творный сон.
     Джек лежал на своей половине лицом  к  стене,  с  открытыми  глазами,
слушая медленное, размеренное дыхание Венди. Вкус растворившегося аспирина
еще держался на языке, отчего тот казался шершавым и слегка онемевшим.  Эл
Шокли позвонил в четверть шестого -  в  четверть  восьмого  по-восточному.
Венди с Дэнни сидели внизу перед камином в вестибюле и читали.
     - Лично, - сказал оператор. - Мистера Джека Торранса.
     - Я у телефона. - Он перехватил трубку правой рукой, левой откопал  в
кармане носовой платок и обтер им саднящие губы. Потом закурил сигарету. В
следующий момент в ухе раздался громкий голос Эла:
     - Джекки, малыш, ради всего святого, что ты задумал?
     - Привет, Эл. - Он затушил сигарету и схватил экседрин.
     - Что происходит, Джек? Сегодня днем мне позвонил Стюарт Уллман,  это
был такой странный звонок... Когда Стью Уллман звонит по межгороду за свой
счет, понятно, что дела хреновые.
     - Эл, Уллману тревожиться нечего и тебе тоже.
     - О чем именно  нам  нечего  тревожиться?  Послушать  Стью,  так  тут
какой-то гибрид шантажа и художественного очерка про "Оверлук" в  "Нэшенэл
Энквайрер". Ну, говори, мальчик.
     - Я хотел немножко подразнить его, - сказал Джек. - Когда я  приходил
к нему устраиваться на работу, ему приспичило перетряхнуть все мое грязное
белье. "Проблема пьянства". "Последнее место работы  вы  потеряли,  потому
что изувечили ученика". "Сомневаюсь,  годитесь  ли  вы  вообще  для  такой
работы". И так далее. А завелся я, поскольку Уллман потащил на свет  божий
всю мою биографию из-за того, что так обожает  проклятый  отель.  Красавец
"Оверлук". Ну, в подвале я нашел альбом с вырезками. Кто-то собрал  вместе
все наименее приятное о храме Уллмана... и мне показалось, что  в  нем  не
один час шла небольшая черная месса.
     - Надеюсь, Джек, это метафора. - Тон Эла пугал своей холодностью.
     - Да. Но я и правда выяснил...
     - История отеля мне известна.
     Джек почесал в затылке.
     - Вот я и позвонил,  подразнил  его  этим.  Признаю,  мысль  была  не
слишком блестящей, больше не буду. Конец рассказа.
     - Стью сказал, ты и сам  собрался  проветрить  кое-что  из  "грязного
белья".
     - Стью - мудак! - рявкнул Джек в трубку. - Да, я сказал  ему,  что  у
меня появилась идея написать про "Оверлук". По-моему, этот отель -  символ
американского характера периода после второй мировой. Ну...  понятно,  это
звучит очень напыщенно, я плохо  выразился...  но  так  оно  и  есть,  Эл!
Господи, может получиться грандиозная книга! Но - в далеком будущем,  могу
обещать. Сейчас на моей тарелке больше, чем мне по силам съесть, и...
     - Джек, так дело не пойдет.
     Он обнаружил, что таращит глаза на черную  телефонную  трубку,  не  в
состоянии поверить в то, что, несомненно, услышал.
     - Что? Эл, ты сказал?..
     - Я сказал то, что сказал. Насколько  далеко  твое  далекое  будущее,
Джек? Для тебя это может означать два года, возможно лет пять. Для меня  -
тридцать или сорок, я ведь рассчитываю  еще  долго  иметь  касательство  к
"Оверлуку".  Как  подумаю,  что  ты  насобираешь   всяких   пакостей,   да
пропихнешь, как шедевр американской литературы... блевать охота.
     Джек потерял дар речи.
     - Я пытался помочь тебе, малыш Джекки. Мы вместе  прошли  войну  и  я
думал, что обязан немного помогать тебе. Помнишь войну?
     - Помню, - пробормотал Джек, но угли обиды и возмущения уже тлели под
сердцем. Сперва Уллман, потом Венди,  теперь  Эл.  Что  ж  это  такое?  Он
поплотнее сжал губы, потянулся к сигаретам и уронил их на пол. Неужто  ему
когда-то нравился этот хрен дешевый,  который  говорит  с  ним  из  своего
отделанного красным деревом кабинетика в Вермонте? Неужто нравился?
