сказал Уллман. - Но пока вас здесь
трое, возможные проблемы умножаются. Я уже говорил об этом мистеру  Шокли,
теперь я поставил в известность вас. Он ответил, что берет  это  под  свою
ответственность   и   вы,   очевидно,    тоже   готовы   взять   на   себя
ответственность...
     - Да.
     - Очень хорошо. Я согласен, поскольку выбор у меня невелик. И все  же
я предпочел бы нанять  неженатого  студента,  который  взял  академический
отпуск. Ну, может быть, вы и справитесь.  Теперь  я  передам  вас  мистеру
Уотсону, который проведет вас по цокольному этажу и нашей территории.  Но,
может быть, у вас есть еще вопросы?
     - Нет. Никаких.
     Уллман встал.
     - Надеюсь, вы не в обиде, мистер Торранс. В том, что я  вам  изложил,
нет ничего личного. Я только хочу, чтобы дела "Оверлука" шли,  как  нельзя
лучше. Это отличный отель. И хочется, чтобы он таким и оставался.
     - Нет. Не в обиде. - Джек снова сверкнул широкой  рекламной  улыбкой,
но порадовался, что Уллман не подал ему руки. Обида была. Еще какая.



                                2. БОУЛДЕР

     Выглянув из кухонного окна, она увидела, что он просто сидит на  краю
тротуара, не играя ни грузовичками, ни  фургоном,  ни  даже  глайдером  из
бальсы, которому так радовался всю неделю  с  тех  пор,  как  Джек  принес
игрушку в дом. Просто сидит, уперев локти в  бедра,  окунув  подбородок  в
ладони и  высматривает  их  старенький  фольксваген  -  пятилетний  малыш,
поджидающий папу.
     Венди вдруг стало не по себе - до слез не по себе.
     Она повесила посудное полотенце на перекладину возле раковины и пошла
вниз, застегивая две верхние пуговицы халата. Джек со своей гордостью! ЭЙ,
НЕТ, ЭЛ, ПРОТЕКЦИИ МНЕ НЕ  НАДО.  ПОСЛЕДНЕЕ  ВРЕМЯ  У  МЕНЯ  ВСЕ  ТИП-ТОП.
Щербатые стены  в  подъезде  были  исписаны  цветными  мелками,  восковыми
карандашами и аэрозольной краской. От крутой лестницы  чуть  что  отлетали
щепки. Дом пропитался кислым запахом старья - да  что  это  за  место  для
Дэнни после аккуратного кирпичного домика в Стовингтоне? Соседи сверху,  с
четвертого  этажа,  официально  не  были  женаты,  но,  если  это  ее   не
беспокоило, то беспокоили их постоянные злобные стычки. Парня сверху звали
Том. После того, как бары закрывались, соседи возвращались домой  и  война
начиналась всерьез - по сравнению с этим остальные дни недели  были  всего
лишь разминкой. Джек называл это "ночные бои по пятницам", но это было  не
смешно. Женщина -  ее  звали  Илейн  -  под  конец  ударялась  в  слезы  и
безостановочно повторяла: "Не надо, Том. Пожалуйста, не надо". А  он  орал
на нее. Однажды они даже разбудили Дэнни, а Дэнни  спит,  как  убитый.  На
следующее утро Джек перехватил Тома, когда тот выходил и, отведя  подальше
по тротуару, что-то сказал ему. Том расшумелся  было,  начал  грозить,  но
Джек добавил еще что-то - слишком тихо, чтоб Венди могла расслышать, -  и,
мрачно покачав головой, Том ушел,  и  все.  Это  случилось  неделю  назад,
несколько дней было получше, но с  выходных  жизнь  стала  возвращаться  в
нормальное - простите, в ненормальное  -  русло.  Для  мальчика  это  было
нехорошо.
     Снова накатило чувство горечи, но сейчас Венди шла во двор и подавила
его. Подобрав юбку, она уселась на край тротуара рядом с сыном и спросила:
     - В чем дело, док?
