к монограмме. Но монограмма обладает еще одним
важным свойством, она комбинирует графемы таким образом, что они  сплетаются
в  рисунке,  в  котором  теряют  свою  читаемость. Так, в рассмотренной выше
монограмме "окно" имя Эстер,  первоначально  давшее  буквенную  основу  этой
монограммы,  в  ней  исчезает  и  более не читается, оно само распадается на
составляющие  элементы,  перекомбинируемые   в   какую-то   новую   графему.
Монограмма  постоянно  производит  не  только  графическое перераспределение
элементов, но и новое их членение.
     То, что Хармс осуществляет в "Элементах азбуки" (сохраним для  удобства
название,  данное  Александровым), -- это движение к собственному алфавиту и
одновременно погружение  ниже  уровня  букв,  это  движение  по  ту  сторону
"абевеги".   Буква,   конечно,   уже   элемент,   не   имеющий  смысла,  это
субсемантический элемент. Но буква в алфавитном письме чаще всего связана со
звуком. В ряде случаев буква связана и с некими смыслами. В "Мести"  (1930).
Хармс придумывает следующий диалог Апостолов и писателей:
     Апостолы: Воистину, Бе --
     начало богов,
     но мне и тебе
     не уйти от оков.
     Скажите, писатели:
     эФ или Ка? Писатели:
     Небесная мудрость
     от нас далека.
     (ПВН, 92)
     Каждая  буква в данном случае имеет, по сути, символический смысл. "Бе"
-- начало богов, "эФ" -- это вариант "фиты" -- Ф,  являющейся  знаком
окна  и  элементом  христограммы,  "Ка"  --  хлебниковская  вариация на тему
египетского обозначения отделимой от тела души умершего, но это в  латинском
варианте  --  Q  --  все тот же, что и в Ф, рассеченный штрихом круг. Буквы,
хотя и спускаются на уровень, обычно лежащий ниже смысла, все же сохраняют с
ним связь. Отсюда и хармсовское "но мне и тебе не уйти от оков"17.
     5
     Могут ли иметь какое-либо самостоятельное значение элементы букв?  Если
мы возьмем графему и разделим ее на две части, ее связь со
     _______________
     17  "Месть"  --  хармсовские  "Сцены  из  Фауста". Одним из иронических
подтекстов этих "сцен" является, вероятно, эпизод  из  второго  акта  второй
части   книги   Гете.  Здесь  фигурируют  псилы  и  марсы  --  представители
африканских племен, известные своим мастерством заклинания змей. Они  плывут
в волнах на морских быках, сопровождая колесницу Киприды:
     Ничто нам не сбавит отваги,
     Ничей не пугает девиз:
     Креста ли иль полумесяца,
     Орла или крылатого льва
     (Гете. Собр. соч.: В 6 т. Т. 2 / Пер. Б. Пастернака М.: 1976. С.
313). Эти строки -- намек на сменяющихся властителей Кипра (острова Киприды)
-- рыцарей,   мамелюков,  Рима  и  Венеции.  Хармс  начинает  свой  фрагмент
монологом писателей:
     ...мы воздух глотаем,
     над нами гроза,
     и птица орел,
     и животное лев,
     и волны морел.
     Мы стоим, обомлев.
     (ПВН, 92)
     Далее в "Мести"  появляются  апостолы,  славящие  четыре  стихии,  гимн
четырем  стихиям  следует  у  Гете  вскоре  после  монолога псилов и марсов.
Пародией на монолог сирен у Гете ("Что за облака белеют  /  Венчиком  вокруг
луны? / Голуби влюбленно реют, / Страстью к ней привлечены". -- Гете.
С.  312)  выглядит  монолог  Маргариты у Хармса ("В легком воздухе теченье /
столик беленький летит, / ангел, пробуя печенье, / в нашу  комнату  глядит".
-- ПВН,  96)  и  т.  д.  Можно предположить, что Хармс иронически преобразил
псилов в писателей, увидев  в  этом  сказочном  этнониме  искаженный  корень
глагола  "писать".  Если  принять  эту  версию, то, возможно, богами на "Ка"
являются Кабиры, самофракийские божества, которые, по словам  Гете,  "похожи
на  горшки  из  глины  обожженной" и которые обсуждаются и фигурируют в этом
эпизоде.