     - Перед тем, как ты избил того парнишку Хэтфилда, - продолжил Эл, - я
уговорил Совет не выгонять тебя и даже исхитрился  заставить  их  обдумать
твое пребывание в должности. Ты сам все испортил. Я пристроил тебя в  этот
отель - прекрасное тихое место - чтобы ты пришел в себя, закончил пьесу  и
переждал, пока мы с Гарри Эффингером сумеем убедить остальных  ребят,  что
они здорово ошиблись. Теперь,  похоже,  целясь  на  добычу  покрупнее,  ты
собрался откусить мне руку. Так-то ты благодаришь друзей, Джек?
     - Нет, - прошептал тот.
     Сказать больше он не посмел. В голове стучали  жаркие,  едкие  слова,
они просились наружу. Джек в  отчаянии  попытался  подумать  про  Дэнни  и
Венди, которые зависят от него, про Дэнни и  Венди,  которые  мирно  сидят
внизу у огня и трудятся над букварем для второго класса, полагая, что  все
о'кей. Если он потеряет работу,  что  тогда?  Ехать  в  Калифорнию  на  их
изношенном фольксвагене  с  плохо  работающим  бензонасосом,  как  семейка
каких-нибудь стукнутых пыльным мешком оклахомцев? Он сказал себе: скорее я
на коленях буду упрашивать Эла, чем  допущу  такое;  но  слова  все  равно
упрямо пытались выплеснуться, и державшая раскаленные провода  его  ярости
рука стала липкой.
     - А? - быстро сказал Эл.
     - Нет, - ответил он. - С друзьями я обращаюсь не так. Ты-то знаешь.
     - Откуда? Худший вариант: ты собрался опоганить  мой  отель,  выкопав
трупы, достойно похороненные годы тому назад.  Лучший:  ты  звонишь  моему
несдержанному, зато исключительно компетентному управляющему, доводишь его
до бешенства, и это часть... какой-то дурацкой детской игры.
     - Это больше, чем игра,  Эл.  Тебе  проще.  Тебе  не  надо  принимать
милостыню от богатого приятеля. Тебе не нужен друг в Совете, потому что ты
сам в Совете. Тот факт, что еще шаг - и ты  начал  бы  повсюду  таскать  с
собой спрятанную в пакет бутылку, не очень-то упоминается, а?
     - Наверное, - сказал  Эл.  Высокие  ноты  ушли  из  его  голоса,  он,
казалось, утомился. - Но, Джек, Джек... с этим я ничего не могу  поделать.
Я не в силах изменить это.
     - Знаю, - опустошенно сказал Джек. - Я уволен? Если да, лучше скажи.
     - Нет, если сделаешь для меня две вещи.
     - Ладно.
     - Может, сперва выслушаешь условия, а потом уж будешь их принимать?
     - Нет. Давай свои условия, я их принимаю. Приходится думать еще  и  о
Венди с Дэнни. Если тебе нужны мои яйца, я пришлю их тебе по почте.
     - Ты уверен, что можешь позволить себе такую роскошь, как  жалость  к
себе, Джек?
     Он закрыл глаза и втянул сухими губами экседрин.
     - По-моему, сейчас это - единственное, что  я  могу  себе  позволить.
Валяй... я не хотел сострить.
     Эл немного помолчал. Потом сказал:
     - Во-первых, больше никаких звонков Уллману. Даже, если отель  сгорит
дотла. В этом случае звони технику-смотрителю, тому парню, что  все  время
ругается... ну, знаешь, о ком я...
     - Уотсону.
     - Да.
     - Идет. Будет сделано.
     - Во-вторых, пообещай мне, Джек - дай честное слово  -  никаких  книг
про "известный горный отель с прошлым".
     На мгновение ярость Джека возросла настолько, что он буквально не мог
вымолвить ни слова. В  ушах  громко  стучала  кровь.  Будто  ему  позвонил
какой-то живущий в двадцатом веке  князь  Медичи...  "Пожалуйста,  никаких
бородавок на портретах моих домочадцев, не то отправишься назад, в нищету.