     Он улыбнулся, но улыбка вышла формальной.
     - Привет, ма.
     Между обутых в кроссовки ног стоял глайдер. Венди заметила, что  одно
крыло треснуло.
     - Хочешь, посмотрю, что тут можно сделать, милый?
     Дэнни вернулся к созерцанию улицы.
     - Нет. Папа сделает.
     - Док, папа может до ужина не вернуться. В горы путь неблизкий.
     - Думаешь, машинка сломается?
     - Нет, не думаю. -  Но  он  дал  Венди  новую  причину  для  тревоги.
СПАСИБО, ДЭННИ, ЭТОГО МНЕ И НЕ ХВАТАЛО.
     - Папа сказал, она может, - сообщил Дэнни небрежным, почти  скучающим
тоном. - Он сказал, бензонасос забит дерьмом.
     - Дэнни, не говори такие слова.
     - Бензонасос? - спросил он с искренним удивлением.
     Она вздохнула.
     - Нет, "забит дерьмом". Не говори так.
     - Почему?
     - Это вульгарно.
     - Ма, а как это - вульгарно?
     - Ну, все равно, как ковырять в носу за столом или делать  пи-пи,  не
закрыв дверь туалета.  Или  говорить  что-нибудь  вроде  "забит  дерьмом".
Дерьмо - вульгарное слово. Хорошие люди так не говорят.
     - А папа говорит. Когда  он  смотрел  мотор  в  машинке,  то  сказал:
"Господи, насос-то забит дерьмом". Разве папа плохой?
     КАК ТЫ СПРАВЛЯЕШЬСЯ С ЭТИМ, УИННИФРЕД? ТРЕНИРУЕШЬСЯ?
     - Папа хороший, но ведь он взрослый. И  очень  следит  за  тем,  чтоб
ничего такого не сказать при тех, кто не поймет.
     - Как дядя Эл, да?
     - Да, правильно.
     - А когда я вырасту, мне можно будет так говорить?
     - Думаю, ты будешь так говорить, понравится мне это или нет.
     - А во сколько лет?
     - Двадцать звучит неплохо, а, док?
     - Как долго ждать...
     - Понимаю, что долго, но, может, ты попробуешь?
     - Ладно...
     Дэнни снова  уставился  на  дорогу.  Он  чуть  пригнулся,  как  будто
собрался встать, но подползал ярко-красный жук, и это  было  куда  большей
новостью. Он опять расслабился.  Венди  задумалась,  насколько  переезд  в
Колорадо отразился на Дэнни. Он ничего не  говорил,  но  она  тревожилась,
замечая,  сколько  времени  он  проводит  наедине  с  собой.  В   Вермонте
дети-ровесники Дэнни были у троих преподавателей, коллег Джека, и там  был
детский сад, но здесь не было никого, с кем Дэнни мог бы  играть.  Большую
часть квартир  занимали  студенты  университета,  женатых  пар  здесь,  на
Арапаго-стрит, было раз-два и обчелся, и только совсем у немногих -  дети.
Она насчитала около дюжины студентов или старших школьников, трех  грудных
младенцев - и все.
     - Мам, почему папа потерял работу?
     Выброшенная из раздумий Венди забарахталась в поисках ответа.  Они  с
Джеком уже обсуждали, как выйти из положения,  если  Дэнни  задаст  именно
этот вопрос, и диапазон ответов  колебался  от  уклончивых  объяснений  до
чистой, лишенной всякого глянца, правды. Но  Дэнни  не  спрашивал.  Вопрос
прозвучал только сейчас, когда Венди чувствовала себя подавленной и меньше
всего готовой отвечать на него. Однако Дэнни не  отводил  глаз,  возможно,
читая на ее лице смущение и делая из этого свои выводы. Она подумала,  что
побуждения  и  действия  взрослых  должны   казаться   детям   такими   же
значительными и зловещими, какими кажутся опасные звери под сенью  темного
леса. Детей дергают туда-сюда, как марионеток, а  зачем  и  почему  -  они
представляют себе лишь смутно. Эта мысль опять  привела  ее  в  состояние,
опасно близкое к слезам, и, стараясь прогнать их, она  нагнулась,  подняла
сломанный глайдер и принялась вертеть его в руках.