     Рассеченное сердце 235
     звуком или неким понятием скорее всего  исчезнет,  но  возникнет  некий
новый  и  непредвидимый  смысл  --  нумерический.  Вместо одного элемента мы
получим два, если  и  их  мы  подвергнем  резке,  то  вновь  увеличим
количество  элементов.  Элементы  эти  не  являются цифрами, а скорее некими
штрихами, напоминающими те, что  использовались  в  очень  древних  системах
числовой  записи,  например в шумерском письме или египетской иероглифике. В
обоих случаях числительные до девяти  обозначались  как  группа  штрихов,  в
которой каждый штрих соответствовал единице.
     Эти   ранние   системы  записи  чисел  имеют  отчетливо  количественный
характер18.   Количественное   числительное   основывается    на    принципе
соответствия. Оно, по существу, не предполагает счета. Для определения числа
здесь  требуются  два  множества,  которые  могут быть соотнесены. Например,
требуется посчитать количество людей в комнате. При счете  каждому  человеку
находится  соответствие на таком примитивном аппарате счисления, как рука. И
не просто соответствие. Речь идет, по мнению Эрнста Кассирера, о  буквальной
транспозиции объектов счета в человеческое тело, об их "отелеснивании":
     ...на  этой  стадии  недостаточно соотнести считаемые предметы с
частями тела; для того чтобы сосчитать их, они должны быть в каком-то смысле
непосредственно перенесены в части тела и  телесные  ощущения.  Таким
образом, числительные не столько обозначают объективные атрибуты и отношения
между  объектами,  сколько  воплощают  определенные  указания  для  телесной
жестикуляции счета. Они термины и указа-
     _________________
     18 См.: Dantzig Tobias. Number. The  Language  of  Science.  New
York: The Free Press, 1954. P. 21.


     236 Глава 8
     ния  для  положения  рук  и  пальцев  и  часто  облечены в императивную
глагольную форму19.
     Умножение штрихов в старинных числовых записях  --  это  просто  своего
рода сгибание пальцев или нанесение насечек, замененные нанесением штрихов.
     Более  развитая  система  счисления  основывается  на  натуральном ряде
чисел.  Числа  в  таком  случае  предполагают  наличие  некой  упорядоченной
последовательности,  внутри  которой  каждый  элемент  имеет свое неизменное
место, обозначаемое "номером". В таком упорядоченном ряду за каждым  номером
с   неизбежностью   следует   новый,   занимающий  предписанное  ему  место.
Первоначально, однако, и этот  "порядок  мест"  соотносится  с  человеческим
телом,   которое  в  некоторых  культурах  понимается  как  упорядоченная  и
неизменная синтагма, в которой за каждой частью тела  закреплено  неизменное
место. Так, в некоторых племенах Новой Гвинеи счет неизменно разворачивается
от  пальцев  левой  руки,  затем переходит на запястье, локоть, плечо, левую
часть шеи, левую  сторону  груди,  грудину,  правую  сторону  груди,  правую
сторону  шеи  и т.д. В эту систему включены пупок, нос, глаза, уши и т. д.20
Люсьен Леви-Брюль так характеризует генезис счета из членения тела:
     ...наименования частей тела  используются  в  конкретном  счете  вместо
числительных.   Более   того,   такой   счет   может   бессознательно  стать
полуабстрактным-полуконкретным, по мере того как наименования (особенно  для
первых пяти) постепенно вызывают все менее отчетливое представление о частях
тела   и   все  более  отчетливую  идею  определенного  числа,  стремящегося
приобрести независимость и стать применимым к любому объекту21.
     Архаические числительные -- все еще "имена",  проецируемые  на  тело  и
членящие его, подобно "алфавитизации", описанной Леклером.
     Хайнц  Вернер  так  определяет отношение тела и счисления в архаических
системах:
     Здесь тело  само  стало  числовым  образом,  в  который,  как  в  раму,
вкладывается  конкретная  полнота  измеряемых  объектов. Вначале никакая [из
подобных] схем не является чисто математической по своему  значению  формой;
они  являются материальными сосудами, в которые вливается конкретная полнота
объектов, предназначенных для измерения22.
     Это положение существенно для всех форм членения,  связанных  с  телом.
Объект, который меряется телом, сливается, взаимодействует с ним, получая от
него некие свойства антропоморфной телесности.
     ____________
     19  Cassirer Ernst. The Philosophy of Symbolic Forms. New Haven;
London: Yale University Press, 1953. P. 230.
     20 Levy-Bruhl Lucien. How Natives  Think.  Princeton:  Princeton
University Press, 1985. P. 186-- 192.
     21 Ibid. P. 190.
     22  Werner  Heinz. Comparative Psychology of Mental Development.
New York: International Universities Press, 1948. P. 291.