Я признаю только красивые, приятные картины. Когда  будешь  рисовать  дочь
моего друга и делового партнера, родинку, пожалуйста, не изображай - не то
назад, в нищету. Конечно, мы друзья... мы оба -  цивилизованные  люди,  не
так ли? Мы делили постель, стол и выпивку. Мы всегда  останемся  друзьями,
договорившись не замечать ошейник, который я надел тебе - я же, по  своему
великодушию, стану хорошенько о тебе заботиться. Все, что я прошу взамен -
твою душу. Пустяк. Можно даже наплевать на то, что ты отдал ее мне, как  и
на  собачий  ошейник.  Помни,  мой  талантливый  друг,  на   улицах   Рима
полным-полно побирающихся Микеланджело..."
     - Джек? Слышишь меня?
     Он издал придушенный звук, долженствующий означать согласие.
     Тон Эла был решительным и чрезвычайно самоуверенным.
     - Честное слово, по-моему, я не  так  уж  много  прошу,  Джек.  Будут
другие книги. Нельзя же ожидать, что я стану субсидировать тебя, если...
     - Ладно, договорились.
     - Не хочется, чтобы  ты  считал,  будто  я  пытаюсь  управлять  твоим
творчеством, Джек. Ты слишком хорошо меня знаешь, просто...
     - Эл?
     - Что?
     - Дервент все еще имеет отношение к "Оверлуку"?
     - Не понимаю, какое тебе до этого дело, Джек.
     - Да нет, - отстраненно выговорил Джек. - Полагаю, никакого.  Слушай,
Эл, похоже, меня Венди зовет.  Зачем-то  я  ей  понадобился.  Я  тебе  еще
позвоню.
     - Конечно, Джекки-малыш, отлично поболтаем. Как дела? Сухенький?
     (ТЫ СВОЙ ФУНТ МЯСА С КРОВЬЮ ПОЛУЧИЛ, МОЖЕТ, ТЕПЕРЬ  ОСТАВИШЬ  МЕНЯ  В
ПОКОЕ?)
     - Суше некуда.
     -  И  я  тоже.  Честное  слово,  трезвость  мне  начинает  доставлять
удовольствие. Если...
     - Я еще позвоню, Эл. Венди...
     - Ладно. О'кей.
     Итак, Джек повесил трубку - тут-то и начались колики, заставившие его
прямо у телефона свернуться, скрючиться, как в утробе  матери  -  руки  на
животе, голова пульсирует, как чудовищный пузырь.
     Летящая оса жалит и летит дальше...
     Когда Венди пришла наверх спросить, кто  звонил,  Джека  уже  немного
отпустило.
     - Эл, - ответил он.  -  Звонил,  спрашивал,  как  дела.  Я  сказал  -
отлично.
     - Джек, на тебя страшно смотреть. Ты заболел?
     - Опять голова. Лягу  спать  пораньше.  Нет  смысла  пытаться  что-то
написать.
     - Можно, я дам тебе теплого молока?
     Он бледно улыбнулся.
     - Это было бы прекрасно.
     Сейчас он лежал рядом с ней, чувствуя бедром сонное тепло  ее  бедра.
Стоило подумать о разговоре с Элом и о том, как пришлось  унижаться  перед
ним, и Джека все еще бросало то в жар, то в холод. Придет  день  расплаты.
Когда-нибудь выйдет книга - не мягкая,  глубокомысленная  вещь,  какую  он
задумал сначала, а алмазной твердости исследование с фотографиями  и  всем
прочим;  Джек  разнесет  в  пух  и  прах  всю  историю  "Оверлука"   -   и
отвратительные, кровосмесительные сделки его владельцев, и  остальное.  Он
подаст читателю материал, разделанный, как лангуст. И если Эл Шокли связан
с империей Дервента, спаси его Господь.
     Джек, натянутый, как рояльная струна, лежал и пристально  вглядывался
в темноту, зная, что, может статься, не уснет еще много часов.


