пустоты, ноля.
     Перечеркнутый ноль -- это знак единого и несуществующего  одновременно.
В  этом  смысле  он  в  такой  же  степени мог бы быть знаком рождения, а не
смерти. Введенский оговаривается: "Только нули должны быть не зачеркнуты,  а
стерты".  Графически  невозможно изобразить стертый нуль. Перечеркнутый нуль
имеет перед ним то преимущество, что нуль не исчезает вовсе, он  оказывается
вычеркнутым, то есть из актуальности он переводится в состояние некой
потенциальности.
     У обэриутов фигура перечеркнутого круга (или шара) встречается в разных
ипостасях.   Когда   Липавский  в  "Исследовании  ужаса"  хочет  дать  образ
автономного  мира,  выключенного  из  ассоциативных  связей,  он  использует
яблоко,  проткнутое  насквозь  иглой (Логос, 76), -- тот же "перечеркнутый",
рассеченный круг (шар) -- "вычеркнутое яблоко".
     Круг должен быть рассечен, и Хармс придумывает символическую  диаграмму
такого  рассечения.  Помимо  оси,  пронзающей круг насквозь, перечеркивающей
его, он придает особое значение вписанному в круг  кресту.  Я  уже  обсуждал
смысл фигуры, изображающей круг, внутри которого нарисован крест, и упоминал
о  стихотворении  "АН  Дор",  где  речь шла о мяче с тремя крестами16. Крест
внутри  круга  (помимо  теологических  и  иных   символических   ассоциаций)
демонстрирует   процесс   зачеркивания  как  процесс  деления,  нарастающего
членения, как переход от единого к множественности. .Сам по  себе  крест  --
это  фигура,  образующая  точку  пересечения,  центр,  которую  Жаккар прямо
связывает  с  нулем  (Жаккар,  139).  Хармс  подчеркивает  роль   креста   в
образовании круга, ноля:
     Если  я скажу что круг образует четыре одинаковых радиуса, а вы скажете
не четыре, а один, то мы вправе  спросить  друг  друга:  а  почему?  (Логос,
116-117)
     Числовое  колесо  имеет  ход  своего  образования.  Оно  образуется  из
прямолинейной фигуры, именуемой крест (Логос, 118).
     Показательно, что круг в последнем случае превращается  в  колесо.  Это
превращение  существенно потому, что прибавляет новое качество движения всей
фигуре ноля. Теперь не только кривая изгибается, чтобы образовался круг,  но
круг  образуется  вращением  радиусов,  и  сам он начинает вращаться подобно
колесу.
     _______________
     15 Marin  Louis.  Utopics:  The  Semiological  Play  of  Textual
Spaces. Atlantic Highlands: Humanities Press International, 1990. P. XVI.
     16  Хармса  также  интересовал  "египетский  крест" -- "тау", где петля
(ноль) увенчивает крест. Жаккар замечает, что в "тау" Хармс видел  сближение
касательной с символом нуля (Жаккар, 364-365).


     306 Глава 10
     Колесо  фигурирует  у  Хармса  многократно.  Одна  из  его  вариаций --
известная  эмблема  ОБЭРИУ  --  стилизованное  мельничное  колесо  (круг   с
несколькими радиусами), под которым подпись: REAL.
     В  тексте  Хармса  1931  года "Бог подарил покой", имеющем подзаголовок
"Мистерия времяни (sic!) и покоя", Тут Анх-Атон держит  в  руках  "яблоко  и
меч" -- знак исчезающего времени, все тот же рассеченный шар:
     Фараон
     Тут Анх-Атон --
     Успею встать
     успею лечь
     успею умереть и вновь родиться
     держу в руках трон, яблоко и меч... (3,111)
     Тутанхатон  --  эквивалент  Аменхотепа,  пребывающего  в  смерти  между
финитом и цисфинитом. Это мумия, для которой смерть не  конец,  а  вечность,
бесконечность. Любопытно, что в первоначальном варианте стихотворения вместо
фараона  фигурировала  Вода,  которая  также  выступает  как знак цисфинита.
Отсюда -- связь воды с колесом водяной мельницы. Именно  на  воде  возникают
ноли  цисфинита. Вода, как уже отмечалось, у Хармса -- это знак вечности. Но
вода оказывается и  одним  из  странных  оснований  хармсовского  счисления.
Вскоре  после  написания  "Мистерии  времяни  и  покоя"  Хармс посвятил воде
короткое размышление (1932), в котором, в частности, говорится:
     Вода лежит всегда внизу и от воды  мы  измеряем  горные  возвышенности.