     - Дэнни, помнишь, папа тренировал дискуссионную команду?
     - А как же, - сказал он. - Спор для потехи, да?
     - Верно. - Она все вертела  в  руках  глайдер,  разглядывая  название
"Спидоглайд"  и  голубые  звездочки  переводных  картинок  на  крыльях   и
спохватилась, что рассказывает сыну чистую правду.
     - Там был мальчик по имени Джордж Хэтфилд, папе пришлось выгнать  его
из команды. То есть, у Джорджа получалось хуже,  чем  у  некоторых  других
ребят. Джордж сказал, что папа выгнал его  потому,  что  невзлюбил,  а  не
потому, что он не справился. Потом Джордж сделал гадость. Думаю, ты знаешь
об этом.
     - Это он провертел дырки в шинах нашей машинки?
     - Да, он. После уроков, а папа поймал его за этим. -  Тут  она  снова
замялась, но теперь деваться было некуда, выбор  сузился:  то  ли  сказать
правду, то ли солгать.
     - Папа... иногда он поступает так, что потом жалеет об этом.  Бывает,
он не думает,  как  следовало  бы.  Не  слишком  часто,  но  иногда  такое
случается.
     - Он сделал Джорджу Хэтфилду больно, как мне, когда  я  рассыпал  все
его бумаги, да?
     ИНОГДА...
     (Дэнни с загипсованной рукой...)
     ОН ПОСТУПАЕТ ТАК, ЧТО ПОТОМ ЖАЛЕЕТ ОБ ЭТОМ.
     Венди свирепо заморгала, загоняя слезы обратно.
     - Почти так, милый. Папа ударил Джорджа,  чтоб  тот  перестал  резать
шины, а Джордж стукнулся головой. Тогда те, кто отвечает за школу сказали,
что Джордж больше не может ходить в нее, а папа - учить в  этой  школе.  -
Она замолчала, с опаской ожидая потока вопросов.
     - А, - сказал Дэнни и снова принялся смотреть на дорогу.
     Тема явно была закрыта. Если бы только и для Венди было так же просто
закрыть эту тему. Она поднялась.
     - Пойду наверх, выпью чаю,  док.  Хочешь  парочку  печений  и  стакан
молока?
     - Я лучше подожду папу.
     - Не думаю, что он доберется домой раньше пяти.
     - Может, он рано приедет.
     - Может и так, - согласилась она. - Вдруг успеет.
     Она была уже на полпути к дому, когда он позвал: "Ма!"
     - Что, Дэнни?
     - Тебе хочется уехать в этот отель и жить там зимой?
     Ну который из пяти тысяч  ответов,  скажите  на  милость,  надо  было
выбрать? Объяснить, что она думала вчера? Или прошлой ночью?  Или  сегодня
утром? Каждый  раз  бывало  иначе,  спектр  менялся  от  ярко-розового  до
глухо-черного. Она сказала:
     - Если этого хочет твой отец,  значит,  и  я  хочу  того  же.  -  Она
помолчала. - А ты что скажешь?
     - По-моему, мне хочется, - наконец сказал он. - Тут  играть  особенно
не с кем.
     - Скучаешь по приятелям, да?
     - Иногда скучаю, по Скотту и Энди. Вот и все.
     Она вернулась к нему и поцеловала, взъерошив светлые  волосы,  только
начавшие терять младенческую тонкость. Малыш был  таким  серьезным  и  она
иногда задумывалась, каково ему  жить  с  такими  родителями,  как  они  с
Джеком. Светлые  надежды,  с  которых  все  начиналось,  свелись  к  этому
малоприятному дому в чужом для них городе. Перед  глазами  опять  появился
Дэнни с загипсованной рукой.  Кто-то  на  небесах,  отвечающий  за  Службу
Промысла Господня, совершил ошибку, которую, как опасалась Венди,  уже  не
исправить,  а  расплатиться  за  нее  сможет  самый   невинный   сторонний
наблюдатель.