     Венди Торранс лежала, закрыв глаза, на спине, прислушиваясь  к  храпу
мужа - длинный вдох, краткая пауза  и  немного  утробный  выдох.  Куда  он
отправляется, когда засыпает, подивилась она. В какой-нибудь парк  отдыха,
Грейт Бэррингтон сновидений, где все бесплатно и нет ни жен,  ни  матерей,
чтоб говорить: "хватит уже сосисок"  или  "если  мы  хотим  попасть  домой
засветло, лучше пойдем?" Или он нырял в глубины сна на морскую  сажень,  в
бар, где никогда  не  прекращается  пьянка,  двери  распахнуты  настежь  и
подперты, а вокруг электронной игры  "хоккей"  собрались  со  стаканами  в
руках все старые дружки, над которыми возвышается Эл Шокли  в  развязанном
галстуке, с расстегнутым воротом рубашки? Туда, где нет места  ни  ей,  ни
Дэнни, а гулянка идет без конца.
     Венди  тревожилась   за   него   -   вернулось   старое   беспомощное
беспокойство, которое, как она надеялась, навсегда  осталось  в  Вермонте,
словно почему-либо не могло пересечь границу штата. Ей  не  нравилось  то,
что "Оверлук", похоже, творил с Джеком и Дэнни.
     Самым пугающим, фантастичным и не упоминавшимся  вслух  (может  быть,
невозможным для упоминания) было вот что: один за другим возвращались  все
признаки того, что Джек пьет... все, кроме одного:  он  не  пил.  Но  Джек
постоянно обтирал губы рукой  или  платком,  будто  хотел  убрать  излишек
влаги. Машинка надолго замирала,  бумажные  комки  в  корзине  для  мусора
прибавлялись. Этим вечером, после звонка  Эла,  на  столе  возле  телефона
оказалась бутылочка экседрина, но стакана с  водой  не  было.  Джек  снова
жевал таблетки. Он стал раздражаться по пустякам.  Когда  дома  бывало  уж
слишком спокойно, Джек, не отдавая себе в этом отчета,  принимался  нервно
барабанить пальцами. Он  сквернословил  все  сильнее.  Да  и  норов  Джека
начинал беспокоить Венди. Он всегда с облегчением срывался, выпускал пар -
во многом аналогично тому, как, спустившись в подвал, сбрасывал давление в
котле, начиная и заканчивая этим  свой  день.  Было  чуть  ли  не  приятно
видеть, как Джек с руганью пинает стул и тот летит через всю комнату,  или
как он с треском захлопывает  дверь.  Все  это  всегда  было  неотъемлемой
частью темперамента Джека, и вот почти полностью прекратилось. А ощущение,
что Джек все чаще злится на них с Дэнни, отказываясь выпустить  свой  гнев
наружу, ее не покидало. У котла был  манометр  -  старый,  потрескавшийся,
запачканный маслом, но еще работающий. У Джека  не  было  никакого.  Венди
никогда не умела как следует разобраться в  муже.  Дэнни  умел,  но  Дэнни
держал язык за зубами.
     И этот звонок Эла. Примерно в то  время,  когда  он  раздался,  Дэнни
потерял всякий интерес к сказке, которую они читали. Оставив Венди  сидеть
у огня, он направился к стойке  администратора,  где  для  его  машинок  и
грузовиков Джек соорудил из спичечных коробков дорогу. Там же был и  Лихой
Лиловый Лимузин, его Дэнни принялся быстро гонять взад-вперед. Делая  вид,
что читает, а на самом  деле  поглядывая  поверх  книги  на  Дэнни,  Венди
наблюдала странный сплав их  с  Джеком  манер  выражать  беспокойство.  Он
обтирал губы. Обеими руками нервно ерошил волосы,  как  делала  она  сама,
ожидая, пока Джек  вернется  из  своего  рейда  по  барам.  Она  не  могла
поверить, что Эл позвонил только, чтобы спросить, "как дела". Когда хочешь
потрепаться, звонишь Элу. Когда Эл звонит тебе, это бизнес.
     Позже, вернувшись вниз, она обнаружила,  что  Дэнни  снова  клубочком
свернулся у огня и с полным, всепоглощающим вниманием  читает  книжку  для
второго класса: приключения Джо и Рэчел с папой в  цирке.  Наблюдавшую  за
ним Венди вновь охватила странная уверенность, что Дэнни знает и  понимает
больше,  чем  допускает  философия  доктора  (зовите  меня  просто   Билл)
Эдмондса.