Водой мы пользуемся как единицей в определении тепла и плотности. Вода несет
свои  законы  и  уплотняется  до  водяного  лишь предела, а дальше в твердом
состояньи вода опять стремится выиграть место  <...>  Вода  всегда  отражает
только то, что выше воды (3, 123).
     Иными  словами,  вода -- это начало счисления, минимальная его единица,
подобная нолю. Быть в воде и быть в цисфините  --  отчасти  одно  и  то  же.
Именно  воде Хармс в первом варианте стихотворения дает яблоко (шар, ноль) и
меч -- орудие рассечения (вычеркивания). Стихотворение Хармса "Падение вод",
уже неоднократно мною упоминавшееся,  в  таком  контексте  можно  читать  не
просто как падение в ноль, но как падение ноля в ноль -- типично хармсовское
усложнение ситуации.
     8
     Я  уже  упоминал  о  том, что буквы получают дополнительный смысл из их
формы, из начертаний графа. Буква О впрямую связана с нолем и  является  его
звуковым и графическим выражением.
     В  1930  году  Хармс  пишет  стихотворение  "Третья  цисфинитная логика
бесконечного  небытия",  в  котором  через  оппозицию   букв   "о"   и   "у"
воспроизводится (хотя и в скрытой форме) оппозиция нуля и ноля:


     Вокруг ноля 307
     Вот и Вут час.
     Вот час всегда только был, теперь только полчаса.
     Нет полчаса всегда только было, а теперь только четверть часа.
     Нет четверть часа, всегда только было, а теперь только восьмушка часа.
     Нет все части часа всегда только были, а теперь их нет.
     Вот час.
     Вут час.
     Вот час всегда только был.
     Вут час всегда теперь быть.
     Вот и Вут час.
     (2, 45)
     В  описании  "Вот часа" мы обнаруживаем известный нам процесс членения,
образующий исчезающую серию, стремящуюся  к  нулю,  нечто  вроде  того,  что
описано  в  тексте  Введенского. Это процесс исчезновения. Поэтому "Вот час"
"всегда только был". Но само исчезновение этого часа задано наличием буквы О
(то есть ноля) в его наименовании.
     Другое дело "Вут час" -- он функционирует как  нуль,  то  есть  как  не
имеющая  длительности  точка,  разделяющая  прошлое  и  будущее,  как
метазнак отсутствия. "Вут час" -- это  точка  на  линейной  оси,  отмечающая
настоящий момент, а потому ей положено "всегда теперь быть".
     "Вут  час" разделяет миры прошлого и будущего и тем самым вписывается в
характерную для Хармса дуальность миров ("это-то",  "тут-там"),  позволяющую
говорить  о  хармсовском  гностицизме.  Образом границы между этими мирами у
гностиков было Красное море, расступившееся надвое во время исхода евреев из
Египта.  Слово  "красное"  --  suf  --  заменой  одной  буквы   могло
превратиться  в  sof  -- конец17 . Таким образом, символом разделения
двух миров оказывался конец -- смерть, а страной такого разделения  считался
Египет  (мотив,  разработанный  Хармсом  в  "Лапе"). Можно предположить, что
Хармс позаимствовал игру звуков "о" и "у" у гностиков.
     Сказанное позволяет обратиться к такому загадочному тексту Хармса,  как
"Он  и  Мельница"  (1930). Тут беседуют два персонажа: Он и Мельница. В паре
Он/Мельница Мельница играет роль женщины и, вероятно,  отсылает  к  немецкой
фантастической   этимологии  мельницы  (Muhle)  от  латинского  слова
"женщина"(mulier)18. С другой стороны, Хармс  в  одном  из  вариантов
однажды  записывает "Он" по-немецки, как ohne (2,197), то есть "без",
как знак отсутствия. Немецкое слово в подтексте лишь  подчеркивает  то,  что
вносится в слово буквой О. Текст буквально перенасыщен этой буквой.
     Текст начинается так:
     _______________
     17  Jonas  Hans.  The Gnostic Religion. The Message of the Alien
God and the Beginnings of Christianity. Boston: Beacon Press, 1963.  P.  51,
98, 117--118.