     - Держись подальше от дороги, док, -  сказала  она,  крепко  обхватив
его.
     - Железно, ма.
     Она поднялась наверх, в кухню. Поставила чайник и выложила на тарелку
для Дэнни парочку "Орео" - вдруг, пока она будет  спать,  он  решит  пойти
наверх. Сидя у  стола  перед  своей  большой  керамической  чашкой,  Венди
смотрела в окно на Дэнни: он по-прежнему сидел на кромке тротуара,  одетый
в джинсы и великоватую темно-зеленую фуфайку  с  надписью  "Стовингтонская
подготовительная", глайдер теперь лежал рядом с ним. Весь день она боялась
расплакаться, и вот слезы  хлынули  ливнем,  так,  что  Венди  с  рыданием
склонилась в идущий от чая ароматный пар и расплакалась, горюя и тоскуя  о
прошлом и в страхе перед будущим.



                                 3. УОТСОН

     "ВЫ ВЫШЛИ ИЗ СЕБЯ", СКАЗАЛ УЛЛМАН.
     - Добро, вот ваша топка, - сказал  Уотсон,  включая  свет  в  темной,
пропахшей плесенью комнате. Он оказался  упитанным  мужчиной  с  пушистыми
соломенными волосами, одетым в белую  рубашку  и  темно-зеленые  китайские
штаны. Он распахнул маленькое  зарешеченное  окошко  на  корпусе  топки  и
вместе с Джеком заглянул внутрь.
     - Вот тут главная горелка.  -  Ровная  бело-голубая  струя  монотонно
шипела, с разрушительной силой поднимаясь вверх  по  желобу,  но  ключевое
слово - подумал Джек, - РАЗРУШИТЕЛЬНАЯ, а не ЖЕЛОБ: сунь туда руку и через
три секунды получится жаркое.
     ВЫШЛИ ИЗ СЕБЯ.
     (Дэнни, с тобой все в порядке?)
     Топка занимала всю комнату, она была куда больше и старее, чем  Джеку
приходилось видеть.
     - Горелка работает бесперебойно, - сообщил  Уотсон.  -  Там,  внутри,
датчик замеряет температуру. Если она падает  ниже  определенного  уровня,
система включает звонок у вас в квартире. Котел за стенкой, с той стороны.
Пошли, провожу. - Он захлопнул решетку и, обойдя массивную железную  топку
сзади, провел Джека к другой двери. Железо излучало жар,  от  которого  не
хотелось двигаться, и Джек  почему-то  подумал  о  большой  сонной  кошке.
Уотсон звенел ключами и насвистывал.
     ВЫШЛИ ИЗ...
     (Когда он вернулся к себе в кабинет и увидел, как Дэнни стоит  там  в
одних трусиках и  улыбается,  рассудок  Джека  медленно  застлало  красное
облако ярости. Изнутри, с его точки зрения, все представлялось долгим,  но
не заняло, должно быть, и минуты. Так  кажутся  долгими  некоторые  сны  -
плохие сны. Казалось, пока Джека не было, Дэнни разворошил в кабинете  все
ящики, раскрыл все дверцы. Стенной шкаф, полки,  вращающийся  стеллаж  для
книг. Все ящики стола, как один, зияли, вытащенные до упора. Его рукопись,
трехактная пьеса, которую он медленно разрабатывал из написанного семь лет
назад, еще в его бытность студентом, рассказика, была раскидана  по  всему
полу. Когда Венди  позвала  его  к  телефону,  он  исправлял  второй  акт,
потягивая пиво, и Дэнни вылил на страницу всю банку. Не  исключено,  чтобы
посмотреть, как оно пенится. ПЕНИТСЯ, ПЕНИТСЯ, слово все звучало и звучало
у Джека в голове, как единственная струна в расстроенном пианино,  замыкая
электрическую цепь его ярости. Он медленно  шагнул  к  своему  трехлетнему
сыну, который смотрел на него снизу вверх  с  довольной  улыбкой,  радуясь
тому, какую удачную работу только что закончил в папином  кабинете;  Дэнни
начал было что-то говорить, но тут Джек ухватил его за  руку,  согнув  ее,
чтобы заставить бросить  зажатые  в  ней  ластик  для  пишущей  машинки  и
автоматический карандаш. Дэнни слегка вскрикнул... нет... говори правду...
