, то у острия они сконцентрированы до  полной  неопознаваемости.  И
все  же  именно  они  позволяют  телу  в  его деятельности опираться на весь
предыдущий опыт жизни.
     Бергсоновская концепция памяти  чрезвычайно  своеобразна.  В  настоящем
находятся  какие-то  неопределенные  ощущения тела (мы бы сказали, "ощущения
жизни"), память же обладает онтологическим статусом, потому что она  как  бы
пребывает  не в теле, а тело в ней. Память-конус оказывается очень похожа на
невидимое тело прошлого,  которое  располагается  в  четвертом  измерении  и
обнаруживает  себя  лишь  в  поперечном срезе, подобно любому четырехмерному
телу в нашем трехмерном мире (по П. Д. Успенскому).
     Прошлое поэтому не исчезает, оно как бы проваливается по ту сторону его
востребования и существует как такое незримое тело. Оно являет себя в  точке
настоящего,  которое  одновременно -- сконцентрированное до предела прошлое.
Речь  идет  о  парадоксальном  сосуществовании  прошлого  и  настоящего.  По
выражению Жиля Делеза,
     прошлое никогда не могло бы состояться, если бы оно не сосуществовало с
настоящим,  чьим прошлым оно является. Прошлое и настоящее не обозначают два
последовательных момента, но два сосуществующих элемента...13
     ____________
     14 Bergson Henri. Op. cit. P. 164-165. 13 Deleuze Gilles.
Bergsonism. New York: Zone Books, 1991. P. 59.


     168 Глава 6

     По  мнению  Делеза,  даже  бергсоновское  понятие   длительности
относится  не  к  временной  последовательности,  а к сосуществованию. Иначе
говоря, то, что дается нам как время,  в  действительности  является  именно
невидимым "телом" -- пространственным образованием.

     4
     Прошлое  --  это  стоячая  вода  невидимого,  это  мир вестников. Хармс
поминает Бергсона в маленьком шуточном стихотворении:
     Шел Петров однажды в лес.
     Шел и шел и вдруг исчез.
     "Ну и ну, -- сказал Бергсон, --
     Сон ли это? Нет, не сон".
     Посмотрел и видит ров,
     А во рву сидит Петров.
     И Бергсон туда полез.
     и лез и вдруг исчез.
     Удивляется Петров:
     "Я, должно быть, нездоров.
     Видел я: исчез Бергсон.
     Сон ли это? Нет, не сон".
     (ПВН, 168)
     Сон упомянут в стихотворении  не  случайно.  Действительно,  по  мнению
Бергсона,  сон  отличается от бодрствования тем, что он снимает препятствие,
не допускающее прошлое до нашего сознания. Сон -- это неожиданное падение  в
прошлое,  массивная  актуализация  прошлого  в  настоящем.  В  своем  эссе о
сновидениях Бергсон вновь возвращается к смутным ощущениям тела,  в  которых
фиксируется  настоящее.  Он,  между  прочим,  обращается  к "эндоптическому"
видению,  интересовавшему  Олейникова,  пятнам  и  искрам  Маха.  Сновидение
начинается   как  раз  в  этой  неформулируемой  точке  настоящего,  которая
неожиданно может открыться на прошлое:
     Вот, например, в поле зрения зеленое пятно,  усеянное  белыми  точками.
Оно  может материализовать воспоминание о лужайке с цветами или о бильярде с
шарами -- и многие другие14.
     Сновидение рождается из "темного чувства" жизни, например, из того, что
Бергсон называет  "чувством  внутреннего  осязания"  (les  sensations  de
"toucher   interieur"),  и  это  чувство  настоящего  вдруг  наполняется
содержанием  прошлого.  Эндоптические  иллюзии  --  как  раз  такое  чувство
настоящего,  способное  открыться на образы прошлого. Для Хармса это чувство
неопределенности переживаемого  настоящего  момента  чрезвычайно  важно.  Он
многократно   описывает   такое   чувство,   которое  никак  не  может  быть
сформулировано, описано, названо. Хармсовская амнезия может  пониматься  как
сжатие памяти до пол-
     ____________
     14  Bergson  Henri.  L'energie  spirituelle. Paris: PUF, 1919 P.
105.


