лютой
Ненависти несутся каждый врозь6.
     Эмпедоклова система могла интересовать Хармса. Во всяком случае, у него
также  сфера  постоянно  фигурирует  в  контексте  исчезновения мира: что-то
исчезает,  и  на  месте  исчезающего  возникает  шар.   Для   Хармса   также
принципиально  противопоставление  сферы  как  единого миру как многообразию
делимых частей (о делении тела у Хармса речь пойдет в иной главе).
     Вбирая в себя все многообразие  мира,  Сфера  одновременно  оказывается
выражением  бесконечности.  Бесконечное  содержится  в  Едином,  в  единице.
Эмпедокл как бы предвосхищает математику Георга Кантора, столько важную  для
Хармса.
     Философская  мифология  Парменида и Эмпедокла была, вероятно, актуальна
для  современника  Хармса,  оказавшего  на  него  существенное  влияние,  --
Казимира Мелевича7. В его основном философском
     ____________
     6 Эмпедокл, 31, 6--8 // Фрагменты ранних греческих философов. С.
344.
     7 Об отношениях Малевича и Хармса см.: Жаккар, 70--77.


     200 Глава 7

     манифесте  "Бог  не  скинут"  он  начинает с изложения представлений об
едином в духе Парменида:
     ...нет в ней [природе] единицы, которую возможно взять как  целое.  Все
же  то, что видим как будто отдельно, единично, ложь есть, все связанно -- и
развязано, но ничего отдельного не существует и потому нет и не  может  быть
предметов  и  вещей,  и потому безумна попытка достигать их. Что же возможно
обнять, когда не существует ни линии, ни плоскости, ни объема; нет того, что
возможно обмерить, и потому геометрия -- условная  видимость  несуществующих
фигур.  Нет  той  точки,  от которой возможно было бы провести линию, нельзя
установить точку даже в воображении, ибо само  воображение  знает,  что  нет
пустого места, нельзя также провести линию и другой фигуры, ибо все занято и
заполнено...8
     Наследие  Эмпедокла ощущается в тех рассуждениях, где Малевич описывает
мир как циклическое движение к неразделимому Единому:
     ...вселенная со всеми своими возбуждениями,  может  быть,  стремится  к
единству,  так все его [человека] распыленные "предметы" составляют единство
его центра, который в свою очередь движется по путям  вселенного  увлечения.
Так  единство  за  единством, включаясь друг в друга стремится в бесконечный
путь беспредметного9.
     Самые любопытные рассуждения Малевича касаются понятия  предела.  Здесь
он  следует  традиции  негативной  теологии.  Единое,  как совокупность всех
смыслов, обозначается Малевичем как Бог:
     ...в Боге предел, или вернее перед Богом стоит предел всех смыслов,  но
за  пределом стоит Бог, в котором нет уже смысла. И так в конечном итоге все
человеческие замыслы, ведущие к смыслу Богу увенчиваются несмыслием,  отсюда
Бог  не  смысл,  а несмысл. Его несмыслие и нужно видеть в абсолюте конечном
пределе   как   беспредметное.   Достижение    конечного    --    достижение
беспредметного. Достигать же Бога, где-то в пространствах неба действительно
не  нужно  -- ибо он находится в каждом нашем смысле, ибо каждый наш смысл в
тоже время и несмысл10.
     Нетрудно  заметить,  что  само  по  себе  представление  о  бесконечной
смысловой  потенции  как  "несмысле",  расположенном  за  "пределом", близко
соответствует рассуждениям о языке у Хайдеггера.
     Если  перенести  эти  рассуждения  на  образы  досократиков,  то  можно
сказать,  что "несмысл", совпадающий с единым, -- это сфера, шар, он же Бог.
Мир стягивается к единому до тех пор, пока он не пересекает этого предела  и
не  растворяется  в  недифференцируемой  фигуре  "несмысла". Этот же переход
может пониматься  как  переход  из  материального  в  нематериальное.  Такая
трансформация  многократно  описывается  у  Хармса как взлетание, отрицающее
материальность как гравитацию. В 1927  году  Хармс  получил  от  Малевича  в
подарок  "Бог  не  скинут"  и  посвятил  художнику  стихотворение  1927 года
"Искушение". Здесь описано исчезновение "четырех девок
     _____________
     8 Малевич Казимир. Бог не скинут. Витебск: Уновис, 1922. С. 5.
     9 Там же. С. 10.
     10 Там же. С. 19.