     Рассеченное сердце 237
     Буква, например, вступая с телом в отношения взаимочленения, становится
квазителом, а тело, в результате  такого  "магического"  обмена  свойствами,
квазиписьмом.
     Когда  Хармс  насыщал  свой  графический  лист  некими  математическими
символами, в том числе и относящимися к исчислению множеств,  он,  возможно,
имел  в  виду  некие  математические  следствия,  возникающие  в  результате
членения букв на элементы. Во "фрагментах"  хармсовских  алфавитов  очевиден
элемент  фетишизации  и  "оте-леснивания" самой формы графов. Нечто подобное
обнаруживается  в  ребусах,  например,  где  слова  членятся  в   результате
увязывания  их  частей  с  "телами".  И эти "тела-фрагменты слов" наделяются
собственной загадочной жизнью.


     6
     В 1931 году Хармс пишет стихотворение (а в 1933 году -- его вариант), в
котором фигурирует средневековый книжник Роберт Мабр (Рабан Мавр --  Rabanus
Maurus). Хармсовский Мабр говорит:
     Движутся года.
     Смотреть и радоваться в книгу сделанную много сотен лет
     тому
     назад не буду больше никогда.
     Садитесь в круг,
     ученья каждому открою дверцы.
     Без цифр наука как без рук.
     Начнемте с цифр:
     три контуром напоминает перерезанное сердце:

     Согласны?
     (3, 133)
     В  позднем  варианте  нет  упоминания  трех и сердца. Тут за клятвой не
смотреть в старые книги следует:
     Нет правды вынутой из книг.
     И все на свете только миг.
     (Смотрит в окно):
     Светает. Воздух чист.
     И ветер утренний лениво шевелит на крыше с грохотом железный лист.
     (3, 134)

     Второй вариант отказывается от диаграммы и числительного и  вместо  них
вводит  иной  мотив:  предпочтения мига вечности. Книжная истина отвергается
потому,  что  она,  как  и  всякое  письмо,  дискурсивна.  Миг  предполагает
остановленное  движение  времени,  которое  часто  у  Хармса символизируется
ветром. Ветер времени в  конце  шевелит  "железный  лист"  --  трансформацию
книжного листа.
     Любопытно,  что  во  втором  варианте  Мабр  заменяет  книгу окном. Эта
подмена очевидна: "Смотреть <...> в книгу сделанную много со-