     18  См.:  Fraenger  Wilhelm.  Bosch.  Dresden: Verlag der Kunst,
1975. S. 412. О двусмысленности слова "мельница" у  Хармса  см.:  Perlina
Nina. Daniil Kharms's Poetic System: Text, Context, In-tertext // Daniil
Kharms  and  the Poetics of the Absurd / Ed. by Neil Cornwell, New York: St.
Martin's Press, 1991. P. 183-185.


     308 Глава 10
     О н: ПрОстите, где дОрОга в КлОнки?
     М е л ь н и ц а: Не знаю.
     Шум вОды Отбил мне память.
     О н: Я вижу путь железнОй кОнки.
     Где Остановка?
     М е л ь н и ц а: ПОд липОй
     Там даже мОй Отец слОмал себе нОгу.
     (ПВН, 114)
     Писатель подписал "Он и Мельница" необычным для себя псевдонимом  ХОРМС
(2, 197), ради того чтобы ввести в него букву О -- ноль. Хармса, безусловно,
интересует  сближение  в  подписи  О  --  круга -- и Х -- креста (известны и
другие варианты такой трансформации, например Ххоермс).
     Загадочные Клонки, по-видимому,  образованы  из  сочетания  слов  "Кол"
(единица) и "Он". В этом названии также слышны "уклон", "наклоняться" -- как
некие  первоначальные фазы падения. Он ищет дорогу, в основу которой ложится
единица. "Путь железной  конки",  размеченный  шпалами  на  "единицы",  дает
хорошую модель такой "дороги". "Остановка" отсылает к пределу, конечности.
     Мельница  между  тем  не знает этого пути. Память ее отбита шумом воды,
обозначающей в системе Хармса время  вечности  как  бесконечности.  Мельница
объясняет,  что  ее  отец  сломал  ногу  на пути в Клонки там, где находится
остановка.
     Эта тема ноги навязчиво проходит через весь текст. В  ранних  вариантах
стихотворения  это  особенно  хорошо видно: "Ах мельница / сотрете ножку / о
валуны" (2, 195); "Мельник -- вон мелькает ножка" (2, 196) и т. д. В  данном
случае  речь,  конечно,  идет  о шаге как единице измерения (том самом шаге,
который исчезает в бегущей мыши Введенского). Сломанная  нога  --  это  знак
невозможности  деления  на "шаги", дискретные единицы. Но это и просто образ
сломанной прямой, образующей круг, это образ членения прямой. В "Лапу" Хармс
включает диаграмму-план, изображающую Аменхотепа, у  которого  две  ноги  --
"финит" и "цисфинит" (2, 93). Нога "цисфинит", как я уже упоминал, указывает
на  то,  что  Аменхотеп  находится  в  вечности, в небытии, которое в "Лапе"
определяется как Нил (смесь египетских подтекстов и латинского nihil, nil
-- ничто и нуля).
     Из  дальнейшего  развития  текста  становится   ясным,   что   Мельница
принадлежит  миру  ноля,  а Он -- нет. Так, например, Он признается, что его
зрению недоступны мелкие детали,  то  есть  что  он  нечувствителен  к  миру
цисфинитных величин, все уменьшающихся, исчезающих объектов:
     М е л ь н и ц а: Поднесите к очкам
     мотылька.
     Вы близоруки?
     О н: Очень.
     Вижу среди тысячи предметов...
     М е л ь ни ц а: Извините, среди сколька?
     О н: Среди тысячи предметов
     только очень крупные штуки.



     Вокруг ноля 309
     М е л ь н и ц а: В мотыльке
     и даже в мухе есть коробочки,
     расположенные в ухе.
     На затылке -- пробочки.
     Поглядите.
     (ПВН, 115)
     Эфемерный  мотылек  постоянно  выступает  в  качестве некоего создания,
которое требуется заприходовать, измерить, классифицировать  (ср.  с  ловлей
бабочек знаками, буквами, числами, о которой недавно упоминалось). Мельница,
однако,  предлагает поднести мотылька к очкам, -- вероятно, также знаку нуля
(в силу хотя бы круглой формы и сходства с буквой О,  с  которой  начинается
это  слово).  Мотьшек  должен  в  такой  ситуации начинать дробиться, как бы
исчезая в сфере цисфинита, для которой слово "тысяча" нонсенс. Но  Он  очень
близорук  и  может  различить  "только  очень  крупные штуки". "Коробочки" и
"пробочки" (существенна эта навязчивость буквы О),  обнаруживаемые  в
мотыльке Мельницей. Все это -- геометрические формы, представляющие движение
процесса  членения.  Он  ничего  не видит, Мельница советует ему тереть глаз
слева направо, но в результате лопается оправа, и Он утверждает, что  ослеп.