     Шар 201

     в перспективе", множества,  пребывающего  в  иллюзионном  пространстве.
"Девки"  одновременно  превращаются  в геометрическую фигуру и отрываются от
земли:
     Наши руки многогранны
     <...>
     Лишь податься на аршин --
     с незапамятных вершин
     все исчезнет.
     (ПВН, 59)
     Постепенное исчезновение "четырех девок в перспективе"  из  "Искушения"
принимает форму их "закругления" и раздевания -- очищения:
     Ты взойди на холмик рядом,
     плечи круглые раздень...
     (ПВН, 59)
     Холмик  исчезновения  тоже  описывается  как  круглый.  В стихотворении
"Пожар", написанном тремя днями позже, сгорание и исчезновение тела  в  огне
прямо ассоциируется с шаром, но еще
     без специального акцента на геометрию:
     Бежит отец. Отец: "Пожар!
     Вон мой мальчик, мальчик Петя,
     как воздушный бьется шар""
     <...>
     Нянька: "Где я? Что со мной?
     Мир становится короче,
     Петя призраком летит".
     <...>
     "Няня, я сгораю няня!"
     Няня смотрит в колыбель --
     нет его. Глядит в замочек --
     видит: комната пуста.
     (ПВН, 63)
     Здесь  уже  явно проступает характерная для более поздних текстов связь
геометрии  и  исчезновения  мира.  Связь  эта  проходит  через  исчезновение
перспективного пространства. Согласно Малевичу, геометрическое пространство,
хотя  и  умозрительно,  не  может  быть  вместилищем  Бытия. Дело в том, что
геометрия вся строится на рассечении континуальности, на членениях  единого.
"Четыре девки в перспективе" поэтому имеют "многогранные" руки11.
     Шар  тоже  фигура  геометрическая, но принципиально иная -- он тело, не
знающее членений,  поэтому  он  относится  к  области  "несмысла"  и  Бытия.
Возникновение     шара     сопровождается     разрушением,     исчезновением
перспективистского объема: "комната пуста".
     ___________
     11 Малевич относил футуризм к стадии рассечения единого:  "...художники
сидели   на   распыленных   вещах  кубизма  и  их  освобожденных  единицах".
Супрематизм должен сменить эту расщепленность вещей "рожденной в нас готовой
формой, новым телом" (Малевич Казимир Начало супрематизма //  Малевич
Казимир.  Собр.  соч.:  В 5 т. Т. 1. М.: Гилея, 1995. С. 111). "Многогранные
руки" должны, образно выражаясь, смениться шаром.


