единица" (Хлебников
Велимир. Творения. С. 79).


     270 Глава 9

     Здесь противо-Разин  движется  по  реке,  "перерезая  время,  наперекор
ему"28,  от казни к собственной юности. Перерезанное горло Разина становится
разрезом, меняющим направленность его  жизни.  При  этом  обратное  движение
задается как погружение в зеркало, почти в духе Льюиса Кэрролла:
     ...смотреть  в  темную  глубь  реки  -- в темный мир омута, смотреть на
тени, брошенные  убегающим,  испуганным  раком,  --  быть  лодкой  мертвецу,
умноженному на "нет-единицу"29.
     Рак  в  данном  случае, возможно, также вариация на тему "Ра" и "Ка". А
плавание на лодке мертвеца,  конечно,  отсылка  к  Ра30,  который,  согласно
египетским  мифам,  днем  плыл  на  лодке  по  небесному Нилу, а ночью -- по
подземному. Таким образом, разрезание входит  в  комплекс  "переворачивания"
направления, о котором речь пойдет ниже.
     Разрезание   и   зеркало,   меняющие  направление,  входят  в  подтекст
хлебниковских "перевертней", в которых строки как будто разрезаны посередине
и отражаются в зеркальной поверхности, меняющей их направление. Например:
     Кони, топот, инок,
     Но не речь, а черен он.
     Идем, молод, долом меди.
     Чин зван мечем навзничь31
     и т.д.
     Сам ход строк создает сложную зеркальную  темпоральность.  Если  первая
половина  строки  до  "разреза" движется из прошлого к настоящему, то разрез
как бы оборачивает движение вспять и производит время, текущее из настоящего
в прошлое. Здесь в трансформированном виде воспроизводится  структура  A-I-,
которая  превращается  в  иную  триаду:  A-I-A.  В  стихотворении  "Пен Пан"
Хлебников, хотя и не придерживается столь жестко зеркальной структуры, как в
"Перевертне", но зато строит текст  вокруг  темы  воды,  как  бы  отражающей
слова, меняя их направление и, соответственно, -- смысл:
     У вод я подумал о бесе
     И о себе,
     <...>
     И взора озерного жемчуг
     Бросает воздушный, могуч меж
     Ивы,
     Большой, как и вы.
     <...>
     И свист пролетевших копыток
     Напомнил мне много попыток
     _____________
     28 Хлебников Велимир. Творения. С. 567.
     29 Там же. С. 568.
     30  В тексте упоминаются подобные водному потоку "черные Млечные пути",
в которых, по  преданию,  можно  было  различить  контуры  островов  мертвых
Осириса  (Maspero  G.  Au  temps de Ramses et d'Assourbanipal. Paris:
Hachette, 1910. P. 174).
     31 Хлебников Велимир. Творения. С. 79.