Оправа  также,  вероятно,  --  одна  из  ипостасей  ноля, разламывающегося в
процессе беспрерывного членения.
     Мельница -- эквивалент цисфинитной бесконечности еще и потому, что  она
мелет  формы,  потому что ее колесо (круг, ноль) -- это колесо измельчающее,
производящее  все  более  мелкие  единицы.  Внутренняя  форма   слова
"мельница" подключена к ее метафизическому функционированию. Сюда же следует
прибавить,  что  ветряная  мельница  имеет  крылья-руки  (образ  важный  для
Хармса). Кстати, то, что кидающий камни Пушкин в "Анекдотах" "руками машет",
сближает его с мельницей.
     10
     Мельница мелет, делит и трансформирует. Этот процесс втягивает  в  себя
все слои текста -- графемы, буквы, слова, тело.
     Хармсу  принадлежит  изумительное  стихотворение "I Разрушение" (1929).
Как установил Лазарь Флейшман, стихотворение это было  написано  в  связи  с
введением  календарной  реформы,  переходом  на пятидневную неделю 1 октября
1929 года19. Но, конечно, Хармса интересует не  столько  реформа  календаря,
сколько иное деление времени, с ней связанное.
     Как    свидетельствует   само   название   стихотворения,   оно   имеет
апокалипсический смысл, отсылающий к финальному разрушению мира.
     _________
     19 Реформа была отменена в  1931  году.  Флейшман  Л.  Об  одном
загадочном  стихотворении  Хармса//  Stanford  Slavic  Studies.  I. 1987. Р.
247-258.


     310 Глава 10
     Апокалипсис, как известно,  в  своей  структуре  в  перевернутой  форме
воспроизводит  сотворение  мира. Семь печатей, семь ангелов, откровение семи
церквам и т.д. воспроизводят структуру творения, которое заняло шесть  дней,
вместе  с  днем  отдыха  Бога  составляющих  седьмицу недели. Именно в таком
контексте и следует понимать первую строку стихотворения:
     Неделя -- вкратце духа путь.
     Неделя -- вешка, знак семи.
     Неделя -- великана дуля.
     Неделя в буквах неделима.
     Так неделимая неделя
     для дела дни на доли делит,
     в буднях дела дикой воли
     наше тело в ложе тянет.
     (2, 13)
     "Путь духа" здесь и путь творения, и путь финального разрушения.
     Сложности,  связанные  с  неделей  как  седьмицей,   очевидны   уже   в
Апокалипсисе  Св.  Иоанна.  Остин  Фаррер  обратил внимание на тот факт, что
дважды перечисление седьмиц в "Откровении" прерывается после шести.  Так,  в
видении   семи   печатей   неожиданно   после   шестой   печати  и  описания
землетрясения, отметившего "великий день гнева Его", изложение "прерывается"
описанием четырех Ангелов и спасенных из 12-ти  колен  Израилевых,  а  затем
описанием  "великого  множества из всех народов". И лишь после этого следует
седьмая  печать,  знаменующая  безмолвие.  То  же  самое  повторяется  и   в
перечислении  труб.  После  шестой  трубы  и  перед  седьмой  опять  следуют
"отступления".
     Фаррер связал  такую  странную  структуру  с  двусмысленностью  понятия
недели  у  евреев  и  христиан.  У  евреев неделя начинается в воскресение и
кончается в субботу. Именно суббота -- седьмой день творения и день  отдыха.
У христиан же день отдыха -- воскресение, то есть, по существу, восьмой день
недели  или  первый  день  новой недели. По мнению Фаррера, Св. Иоанн как бы
соединяет в своем  тексте  еврейскую  и  христианскую  недели.  Шестой  день
выступает как кульминация действия, после которой наступает пауза субботы --
которой  соответствуют  "отступления", а затем следует день новой "теофании"
-- воскресение, которому соответствуют седьмая  печать  и  седьмая  труба20.
Нечто  сходное наблюдается и в сюжете страстей Господних. Христа распинают в
пятницу, воскресает  он  в  воскресение.  Суббота  оказывается  своеобразной
паузой, "нулевым" днем.
     Такая  же  сложная  структура  счисления  характерна  и для славянского
(российского) календаря. Историки  противопоставляли  церковную  неделю  так
называемой   славянской.   Считалось,  что  церковная  неделя  начинается  с
воскресения, а славянская -- с понедельника, о  чем  говорят  названия  дней
недели, производные от числительных.