     238 Глава 8

     тен лет тому назад не буду..." непосредственно  предшествует  указанию:
"Смотрит в окно".
     Книга   подменяется   окном,   или   (что   то  же  самое  для  Хармса)
монограммированным буквенным  текстом,  спрессовывающим  речевую  цепочку  в
"миг", где буквы втиснуты одна в другую и разъяты на части.
     Логично  предположить,  что  диаграмма  разрезанного  сердца  в  первом
варианте отчасти эквивалентна монограмме окна во втором  варианте.  (Кстати,
Хармс в ранней версии использует слово "дверцы" в близком значении.)
     Числительное  возникает  в стихотворении Хармса в результате разрезания
некоего единого "тела". Фокус заключается в том, что разрезается одно
сердце, а получается число 323. Три,  однако,  соответствует  изображению  в
диаграмме,  в  которой можно выделить три элемента -- две половинки сердца и
вертикальную линию,  обозначающую  разрез  и,  соответственно,  --  деление.
Действительно,  если  перевернуть  диаграмму,  то  вертикальная черта станет
линией деления, дроби.
     Число возникает не просто в результате разрезания тела, но в результате
разрезания знака, эмблемы сердца на части. В результате  этой  процедуры  мы
получаем  некие  "побочные"  смыслы:  кровоточащее  (а иногда и разрезанное)
сердце -- традиционная эмблема Христа, а три -- знак  троицы.  У  Хармса  3,
конечно,  может  читаться  и как вариант повернутого набок М, а потому может
указывать  на  милленаристскую  проблематику,  или  хотя   бы   предполагать
неожиданно спрятанную тысячу (как знак атемпоральности) в подтексте.
     В   данной   диаграмме   важно   то,   что   числительное   здесь  явно
количественное. Три имеет смысл вовсе не потому, что этому числу  предписано
некое  место  в  упорядоченной последовательности элементов. Три возникает в
результате актуализации логики соответствий. Каждому из элементов  диаграммы
соответствует   единица,   каждый  штрих  множества  находит  себе  числовой
эквивалент. Даже сама форма цифры 3 -- продукт чисто  аналоговой  процедуры.
Цифра  как  бы  возникает  из  формы тела. А тело оказывается некой машиной,
порождающей количественное счисление, как в самых архаичных системах счета.
     Следует сказать несколько слов о выборе Хармсом такой фигуры, как Рабан
Мавр. Выбор этот не случаен. Рабан -- теолог, приближенный к Карлу Великому,
-- создал уникальный цикл фигуративной  поэзии,  так  называемые  carmina
figurata.  Мистические  тексты Рабана, посвященные прославлению Христа и
Креста (сборник Рабана назывался "О похвале Святому Кресту" -- "De  laudibus
Sanctae Circis"),
     _________________
     23  3  также  может  быть  повернутой  набок "омегой" -- "w" или
буквой "m". Клодель, вероятно, не без влияния Данте, например,  видел
в  букве  "т",  нарисованной  как "омега" или три, очертания вестника (le
messager), спускающегося вниз и распростершего крылья (ср. со  значением
темы  вестников для обэриутов и геральдическим орлом у Данте). М для Клоделя
-- это  знак  вестника,  тем  более  что  слово   это   начинается   с   "m"
(Meschonnic Henri. Claudel et 1'hieroglyphe ou la Ahite des choses //
La  Pensee de 1'image. Vincennes: Presses Universitaires de Vincennes, 1994.
P. 113). Мешонник, как ни странно, даже не упоминает дантовскую монограмму.


     Рассеченное сердце  239

     как  правило,  представляли  из   себя   квадраты   и   прямоугольники,
заполненные  сверху  донизу  рядами  букв  без  обозначения интервалов между
словами.  Текст,  таким  образом,  складывался  в  совершенно  регулярную  и
симметричную  геометрическую  форму, составленную из букв-точек. В некоторых
случаях текст можно читать и по горизонтали,  и  по  вертикали,  и  даже  по
диагонали.  Эта  регулярная буквенная решетка в некоторых случаях украшалась
изображениями -- часто  Креста,  но  и  иногда  и  фигурками,  --  например,
животными -- символами евангелистов, и даже однажды схематичным изображением
самого коленопреклоненного автора.
     Чтение  такого  фигуративного  стихотворения было столь затруднительно,
что под ним Рабан повторял текст, но с разбивкой на слова. Далее  к  каждому
тексту  прикладывался  мистический  комментарий,  чаще  всего  основанный на
нумерологии и поясняющий сокровенный смысл текста. В книге 28  стихотворений
-- число  измерений  мирового пространства, помноженное на число мудрости: 4
раза 7. В целом соотношение четырех к семи соответствует одной из пропорций,
характерных для мистической фигуры Христа.
     Возможность множественного чтения такого текста  основывается  на  том,
что   составляющие   его   буквы   занимают   строго  определенное  место  в
пространственной решетке. Стоит  сместить  одну  букву  с  ее  позиции,  вся
система  чтения  будет  немедленно  нарушена.  Чтение текста основывается не
столько на "форме" слов, сколько именно на приписывании составляющих их букв
к  определенному  месту.  Фигура  креста,   систематически   вписываемая   в
carmina  figurata,  задает  определенную пропорцию текстовой решетке,
которая предшествует  заполняющему  ее  тексту.  Так,  например,  во  многих
текстах количество букв в строке соответствует количеству строк24.
     В  стихотворении  "De  adoratione cmcis ab opifice" -- верхняя часть, в
которую вписано изображение креста,  написана  гекзаметром,  по  35  букв  в
строке  -- 33 строки. Нижняя часть с изображением коленопреклоненного Рабана
имеет 10 строк. 33 и  10  --  цифровые  фигуры  воскрешения  и  творения.  В
центральном   кресте   же   по  горизонтали  и  по  вертикали  можно  читать
крестообразный палиндром: "Oro te Ramus aram ara sumar et oro", означающий в
переводе: "У подножия  твоего,  алтарь,  молюсь  [я],  Рамус,  [имя  Рабана,
сокращенное  из  Rabanus  Maurus,  и одновременно ветвь дерева и перекладина
креста]; да буду я жертвой на алтаре, так как я молюсь"25.
     Крестообразный палиндром возникает в стихотворении только  потому,  что
составляющие   его  буквы  подчиняются  некоему  порядку,  трансцендирующему
порядок письма. Текст складывается из распределения букв в  решетке,  каждая
точка которой подчиняется не языковому, но цифровому порядку. Стихи у Рабана
-- своего рода произ-
     _____________
     24  Pelikan  Jaroslav.  Jesus  through  the Centuries. New York:
Harper and Row, 1987. P. 102.
     25 См. анализ этого стихотворения: Zumthor Paul.  Langue,  text,
enigme. Paris: Seuil, 1975. P. 28-35.