     Троица существования 271

     Прогнать исчезающий нечет
     Среди исчезавших течений32.
     Воды разделяют поэта надвое -- беса  и  себя  --  зеркальные  словесные
отражения.  Любопытно,  что  в  конце  Хлебников  превращает слово "нечет" в
перевертня "течен-ия". Исчезающий счет соотносится с  потоком  --  водным  и
временным.
     6
     В  разрезании Ра-зина есть нечто непосредственно связывающее эти тексты
Хлебникова  с  хармсовской  диаграммой  Рабана  Мавра.  Это  мотив   Троицы,
неожиданно  возникающий в тексте об отрицательном Разине. Троица описывается
Хлебниковым с намеренной амбивалентностью. Прежде всего -- это  некая  дата,
момент, точка весны, в которой совершается поворот времени вспять, от смерти
к рождению, от зимы к весне33.
     В  метаморфозе  хармсовского  Тарфика  этот  момент  разделения, момент
настоящего   времени,    обозначается    границей,    отсекающей    Тарфика,
возрождающегося,  растительного,  выпускающего вверх руки-листья, от Тарфика
смертного, чья плоть отваливается в ров.
     Хлебников пишет о двух Троицах -- одной 1905 года на
     вершинах Урала, где в окладе снежной  парчи,  вещие  и  тихие,  смотрят
глаза  на весь мир, темные глаза облаков и полный ужаса воздух несся оттуда,
а глаза богов сияли сверху в лучах серебряных ресниц серебряным видением34.
     Вторая Троица 1921 года в Халхале,
     на родине раннего удалого  дела  Разина.  <...>  на  переломе  Волги  и
текущих  к  северу рек Сибири <...>. У каменного зеркала гор, откуда прочь с
гор, с обратной стороны бегут реки в море, любимое с севера Волгой...35
     ________________________
     32 Хлебников Велимир. Творения. С. 101--103.
     33  Такое  темпоральное  понимание  Троицы  было   разработано   Святым
Августином.  Августин  утверждал,  что  в нашем сознании сосуществуют память
(прошлое), воля (будущее) и любовь (настоящее) также  нераздельно,  как  три
ипостаси  Троицы.  Августин  называл  эту темпоральную растянутость сознания
"троицей  ума"  и  утверждал,  что  она  есть   "образ   и   подобие   Бога"
(Augustine.  The  Trinity  //  Augustine:  Later  Works / Ed. by John
Burnaby. Philadelphia: The Westminster Press, 1955.  P.  113).  Темпоральная
троица  Августина  позже  наложилась  на  аллегорию  времени  как трехликого
существа, левый профиль которого обозначал  прошлое,  фас  --  настоящее,  а
правый  профиль -- будущее. См.: Panofsky Erwin. Titian's Allegory
of Prudence: A Postscript//Panofsky  E.  Meaning  in  the  Visual  Arts.
Garden   City:  Doubleday,  1955.  P.  146--168;  Wind  Edgar.  Pagan
Mysteries in the Renaissance. New York:  Norton,  1968.  P.  259--262.  Уинд
среди  прочего материала обращает внимание на придуманный Николаем Кузанским
термин  possest,  который   описывает   в   одном   слове   сочетание
потенциальности  (прошлого  =  posse)  и  актуальности  (настоящего =
est) (Wind E.. Op. cit. P. 106). Переход из  потенциального  в
актуальное   миметически  изображается  самим  процессом  чтения  слова  как
растянутый во времени переход от posse  к  est.  Буква  "е"  в
гибридном слове Кузанца -- это граница, точка, в равной мере принадлежащая и
прошлому, и настоящему.
     34 Хлебников Велимир. Творения. С. 569.
     35 Там же. С. 569.


     272 Глава 9
     Троица  выступает  неким разделителем, как времени, так и пространства.
Она разрезает мир на два пространственных  направления  --  одно  на  север,
другое  на  юг  --  и два временных потока -- одного, движущегося в будущее,
другого -- в прошлое. Переход через кряж "Троицы" оказывается  символическим
переходом  из одного временного потока в противоположный, из реки, текущей в
сторону "устья", в реку,  текущую  в  сторону  "истока".  Троица  Хлебникова
близка хармсовской "троице существования".
     Слово,  понимаемое  как  манифестация "троицы существования", перестает
быть набором фонем,  следующих  одна  за  другой  в  направлении  временного
потока.   В   "Апокалипсисе",   например,   происходит   замена   звучащего,
темпорального слова  письменным  словом,  которое  может  читаться  в  любом
направлении.   Именно   на   письме,   способном  выходить  за  рамки  узкой
хронологичности, центральный элемент слова может  предшествовать  первому  и
последнему.   Св.   Иоанн,   создающий   свое  "Откровение"  не  как  устное
пророчество, но как письменный текст, может в силу этого  заменять  звучащее
слово игрой с алфавитным порядком.
     У Хлебникова также существенен акцент на письменную форму. "Перевертни"
читаются  прежде  всего  как  письменные  тексты,  в устной форме они теряют
большую  часть  своего  смысла,   ведь   они   возможны   только   благодаря
перестановкам буквенных элементов на письме.
     Главный   смысл   таких   гомотипических   текстов,  строящихся  вокруг
центральной  оси  симметрии,  --  это  генерация   слова   не   из   начала,
ассоциируемого  с  прошлым,  с предшествованием, не из некоего воображаемого
истока, а из середины, то есть из настоящего.
     Из середины, из настоящего растут организмы,  построенные  по  принципу
тела,  проникающего  в  четвертое  измерение. Таким телом может быть дерево,
растущее из зерна, или тело человека,  по  мнению  Аристотеля,  растущее  из
сердца.  Сердце  в такой схеме оказывается одновременно и центром, и "точкой
настоящего".
     В  русской  мысли  конца  XIX  --  начала  XX  веков  сильна  тенденция
"отелеснивания"   слова.   И   это   "отелеснивание"   неотрывно  связано  с
тринитарностью и с идеей некоего центра слова,  истока,  от  которого  слово
растет  "направо"  и  "налево".  Возможно,  наиболее  полное  выражение  эта
концепция получила у Флоренского. В статье "Магич-ность слова" он  попытался
показать,  что акустическая форма слова является организмом, так как несет в
своем физическом,  звучащем  объеме  след  того  живого  тела,  которое  его
породило. Он советует
     ...видеть   в   слове   организм,  скажем  точнее  --  живое  существо,
отделяющееся от наших голосовых органов, рождающееся в голосовых ложеснах36.
     Слово возникает, по мнению Флоренского, из  самого  центра,  сердцевины
организма, из "сердца" и несет в своей структуре такую же
     ________________
     36  Флоренский  П. А. У водоразделов мысли. М.: Правда, 1990. С.
260.