     202 Глава 7
     Шар очень похож на стоячую воду, aqua permanens алхимиков, также
уничтожающую всякие различия. Такая вода, как и шар,  считались  воплощением
Единого. Легендарный алхимик Мария Пророчица (Maria Prophetissa) утверждала,
что  aqua  permanens  имеет  сферическую  форму,  так как должна быть
помещена  в  Герметический  сосуд  круглой  формы   (она   даже   называлась
"сферической  водой" -- aqua spherica12). По ее мнению, "сосуд
-- это Единое" (Unum est vas) и одновременно  вода13.  Сосуд,  как  и
вода,  таким  образом,  принимают  форму  Универсума.  Aqua permanens
называлась также "чревом" (matrix), из которого происходит  очищенная
материя. Парацельс писал о первичном чреве как о невидимой воде:
     ...вода  была  чревом мира и всех творений. <...> Чрево это невидимо, и
никто не может видеть первичной субстанции; кто же может видеть, что бьшо до
него? Все мы вышли из чрева, но никто никогда его не видел потому,  что  оно
существовало до человека14.
     Стоячая  вода  Хармса,  в  которой  ничего нельзя увидеть, -- возможно,
matrix Парацельса15. Любопытно, что невидимость  этой  воды,  которую
швейцарский  врач  ассоциировал  с  квинтэссенцией  алхимиков,  связана с ее
особым отношением к темпоральности. Она -- целиком в прошлом, она целиком  в
мире циклической синхронности, а потому недоступна нашим органам чувств.
     Между  стоячей  водой Хармса и его шарами нет принципиальной разницы. И
то и другое -- выражение Единого, нерасчленимого, невидимого. И в  том  и  в
другом  расстворяется  множественность мира, из того и другого она возникает
вновь.
     Вода  принципиально  не   отличается   и   от   дыма,   сопровождающего
исчезновение,  огонь сжигает перспективный объем, дым застилает его глубину,
делает многообразие невидимым.
     Хармс в конце двадцатых годов связывает шар  с  огнем  и  дымом16.  Шар
возникает в дыме как единое в гибнущем многообразии вещей.
     ________________
     12  Patai  Raphael.  The Jewish Alchemists. Princeton: Princeton
University Press, 1994. P. 332.
     13  Jung  Carl  Gustav.  Psychology  and   Alchemy.   Princeton:
Princeton University Press, 1968. P. 236-238.
     14  Paracelsus.  Selected  Writings  /  Ed.  by  Jolande Jacobi.
Princeton: Princeton University Press, 1951. P. 13.
     15 Когда Хармс вглядывается в воду,  "нависает"  над  водой,  он  почти
буквально  воспроизводит  первоначальный  акт  творения  --  "...и Дух Божий
носился над водою" (Бытие, 1, 2).
     16  Первоначально  Единое  Эмпедокловой  сферы  неподвижно.  Но  Распря
приводит  к  разделению  в  ней  первоэлементов.  Воздух отделяется от огня.
Огонь, как  более  тяжелый,  по  мнению  Эмпедокла,  опускается  и  нарушает
равновесие  сферы,  которая  приходит  в  движение.  (То,  что огонь тяжелее
воздуха, объясняется тем, что до введения системы пяти первоэлементов воздух
ассоциировался с эфиром. Эта тема  нарушения  равновесия  как  истока
множественности  имеет  для Хармса существенное значение -- см. его текст "О
равновесии":
     "Только нет в мире никакого равновесия.  И  ошибка-то  на  какие-нибудь
полтора  килограмма  на всю вселенную..." (Х2, 65). См.: Жаккар, 142--149. У
Мейринка сходный мотив: "Две чаши весов -- на каждой половина  вселенной  --
колеблются  где-то  в  царстве  первопричины,  мерещилось мне, -- на какую я
брошу пылинку, та и опустится" (Мейринк Густав. Го-лем.  Вальпургиева
ночь.  М.: Прометей, 1990. С. 99). Хармс основал шуточный орден равновесия с
небольшой погрешностью.) Движение ускоряет процесс дифференциации единого  в
множество   и   одновременно  запускает  время,  которое  все  ускоряется  и
ускоряется. Первоначальный день тянулся десять месяцев, например.
     Огонь обладает совершенно особыми свойствами. Не имея формы, он создает
форму вещей. Аристотель так формулирует его связь с формообразованием:
     ...из всех простых тел, возникающих друг из друга, только огонь  питает
сам  себя,  как  говорят  наши  предшественники.  Ведь  только огонь состоит
преимущественно из формы, потому что ему от природы свойственно стремиться к
границе [Вселенной]. Стремиться к своему месту свойственно по природе любому
[элементу],  но   у   всех   образ   и   форма   зависят   от   их   границы
(Аристотель.  О  возникновении и уничтожении, 335а, 18-- 24 / Пер. Т.
А. Миллер // Аристотель. Соч.: В 4 т.  Т.  3.  М.:  Мысль,  1981.  С.  432).
Поскольку огонь стремится к поверхности шара, он инициирует формообразование
на   этой,  из  этой  поверхности.  Работа  огня  --  это  работа  обтекания
поверхности, это создание формы не по правилам геометрии, но  из  "места"  и
"предела".