он пронзительно закричал.  Как  же  тяжело  вспоминать  этот  единственный
глухой звук струны Спайка Джонса в тумане гнева. Где-то Венди  спрашивала,
что случилось. Ее слабый голос тонул в заволокшей его  изнутри  мгле.  Это
касалось только их двоих. Он рывком развернул Дэнни, чтобы  шлепнуть  его,
его пальцы - большие пальцы взрослого человека - впились в  скудную  плоть
руки малыша, смыкаясь вокруг нее  в  сжатый  кулак,  а  треск  сломавшейся
косточки  был  негромким,  негромким,  да  нет,  он  был  очень   громким,
ОГЛУШИТЕЛЬНЫМ, но не  громким.  Как  раз  таким,  чтобы  стрелой  пронзить
красный туман - но вместо того, чтобы впустить солнечный свет,  этот  звук
впустил темные тучи стыда и раскаяния, ужас,  мучительные  судороги  духа.
Чистый звук, по одну сторону  которого  -  прошлое,  а  по  другую  -  все
будущее; такой звук бывает, когда ломаешь об колено лучинку  или  лопается
грифель карандаша. По другую сторону - мгновение  полнейшей  тишины,  быть
может, из уважения к начавшемуся будущему, той жизни, что осталась ему. На
глазах Джека лицо Дэнни теряло краски, становилось похожим на  сыр,  глаза
мальчика, всегда большие, сделались еще больше и потускнели. Он  уверился,
что сейчас мальчик  замертво  упадет  в  разлитое  по  бумагам  пиво:  его
собственный голос, слабый и пьяный, глотал  слова  пытаясь  повернуть  все
вспять, как-нибудь обойти не слишком  громкий  звук  треснувшей  косточки,
найти дорогу в прошлое  -  есть  ли  в  этом  доме  статус  кво?  -  голос
выговаривал: ДЭННИ С ТОБОЙ ВСЕ  В  ПОРЯДКЕ?  Ответный  пронзительный  крик
Дэнни, потом потрясенное аханье Венди, когда та вошла к ним и увидела, под
каким странным углом согнута в локте ручка Дэнни: в том мире, где  обитают
нормальные семьи, руки под такими углами свисать не  должны.  Крик  Венди,
когда она схватила сына в объятия, бессмысленный лепет: О ГОСПОДИ,  ДЭННИ,
О ГОСПОДИ, ГОСПОДИ ТЫ БОЖЕ МОЙ, ТВОЯ  РУЧКА;  а  Джек  так  и  стоял  там,
оглушенный, отупевший, пытаясь понять, как же такое могло  случиться.  Так
он и стоял, а, встретившись глазами  с  глазами  жены,  понял,  что  Венди
ненавидит  его.  Он  не  сообразил,  что  эта  ненависть  могла   означать
практически: только позже до него дошло, что Венди  могла  уйти  от  него,
отправиться в мотель, а утром вызвать юриста, занимающегося разводами, или
позвонить  в  полицию.  Он  чувствовал  себя  ужасно.  Как   перед   лицом
надвигающейся смерти. Потом  она  кинулась  к  телефону  и  набрала  номер
больницы; плачущий мальчик висел на сгибе ее руки, но Джек за ней не пошел
- он просто стоял посреди разваленного кабинета,  чувствуя  запах  пива  и
раздумывая...)
     ВЫ ВЫШЛИ ИЗ СЕБЯ.