     Троица существования 273
     модель центральности, то есть троичности. Поскольку  слово  исходит  из
"центра", оно не говорится. Ведь говорение -- это разворачивание от начала к
концу.  Слово  у  Флоренского "прорывается", "выбухает", оно возникает не из
начала, а из центра:
     Нечто в человеке назрело, набухло и не может не выделиться наружу, или,
иначе, выделится внутрь и направит свою действующую силу не  по  назначению,
т.  е.  губительно.  <...>  слово,  по  признанию  новейших  лингвистов,  не
говорилось, а вырывалось из переполненной  сверхсознательными  переживаниями
груди  <...>  воздушная  масса,  первично образующая слово, исходит из самых
средоточии нашего тела...37
     Отсюда сравнение  слова  с  семенем  и  специфическое  представление  о
генерации  дискурса.  Дискурс  порождается  не от предшествующего элемента к
последующему, он возникает в результате дробления, расщепления слова. Слово,
как и тело человека, оказывается  гомотипическим  образованием,  поддающимся
рассечению:
     ...слово    подвергается    процессу,   который   трудно   не   назвать
кариокинезисом,  клеточным  дроблением  слова  как  первичной  клетки
личности,  ибо  и  сама  личность  есть  не  что  иное,  как  агрегат  слов,
синтезированных в слово слов -- имя38.
     Кариокинезис распространяется  и  на  синтаксические  структуры,
которые  также  возникают  в результате дробления сердцевины на подлежащее и
сказуемое:
     ...процесс дробления  идет  все  далее  и  далее,  амплифицируя  слово,
выявляя  и  воплощая  сокрытые  в  нем  потенции  и образуя в личности новые
ткани...39
     Эта идея слова-семени в России была обоснована Потебней, который  видел
во  "внутренней  форме"  слова  (понятие,  позаимствованное  у  Гумбольдта и
сходное с греческим "этимоном") нерасчленимое  смысловое  единство,  которое
как бы прорастает в множественность значений40.
     Последователь  Потебни  А.  Ветунов, цитируемый и Флоренским и Лосевым,
построил  свою  грамматику  русского  языка  вокруг   метафоры   семени.   В
восторженной  рецензии  на  его  учебник, написанной Флоренским, философ так
излагает концепцию слова Ветунова:
     Возьмем слово подлиннее, напр. "сто", -- в  нем  зерно  уже  раскрылось
(развернулось)  в  корень  (ст)  и  маленький росток (о), изменчивый, гибкий
(ст-а); в слове "вода" этот росток еще более гибкий  (вод-ы,  вод-е,  вод-у,
вод-ою).  В  слове  "вод-н-ый"  обозначился  уже  между  корнем  и  ростком,
переходящим в колос,  стебелек  --  н.  --  С  появлением  этого  последнего
переменилась    и    категория    слова:    из    существительного   выросло
прилагательное41.
     ______________________
     37 Там же. С. 270.
     38 Там же. С. 271.
     39 Там же. С. 271.
     40 Потебня А. А. Мысль и язык // Потебня А. А. Слово и миф.  М.:
Правда, 1989. С. 97-98.
     41 Флоренский П. [Рецензия] Новая книга по русской грамматике //
Священник Павел Флоренский. Соч.: В 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 683.