     Шар 203
     Эта  связь  шара  и дыма, конечно, стоит по ту сторону геометрии и идеи
объема.
     В тексте 1933 года "Архитектор" явлению дома  как  некой  умозрительной
геометрической  конструкции  предшествует  выстрел,  который Хармс описывает
так: "Дым раздвинул воздух сизыми шарами" (ПВН, 142).
     Позже, например в первом тексте "О явлениях и  существованиях"  (1934),
дым  вновь  возникает  как  некий  эквивалент  единого  в  "теории"  Николая
Ивановича Ступина, который считал, что "все -- дым".
     4
     Шар имеет несколько важных  отличий  от  других  геометрических  фигур.
Прежде  всего -- это бесконечная и нечленимая поверхность (поэтому он, как и
круг,  символизирует  бесконечность,  вечность).  Кроме  того,  он  порожден
центром  --  некой умозрительной точкой, которая не принадлежит ему самому и
нигде не входит с ним в соприкосновение, будучи одновременно соотнесенной со
всеми точками сферической поверхности.
     Поэтому, как заметил средневековый схоласт Пьер Ориоль (Pierre Auriol):
     некоторые пользуются образом центра круга  в  его  отношении  со  всеми
точками окружности; и они утверждают, что в его отношении со всеми частицами
времени  он похож на Nunc вечности . Вечность, говорят они, актуально
сосуществует со всей совокупностью времени17.
     Круг -- это воплощение идеи тела как вечности.
     Но, пожалуй, самая существенная функция шара у Хармса -- быть  фигурой,
в которую превращаются тела, исчезая.
     Образ шара, поглощающего многообразие мира, восходящий к Эмпедоклу, мог
дойти  до  Хармса  в рассказе одного из любимых Хармсом писателей -- Густава
Мейринка "Черный шар". Странным образом  этот  шар  в  каком-то  смысле  был
подобен  черному  квадрату  Малевича  --  образу  супрематического единства.
Рассказ, напечатанный в России  в  1923  году,  скорее  всего  был  известен
писателю.
     _______________
     17Сit.  in:  Poulet Georges. Les metamorphoses du cercle. Paris:
Flammarion, 1979. P. 28--29.


     204 Глава 7

     Мейринк придумал  притчу  о  браминах,  которые  приехали  в  Берлин  и
выступают перед публикой с особым номером -- воплощением мыслей. Воплощением
мыслей  некоего  прусского  обер-лейтенанта  становится  черный  шар -- знак
чистой негативности:
     Юраман с изумлением взял колбу  в  руки.  Шар  коснулся  стенки  колбы,
которая  моментально  разорвалась.  Ее осколки, притянутые, как бы магнитом,
исчезли в  шаре  и  точно  поглотились  им.  Черный  шар  висел  свободно  и
неподвижно  в  пространстве.  Собственно  говоря,  он  походил  не на шар, а
производил впечатление какой-то дыры. Это и была дыра.
     Это было абсолютное, математическое "ничто". То, что последовало,  было
необходимым  следствием  этого  "ничто".  Все,  граничившее  с этим "ничто",
устремлялось  по  естественным  причинам  в  это  "ничто",  для  того  чтобы
моментально превратиться в "ничто", т. е. бесследно исчезнуть.
     И действительно поднялся сильный свист, т. к. воздух в зале втягивался,
всасывался в этот шар.
     Кусочки бумаги, перчатки, дамские вуали -- все это уносилось с воздухом
туда, в эту страшную дыру.
     И когда какой-то офицер ткнул саблей в эту дыру, лезвие ее исчезло, как
будто расплавившись18.
     Шар  действительно оказывается сочетанием беспредметности и "несмысла",
по Малевичу.
     Каким же образом происходит это "засасывание"  мира?  Мейринк  пишет  о
"необходимом  следствии  "ничто"". Шар в силу своей конфигурации -- странное
подобие  "окна"  --  провала  Андрея  Белого,  черной  дыры.  При  некоторых
обстоятельствах  взаимоотношения  центра  и окружности или сферы приобретают
парадоксальные свойства, отмеченные прежде всего теологами.
     Бог еще  со  времен  неоплатоников  понимался  как  бесконечная  сфера,
расширяющаяся  из  некоего мистического центра. Центр -- умозрительная точка
-- характеризуется неделимостью. Но и беспрерывно расширяющаяся сфера  также
неделима, поскольку ее площадь по определению бесконечна, а бесконечность не
может быть поделена.
     Николай  Кузанский  так  сформулировал  вытекающее  из этих предпосылок
утверждение об эквивалентности центра и сферы в бесконечном шаре:
     ...центр максимального шара равен диаметру  и  окружности,  и,  значит,
центр  у него равен этим трем линиям; вернее, центр и есть все эти линии, то
есть длина, ширина и глубина19.
     Но это значит, что быть на поверхности сферы и быть в ее центре -- одно
и то же. Логически это согласуется с представлениями Парме-
     _____________
     18 Мейринк Г. Черный шар / Пер. А. Мишеевой// Мейринк Г. Лиловая
смерть. Петроград: Третья стража, 1923. С. 25.
     19 Кузанский Николай. Об  ученом  незнании,  70  /  Пер.  В.  В.
Бибихина // Кузанский Николай. Соч.: В 2т. Т. 1. М.: Мысль, 1979. С. 86.