     _____________
     20  Farrer Austin. A Rebirth of Images. The Making of St. John's
Apocalypse. Boston: Beacon Press, 1963. P. 39.


     Вокруг ноля 311
     Такому счету, однако, противоречит среда, ибо  ее  срединное  положение
оправдано  только  для  недели, начинающейся с воскресения. Это противоречие
либо  устраняется  ссылкой  на   неисконность,   заимствованность   названия
среда,  либо  объясняют контаминацией двух типов недельного счета: от
воскресения и от понедельника21.
     С. М. Толстая показала, что и рамках  церковного  календаря  счет  дней
недели не унифицирован. Недели от Пасхи до Троицы начинаются в воскресение и
носят  названия  по  начальному  дню, -- например, светлая неделя начинается
Светлым воскресением. Недели же троицкого цикла,  отсчитываемые  от  Троицы,
начинаются  с  понедельника  и  называются  по  воскресению, их завершающему
(вербная  неделя  предшествует  Вербному  воскресению).  Первый  тип  недель
Толстая  назвала  "проспективным", второй -- "ретроспективным". Последняя же
неделя цикла -- страстная -- вообще не имеет воскресения22.
     Таким образом, для недель вообще нехарактерно стабильное членение,  они
представляют  собой  образования,  напоминающие нерасчленимость троичности у
Флоренского (см. главу "Троица существования"). Неделя, будучи совокупностью
дискретных  фрагментов  времени  (дней),  в  действительности  не  поддается
рассечению, членению. Не случайно срединный день недели как бы ускользает из
середины.  "I  Разрушение"  написано  в  ноябре 1929 года, а в декабре Хармс
пишет новогодний стих, который кончает следующей строчкой: "Но тут наступает
0 часов и начинается Новый Год" (2, 17). Неделя как  раз  не  имеет  нулевой
отметки,  позволяющей  членить время. Такая отметка похожа на условную линию
рассечения, не имеющую толщины.
     Возможно, четвертый "случай", "Сонет",  в  котором  обсуждается,  когда
следует   цифра   семь,   перед  или  после  восьми,  также  связан  с  этой
двусмысленностью понимания недели у христиан  --  одновременно  и  семи-,  и
восьмидневной, и с неясностью места воскресения
     в этом ряду.
     Из  этой  неурядицы  следует  то,  что  неделя  не может быть логически
поделена.  Место   еврейской   субботы   в   Апокалипсисе   вообще   поэтому
пропускается, как пауза, как ноль. Для Хармса существенен тот факт, что само
слово "неделя" означает неделимость и что цифра семь, которая с ней связана,
не имеет делителей.
     Деление  недели  происходит  за  счет  выделения  из  этого слова неких
"составляющих". То, что представлялось неделимым, обнаруживает  внутри  себя
членения.   Первая   строфа   уснащается   некими  частями,  так  или  иначе
заключенными в неделю, если и не в качестве прямых анаграмм, то,  во  всяком
случае,  в  качестве  параграмм:  дуля,  дело,  доля,  делит. Длительность и
неделимость недели, однако,  кончаются,  когда  она  начинает  строиться  не
вокруг цифры семь, а вокруг цифры
     _______________
     21  Толстая  С.  М.  К  соотношению  христианского  и  народного
календаря у славян: счет и оценка дней недели // Языки культуры  и  проблемы
переводимости / Под ред. Б. А. Успенского. М.: Наука, 1987. С. 156.
     22 Тамже.С. 157.


     312 Глава 10
     пять.  Эта  неожиданная делимость связана с антропоморфностью пяти23, с
тем, что пять -- число пальцев на руке.
     Название стихотворения "I Разрушение" -- загадочно. Штрих перед  словом
"разрушение"   --   это   и  знак  рассечения,  линия  разреза,  разрушения,
вычеркивания, и цифра один, то есть единица как основание счисления. Но это,
возможно, и указание на некий первый тип  разрушения.  Название  могло  быть
скалькировано  с загадочного дюреровского "Меланхолия I", которое, по мнению
Панофского, означает как раз "первый тип меланхолии"24.
     Тогда "I Разрушение" -- это именно перевертыш первого  дня  творения  в
апокалипсическом  ключе.  Первый  день  творения  с  точки  зрения  теологии
представляет непростую проблему. Напомню  текст  книги  "Бытие",  касающ