     274 Глава 9
     Флоренский  целиком  соглашается  с  моделью Ветунова, у которого слово
буквально рассекается посередине и дает из сердцевины новый  морфологический
росток.   То,  что  Хармс  назвал  бы  "препятствием",  здесь  действительно
порождает феномены42.
     7
     Гомотопический текст, прорастающий из середины, может,  как  я  пытался
показать,  приобрести  форму  разрезанного словесного тела43. В таком случае
текст "растет" из сердцевины, как  из  раны,  из  рассеченного  покрова,  из
хребта,  разделяющего  текст  и  выбухающего наружу. Андрей Белый, например,
превратил "внутреннюю форму" Потебни в то, что он  назвал  "словом-термином"
-- то  есть однозначным семантическим ядром. Он утверждал, что "слово-термин
-- костяк"44. Флоренский называл "костяком" звуковую форму  слова45.  Костяк
-- это нечто подобное оси зеркального рассечения, линии центра слова46.
     __________________
     42  Роль  "препятствия"  на  уровне  синтаксиса  может играть "связка".
Сергей Булгаков переносит ту же темпоральную модель в форме триады на  более
высокий   синтагматический   уровень.   Пытаясь   обосновать   тринитарность
человеческого духа, он  видит  ее  в  самой  форме  человеческого  мышления,
собственно в синтаксической форме суждения:
     ...человек  в  известном  смысле  сам  есть  суждение,  и  жизнь
человеческого  духа  есть  непрестанно  развивающееся   и   осуществляющееся
суждение:  я есмь нечто, некое А. Точнее надо выразить порядок суждения так:
я нечто есмь, Я--А есмь... (Булгаков С. Н. Трагедия  философии
//  Булгаков  С.  Н. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Правда, 1993. С. 391). (Булгаков
заимствует  это  у  Гегеля:  "Живое  существо  есть  умозаключение,  моменты
которого  суть  в  себе  самих  также системы и умозаключения". -- Гегель
Георг Вильгельм Фридрих, Энциклопедия философских наук. М.: Мысль, 1974.
С. 406.)
     Связка "есмь", не имея собственного содержания,  придает  существование
эфемерности  я  и  не-я,  соединенных  в суждении. Логически Булгаков
переносит связку в конец суждения, в отличие от Св. Иоанна,  перенесшего  "я
есмь"  в  начало  имени.  Но  по  своему  значению "есмь" Булгакова занимает
центральное место, без него невозможна никакая реальность, оно порождает мир
слова, в той  же  степени,  что  и  мир  вообще:  "Бытие  мыслимо  лишь  как
связка..." -- пишет он (Там же. С. 398).
     43   Такой   "центральный"   смысл,   возникающий  из  оси  рассечения,
характеризует  скрижали  завета,  данные  Богом   Моисею.   Каббалистический
комментарий  утверждает,  что  Бог разделил таблицы на две, подобно тому как
разделил на два параллельных  ряда  сефиротичес-кое  древо.  Моделью  такого
разделения считается жертва Авраама, выполненная по указанию Бога:
     Господь  сказал  ему:  возьми  Мне  трилетнюю  телицу,  трилетнюю козу,
трилетнего овна, горлицу и молодого голубя.  Он  взял  их  всех,  рассек  их
пополам,  и  положил одну часть против другой; только птиц не рассек (Исход,
15, 9--10.)
     Рассечение  животных  якобы  означает  парные  сефирот  сефиротического
древа,  птицы  -- центральные сефирот. Парные половины соответствуют пальцам
двух  рук  и  скрижалям,  в  месте  рассечения  которых  образуется   особое
напряжение,  называемое  в  каббалистике  "единый  завет"  (Brit  Yachid)
(KaplanAryeh. SeferYetzirah. The Book of Creation.  York  Beach:  Samuel
Weiser,  1990.  P.  33--35).  Смысл  строится  по модели рассеченного тела и
возникает в разрыве словесного текста.
     44  Белый  Андрей.  Магия  слов  //  Белый  А.   Символизм   как
миропонимание. М.: Республика, 1994. С. 134.
     45 Флоренский П. А. У водоразделов мысли. С. 237.
     46   О   метафоре   смысла  как  скрытого  костяка  см.:  Ямпольский
Михаил. Память Тиресия. М.:
     Ad Marginem, 1993. С. 394-405.