     Исчезновение 169

     ной  ее  нечитаемости  в  настоящем,  как  переживание  жизни,  момента
"теперь",  в  котором  память  существует  как беспамятство. Отсюда и тесная
связь  хармсовской  амнезии  со  сновидениями.  Хармсовское   окно   с   его
внетемпоральностью  --  та  же  точка  касания  острия  конуса и поверхности
настоящего.
     То чувство, которое Хармс связывает с  созерцанием  воды,  --  типичный
пример   такого   странного   видения-невидения,  воспоминания-беспамятства,
чистого ощущения, почти что ощущения тела как жизни: "Даже если  там  ничего
не  видно,  а все же хорошо. Мы смотрели на воду, ничего в ней не видели..."
Это состояние сходно  с  ощущением  внутреннего  осязания  или  с  описанным
Бергсоном генезисом сновидения:
     Интересно  видеть,  как  ощущения  внутреннего  давления  поднимаются к
визуальному  полю  и,  используя  заполняющую  его  световую   пыль,   могут
трансформироваться в формы и цвета15.
     Генерация этих форм описывается Бергсоном в категориях мифа, который он
позаимствовал в "Эннеадах" Плотина. Плотин описал то, как души опускаются из
мира трансценденции  в  тела.  Первоначально  они  летают  в  своих эмпиреях
подобно обэриутским "вестникам":
     Неспособные к действию и даже не помышляющие об  этом,  они  парят  над
временем и вне пространства16.
     Но  вдруг  душа  обнаруживает в неодушевленном теле какое-то внутреннее
сродство с собой:
     И душа, глядя на тело, в  котором,  как  ей  кажется,  она  видит  свое
отражение,  завороженная,  как  будто  при взгляде в зеркало, дает притянуть
себя, нагибается и падает. Ее падение -- начало жизни17.
     Так в  образах  Плотина  Бергсон  описывает  проникновение  прошлого  в
настоящее.  Это  проникновение  представляется  им  в  категориях  встречи и
падения. Миф Плотина сходен с "мифом" Хармса -- в обоих случаях речь идет  о
встрече и выпадении из безвременья ("окна") во время.
     У  Плотина  душа  спускается  из безвременья к телу, как к "актуальному
присутствию". Встреча создает контакт, который переводит душу в "сейчас",  в
"теперь",   душа   обретает   настоящее  и  одновременно  падает  в  тело18.
Безвременье души оказывается родственно прошлому Бергсона.
     Когда в тексте "О том, как  меня  посетили  вестники"  Хармс  описывает
невыразимое  ощущение  близости вестников, не отмеченной ничем материальным,
он описывает чистое состояние присутствия. Что-то упало  из  безвременья,  и
возникло чувство "теперь", то есть
     _______________
     15 Ibid. Р. 90.
     16 Ibid. P. 96.
     17 Ibid. P. 97.
     18   Plotinus.   The  Six  Enneads.  Chicago;  London;  Toronto:
Encyclopaedia Britannica, 1952. P. 202-- 203.