     240 Глава 8
     водные числовых рядов, а буква оказывается лишь заместителем числа26.


     Рабан Мавр. De adoratione crucis ab opifice
     ________________
     26  У  Августина  в описании того, каким образом возникает криптограмма
"Рыба", обнаруживается тот же нумерологический подтекст. Согласно Августину,
криптограмма возникает в пророчестве эритрейской Сибилы, касающемся  Христа.
Это  пророчество  позже  бьыо  переведено  с греческого на латынь и сообщено
Августину Флаккианом (Flaccianus).  Первые  буквы  строк  этого  переводного
акростиха  складывались  в  надпись:  IESOUS  CHREISTOS  THEOU  UIOS  SOTER,
аббревиатурой которой было слово "рыба" -- ICHTHUS. Мало  того,  что  Сибила
говорит  акростихом,  который  сохраняет  греческую криптограмму в латинском
переводе, выясняется, что акростих имеет мистическое числовое значение:
     Здесь двадцать семь строк; а двадцать семь -- это три в  кубе.  Дело  в
том,  что  три раза три -- это девять; помножьте девять на три -- так, чтобы
фигура могла прибавить высоту к длине и ширине, --  и  мы  получим  двадцать
семь (St. Augustine. City of God. Harmondsworth: Penguin Books, 1972.
P. 790).
     Криптограммирование  имени  Христа  в слове "рыба" не просто производит
аллегорическое   абстрагирование,    оно    подчиняется    неким    числовым
закономерностям,   которые   в  конце  концов  сводятся  к  сверхабстрактной
геометрии куба. Криптограмма оказывается в основе своей числовой.



     Рассеченное сердце  241
     Хармса интересует  возникновение  числа  из  рисунка,  связь  текста  и
фигуры, как, например, в монограмме Даже строка Хармса:
     "ученья    каждому    открою    дверцы",    по-видимому,   отсылает   к
декларированному Рабаном уравнению Христа и двери (ср.: "Я есмь дверь:
     кто войдет Мною, тот спасется, и войдет и выйдет, и  пажить  найдет".--
Иоанн, 10,9), которое он также пропустил через сеть сложных нумерологических
выкладок27.

     7
     Тот  факт,  что  у  Рабана  текст складывается из регулярного числового
порядка, проецирует  на  него  некое  особое  измерение.  Буква  оказывается
заместителем  точки,  своего рода геометрически исчислимого места в системе.
Буква при этом, хотя и  сохраняет  связь  со  значением  словесного  текста,
приобретает  оттенок  повышенной  абстрактности.  Она оказывается указателем
места, обозначением точки.
     Конечно, как было издавна замечено, сам алфавит, смысл которого -- в по
видимости произвольном,  но  неизменном  порядке  расположения  букв,  также
является носителем числового порядка. Современные авторы, исходя из широкого
распространения  числовых  эквивалентов  букв,  даже  высказали  мнение, что
направление письма (слева направо или справа налево) и  система  алфавитного
ряда строится по арифметической модели счета предметов, расположенных в ряд.
Буквы изначально строятся в абстрактну