     Шар 205

     нида,  на  которого,  кстати,  ссылается  Кузанец. Если шар однороден и
никак не дифференцирован,  то  нельзя  провести  различия  между  центром  и
периферией.
     Эта  странная  идея  имела существенное значение для теологии. Ведь бог
одновременно описывался и как центр, из которого эманирует вселенная, и  как
творец,  находящийся  вне  вселенной,  за  ее  пределами,  там,  где Малевич
помещает "несмысл" -- по ту сторону мироздания, то есть сферы,  которую  бог
же  и  порождает  из  центра. В результате мир как бы получает два центра --
один в центре сферы, другой прямо на ней, но вне ее20.
     Шар Парменида или Эмпедокла действует как шар Мейринка --  любое  тело,
оказывающееся  на  его  поверхности,  вступающее  с  ней  в соприкосновение,
мгновенно переносится в центр. Центр, как несуществующая точка, как  "ничто"
Мейринка, распространяется до пределов неограниченно растущей сферы21.

     5
     Шар осуществляет связь между внутренним и внешним. Будучи умозрительным
воплощением Бытия, он соотнесен со всем многообра-
     _______________
     20   О  двоецентрии  см.:  Evans  Robin.  The  Projective  Cast:
Architecture and its Three Geometries. Cambridge;  London:  The  MIT  Press,
1995.  P. 23--27. Парадокс двоецентрия описан в двадцать восьмой песне "Рая"
Данте, где наряду с Точкой фигурирует божественный  свод,  о  котором  Данте
замечает:
     Чем выше над срединой взор воздет,
     Тем все божественнее небосводы.
     (Данте  Алигьери.  Божественная  комедия/Пер. М. Лозинского. М.:
Худлит, 1950. С. 403) Бог, таким образом, оказывается и в центральной  точке
и  над ней -- на небесном своде. Парадокс двоецентрия преодолевается логикой
Николая Кузанского, который делает неразличимыми центр и сферу.
     21 Одним из экзотических вариантов такого парадоксального шара  (круга)
является  "Утопия"  Томаса Мора. Эта идеальная страна расположена на острове
круглой формы. Вернее, не столько круглой, сколько подобной полумесяцу, роги
которого почти смыкаются, образуя круг. Внутри  круга  находится  окруженная
клешнями полумесяца круговая бухта:
     Если эти концы [полумесяцев] обвести циркулем, то вышла бы окружность в
пятьсот  миль;  концы эти делают остров похожим на нарождающуюся луну. <...>
Разливаясь на большом пустом пространстве, окруженная отовсюду землей,  вода
защищена от ветров, наподобие огромного озера, скорее стоячего, чем бурного;
это  делает  почти  всю середину острова гаванью (Мор Томас. Утопия /
Пер. Ю. М. Каган. М.: Наука, 1978. С. 171).
     Остров Утопия -- круг, в центре  которого  расположен  еще  один  круг,
обозначающий  пустоту  --  большое  "пустое пространство". В этот круг можно
проникнуть сквозь внешнюю окружность.  Луи  Марен  называет  эту  пустоту  в
центре  --  alvus  --  чрево, желудок. Остров как бы поглощает в себя
наружное, превращая его во внутреннее, но внутреннее дается как  ничто,  как
u-topos, "неместо", сходное с "несмыслом" Малевича:
     Центр  пуст  и  полон,  внутренний  и  внешний, место и пространство...
(Marin Louis. Utopics:  The  Semiological  Play  of  Textual  Spaces.
Atlantic Highlands: Humanities Press International, 1984. P. 104).
     Утопия Мора строится по тому же принципу, что и черный шар Мейринка.


     206 Глава 7
     зием  вещей, которые исчезают в нем и из него появляются. Метафорически
шар принадлежит и объективности и субъективности22.
     Малевич провел  параллель  между  черепом  и  вселенной.  Бесконечность
вмещается в черепе:
     Череп  человека  представляет  собою  ту  же бесконечность для движения
представлений, он равен вселенной, ибо в нем помещается все то, что видит  в
ней  <...>.  Не  будет ли и вся вселенная тем же странным черепом, в котором
несутся метеоры солнц, комет и планет, и что  они  тоже  одни  представления
космической  мысли  и  что  все  их  движение  и  пространство  и  сами  они
беспредметны, ибо если бы были предметны -- никакой череп их не вместил23.
     Для Малевича череп -- эт