     170 Глава 6
     присутствия, которое не может быть отнесено  ни  к  какому  конкретному
телу  и  которое  выражается  именно  в чувстве собственного тела ("а все же
хорошо"), как актуального настоящего, открытого на прошлое. Приход вестников
-- это актуализация прошлого в настоящем.
     Текст Хармса был написан в ответ на послание Друскина  об  исчезновении
вестников:
     Дорогой  Даниил  Иванович,  вестники  меня  покинули.  Я  не  могу даже
рассказать Вам, как это  случилось.  Я  сидел  ночью  у  открытого  окна,  и
вестники  еще  были  со  мной, а затем их не стало. Вот уже три года, как их
нет. Иногда я чувствую приближение вестников, но что-то мешает  мне  увидеть
их  <...>.  Теперь,  когда  нет желаний, нет вдохновения и вестники покинули
меня, я вижу, что писать и думать не о чем. Но может быть, я не прав,  может
быть,  сегодня  день  такой  -- я чувствую близость вестников, но не могу их
видеть (Жаккар, 129).
     Текст  Хармса  перекликается  с   текстом   Друскина.   Оба   описывают
неописываемое  состояние. Один -- отсутствия, другой -- присутствия, один --
исчезновения, другой -- явления. В принципе тексты сходны, оба сосредоточены
на описании ощущении до манифестации  в  этом  ощущении  памяти.  Амнезия  в
данном  случае  выступает  как чистое настоящее, как настоящее, переживаемое
телом и поэтому как  бы  открытое  на  трансцендентность  прошлого.  Прошлое
должно  начать  течь  сквозь  тело,  спускаться в него, как душа сквозь окно
(или, у Друскина, ушло в окно, перестало протекать сквозь тело).
     Бергсон идет еще дальше и утверждает, что  наше  актуальное  восприятие
материального  мира в чем-то аналогично сновидению. Мы не видим вещь,
мы видим лишь ее абрис -- остальное дорисовывает наша память:
     Так, в состоянии бодрствования познание объекта предполагает  операцию,
аналогичную  той, что происходит в сновидении. Мы воспринимаем лишь набросок
вещи; он вызывает воспоминания о завершенной вещи (chose complete); и полное
воспоминание -- о чьем существовании не подозревало наше сознание, -- бывшее
внутри  нас  просто  как  мысль,  пользуется  возможностью  вырваться
наружу.   Когда  мы  видим  вещь,  мы  предлагаем  самим  себе  такого  рода
галлюцинацию, проникающую в реальность19 .
     Это значит, что  в  восприятии  мы  всегда  имеем  смесь  настоящего  и
прошлого,  прошлое  как бы обнаруживает в нем свое тело. Особенно характерно
это для языковой практики. Бергсон, например, утверждает, что чтение  всегда
имеет  галлюцинаторный  характер,  потому  что  мы  воспринимаем  лишь некие
обломки  слов,  которые  дополняются  памятью.  Философ   пишет   о   чтении
"несуществующих букв"20.
     Такое  чтение  напоминает  дешифровку монограмм, в которых в синхронном
срезе сосуществуют "прошлые"  и  "будущие"  буквы,  а  линеарность  заменена
единовременным соприсутствием.
     ________________
     19 Bergson Henri. L'energie spirituelle. P. 99.
     20 Ibid. P. 98.


     Исчезновение 171
     Восприятие,   чтение   оказываются   в   такой  перспективе  связаны  с
появлением  и  исчезновением,  которые  могут  пониматься  как
переход из прошлого в настоящее и уход из настоящего в прошлое.
     5
     Тело,  существующее  в  "четвертом  измерении",  то  есть соединяющее в
безвременье  прошлое,  настоящее  и   будущее,   --   это   тело   в   своем
истинном  облике. Истинное обличие тела недоступно нам, потому что мы
в  настоящий  момент  всегда  имеем  дело  только   с   фазой   становления,
метаморфозы.  Исчезновение тела -- финальный этап становления -- оказывается
связанным с открытием истины о теле. В момент исчезновения тело как бы  все,
целиком,   прошло   перед   наблюдателем,  "фильм"  тела  кончается,  и  оно
фиксируется в памяти во всех своих фазах. Тело полностью поглощается памятью
в своем подлинном обличии только в финальный момент своего исчезновения.
     Хармс неоднократно описывает ситуацию исчезновения  объекта,  предмета,
мира,  сопровождающего  его  явление  в  "истинном"  виде.  Один из наиболее
выразительных текстов на эту тему -- уже упоминавшийся "Мыр" (1930):
     Я говорил себе, что я вижу  мир.  Но  весь  мир  был  недоступен  моему
взгляду,  и я видел только части мира. И все, что я видел, я называл частями
мира. И я наблюдал свойства этих частей,  и,  наблюдая  свойства  частей,  я
делал науку. <...> Я делил их и давал им имена (ПВН, 313).
     Возможность  делить  мир  на части, связанная с фазовостью предъявления
объекта  в  нашем  восприятии,  эквивалентна  способности   лингвистического
членения  мира,  способности давать имена, называть. Хармс подчеркивает, что
он делил мир на части и  одновременно  давал  им  имена.  И  вот  происходит
событие, части вдруг перестают восприниматься:
     И  вдруг  я  перестал видеть их, а потом и другие части. И я испугался,
что
     рухнет мир.
     Но тут я понял, что я не вижу частей по отдельности, а вижу все зараз.
     Сначала я думал, что это НИЧТО. Но потом понял, что это мир, а то,
     что я видел раньше, был не мир.
     И я всегда знал, что такое мир, но что я видел раньше, я не знаю и
     сейчас <...>
     Но только я понял, что я  вижу  мир,  как  я  перестал  его  видеть.  Я
испугался,  думая, что мир рухнул. Но пока я так думал, я понял, что если бы
рухнул мир, то я бы так уже не думал. И я смотрел, ища мир,  но  не  находил
его.
     А потом и смотреть стало некуда.
     Тогда я понял, что покуда было куда