     Троица существования 275
     Интерес Хармса к  таким  моделям  не  исчерпывается  гомотипическими  и
симметричными  конструкциями.  К их числу, конечно, можно отнести монограмму
"окно"      или       диаграмму       "рассеченное       сердце".       Весь
монограммно-диаграмматический  слой  его  исканий  относится именно к такому
типу трансформации дискурсивной темпоральности.
     Иной тип генезиса текста --  падение.  Падение  --  также  относится  к
модели  троичного  разделения  единого.  Падение  --  это  не горизонтальное
движение -- от начала к концу, это результат именно набухания, нарастания  и
прорыва.  При  этом  энергия такого процесса направлена от Единого вниз -- в
мир феноменов.
     Диаграммы из третьего письма "Философу" показывают, что модель единства
и дифференциации  у  Хармса  мыслится  именно  как  модель   нисхождения   и
восхождения  одновременно,  как  прерывание, набухание и взаимопроникновение
кругов. Флоренский также предлагал  изображать  триадичность  слова  в  виде
диаграммы взаимоналоженных кругов:
     ...строение  слова  трихотомично.  Слово может быть представлено
как последовательно обхватывающие один другой круги, причем ради наглядности
графической схемы слова полезно  фонему  его  представлять  себе  как
основное  ядро, или косточку, обвернутую в морфему, на которой в свой
черед держится семема47.
     Эта   череда   оболочек   позволяет   слову   проявиться    через    их
взаимопроникновение и набухание-прорыв.
     Флоренский  продемонстрировал  функционирование  триадичности  слова на
двух примерах. Первое слово "береза", смысловое ядро которого, его этимон
-- "бре" -- "светить", "брезжить". Любопытно,  что  Флоренский  выбирает
слово,  смысловое  ядро  которого  означает  просвечивать,  как бы проходить
сквозь  оболочку,  прорываться.  Показателен   и   "растительный"   характер
выбранного  им  примера.  Здесь  особенно очевиден смысл роста, прорастания.
"Бре" буквально понимается Флоренским как зерно.
     Второй  пример  для  меня  особенно  интересен.  Это  слово  "кипяток".
Флоренский так описывает его этимон, его смысловое ядро:
     Итак,   корень   кип,   сир,   кып,  kup,  kuB  (соответствующий
санскритскому    V[квадр.    корень]kup    --    делать    фокусы,
фиглярствовать,   по   Преллвицу)   означает  стремительное  движение
вверх, первоначально относимое  к  скаканию,  к  подпрыгиванию.  Поэтому
кипеть,  кыпЪти  собственно  означает прыгать через голову,
плясать, скакать. Таково объективное значение слова кипяток48.
     ________________
     47 Флоренский  П.  А.  У  водоразделов  мысли.  С.  234.  Модель
троичной   оболочки,   вероятно,   взята  Флоренским  у  Жана  Мальфатти  де
Монтереджио,       пытавшегося       приложить        общую        структуру
философско-мифологического  "матезиса" к биологии, в основном к эмбриологии.
Мальфатти де Монтереджио видел,  например,  принцип  троичности  в  строении
амниона,   в  трех  оболочках,  заключающих  в  себе  эмбриона.  --  Эмбрион
описывается им в тех  же  терминах,  что  трехоболочная  структура  слова  у
Флоренского,  как  бы имитирующая генезис смысла в пространственной метафоре
амниотических оболочек (Montereggio Jean Malfatti de. La  Mathese  ou
anarchie  et  hierarchie de la science. Paris: Ed. du Griffon d'Or, 1946. P.
92--93.
     48 Флоренский П. А. Цит. соч. С. 245.


     276 Глава 9
     "Кипяток"  --  это  слово,  внутреннее  значение  которого  как  бы  не
позволяет  ему  разворачиваться  по  горизонтали в дискурсивную цепочку, это
слово, выпрыгивающее вверх. Флоренский анализирует синтаксические структуры,
в которых может  проявлять  себя  это  слово.  Синтаксис  с  его  структурой
"суждения"  в  принципе  всегда содержит в себе дискурсивную линеарность. Но
линеарность эта особого толка. Вот что пишет Флоренский:
     Психологическим сказуемым к этому слову будет кипящий, т.
е. прыгающий, а психологическою связкою, -- вероятно, то мускульное чувство,
которое  мы  испытываем,  вскидывая  голову  для  наблюдения  за   прыгающим
существом. Психологическое суждение будет, следовательно, таково:
     г-н Кипяток -- (вскидываю голову) -- кипящий (подлежащее)
(связка) (сказуемое)49.
     Связка дается как вертикальный жест, рассекающий лине