     Он с силой провел рукой  по  губам  и  пошел  следом  за  Уотсоном  в
котельную. Там было сыро, но лоб, ноги и живот Джека  покрылись  противным
липким потом не от сырости. От воспоминаний -  с  той  ночи,  померещилось
ему, прошло не два года, а два часа. Никакого разрыва во времени не  было.
Вернулись стыд и отвращение, вернулось ощущение, что он никчемный  человек
- а от этого ему всегда хотелось напиться, но желание напиться погружало в
еще более беспросветное отчаяние: сумеет ли он хоть один час - не  неделю,
даже не день, понимаете, один только час - пробыть начеку, чтобы страстное
желание напиться не застало его врасплох, как сейчас?
     - Котел, - объявил Уотсон. Из бокового кармана он извлек красно-синий
платок, решительно и трубно высморкался и вновь упрятал его с глаз  долой,
предварительно быстро  глянув  внутрь  -  вдруг  там  окажется  что-нибудь
интересное?
     Котел - длинная цилиндрическая емкость из металла с медным покрытием,
вся в заплатах - был установлен на четырех цементных блоках. Он оседал под
путаницей теплотрассы, уходящей к высокому, украшенному фестонами  паутины
потолку подвала. Справа от Джека от находящейся в соседнем помещении топки
сквозь стену шли две трубы обогрева.
     - Вот он манометр, - Уотсон похлопал по нему. - Фунты  на  квадратный
дюйм, "пси". Это, думаю, вы знаете. Сейчас я догнал до  ста,  но  ночью  в
комнатах холодновато. Несколько клиентов пожаловались - что,  мол,  такое,
мать вашу так. Психи они - понаехали в горы в сентябре. А потом,  котел-то
наш - старичок. Заплаток  на  нем  больше,  чем  на  штанах,  что  раздают
благотворительные комитеты. - На свет божий явился платок.  Трубный  звук.
Быстрый взгляд. Платок исчез.
     - Простыл,  чтоб  его,  -  пояснил  разговорчивый  Уотсон.  -  Каждый
сентябрь простываю. То вожжаюсь тут с этим старьем, а то траву  подстригаю
или граблями махаю  на  площадке  для  роке.  Просквозит  -  готово  дело,
простыл, говаривала моя мамаша. Упокой, Господи, ее душу,  она  уже  шесть
лет как померла. Рак сожрал. Подцепишь рак - готовь завещание.
     Коли будете держать давление около пятидесяти - ну, может шестьдесят,
- так и хватит. Мистер Уллман-то велит один день топить в западном  крыле,
другой  -  в  середине,  а  после  того  -  в   восточном.   День-деньской
"гав-гав-гав", прям как одна из тех шавок, что тяпнет  за  ногу,  а  потом
побежит да обделает весь коврик. Кабы мозги были черным порошком, ему носа
было б не высморкать. Иногда такое видишь, что аж зло берет - не  из  чего
стрельнуть.
     Глядите сюда. Тянешь за  эти  колечки  -  открываются  и  закрываются
трубы. Я все вам пометил. С синими  бирками  идут  в  номера  в  восточном
крыле. Красные бирки  -  середка.  Желтые  -  западное  крыло.  Соберетесь
протопить в западном крыле, не забудьте, что оно-то погоду  и  ловит.  Как
задует, комнаты делаются холодными, ни дать, ни взять, фригидная  баба,  у
которой все нутро льдом набито. В те дни, когда топишь в  западном  крыле,
можно догнать давление до восьмидесяти. Сам бы я так и сделал.
     - Термостаты наверху... - начал Джек.
     Уотсон  неистово  замотал  головой,  так,   что   волосы   пружинисто
запрыгали.
     - Они  не  подсоединены.  Так,  показуха.  Кой-кто  из  калифорнийцев
думает, что коли в их спальне, мать ее так, пальму не вырастишь,  дак  это
непорядок. Тепло поднимается отсюда, снизу. Но за давлением смотреть все-ж
таки приходится. Видите, ползет?
     Он постучал по основной шкале. Пока Уотсон вел свой монолог,  стрелка
уползла  со  ста  футов  на  квадратный  дюйм  к  ста