     - Эй, док, пора в кроватку, - сказала она.
     - Ага, ладно.
     Он сделал в книжке пометку и встал.
     - Умойся и почисти зубы.
     - О'кей.
     - Не забудь воспользоваться шелковинкой.
     - Ладно.
     Они немножко постояли рядом, глядя, как угли в печи  то  разгораются,
то гаснут. Почти по всему вестибюлю гуляли холодные сквозняки, и  уйти  из
волшебно теплого кружка подле камина было нелегко.
     - Это дядя Эл звонил? - небрежно спросила она.
     - Да-а. - Ни тени удивления.
     - Интересно, сердился ли дядя Эл на папу,  -  сказала  Венди  прежним
беспечным тоном.
     - Ага, точно, сердился, - откликнулся  Дэнни,  продолжая  смотреть  в
огонь. - Не хотел, чтобы папа писал книгу.
     - Какую книгу, Дэнни?
     - Про отель.
     С губ Венди готов был сорваться вопрос, который они с Джеком задавали
Дэнни тысячу раз: откуда ты  знаешь?  Она  не  спросила.  Ей  не  хотелось
огорчить мальчика перед  сном  или  дать  ему  понять,  что  они,  бывает,
обсуждают, откуда он узнает то, о чем вообще никак не может  знать.  А  он
знал, в этом Венди была убеждена. Болтовня доктора Эдмондса  о  наведенных
размышлениях и подсознательной логике -  всего  лишь  болтовня.  Сестра...
откуда Дэнни узнал, что в тот день она думала про Эйлин? И
     (Мне приснилось, что папа попал в аварию)
     Она потрясла головой, словно желая прояснить мысли.
     - Иди умойся, док.
     - Угу.
     Он  побежал  вверх  по  лестнице  к  их  комнатам.  Венди,   хмурясь,
отправилась на кухню подогреть Джеку молоко.
     А сейчас, лежа в постели без сна,  прислушиваясь  к  дыханию  мужа  и
ветру за окном (чудо, что днем был  только  один  снегопад,  да  и  то  не
сильный),  Венди  позволила   мыслям   полностью   переключиться   на   ее
очаровательного, приносящего столько беспокойства сына, который родился  с
личиком,  закрытым  пленкой  -  простой  мембранной  тканью,  попадающейся
врачам, наверное, один раз на каждые семьсот родов; пленкой, дающей,  если
верить болтовне старух, второе зрение.
     Она решила, что пора побеседовать  с  Дэнни  об  "Оверлуке"...  самое
время попробовать разговорить его. Завтра. Конечно. Они  вместе  поедут  в
сайдвиндерскую библиотеку посмотреть, нет ли там каких-нибудь  книжек  для
второго класса, чтоб взять их Дэнни  на  зиму,  и  она  поговорит  с  ним.
Откровенно. От этой мысли Венди полегчало и она, наконец, медленно поплыла
в сон.


     Дэнни без сна лежал у себя в спальне, открыв глаза;  левой  рукой  он
обнимал старенького, затасканного Пуха (один глаз-пуговицу Пух потерял,  а
из полудюжины швов, там, где вылезали наружу  пружины,  сыпались  опилки).
Дэнни прислушивался к спящим в своей спальне родителям. Он испытывал такое
чувство, будто вопреки своей воле был приставлен  к  ним,  чтоб  охранять.
Хуже всего бывало по ночам.  Дэнни  ненавидел  ночь  и  непрерывно  воющий
вокруг западного крыла дома ветер.
     Сверху на ниточке свисал глайдер. На столике тускло светилась лиловая
модель лимузина, принесенная снизу, с игрушечной дороги. Книжки стояли  на
полке, раскраски лежали на столе. "Всему свое место и все на своих местах,
- говорила мама. - Тогда, если тебе что-то понадобится, ты  будешь  знать,
где оно". Но сейчас вещи оказывались не на своих  местах.  Они  пропадали.
Хуже того, появлялись новые, не бросающиеся в  глаза  -  как  на  картинке
"НАЙДИ ИНДЕЙЦА". Если напрячь глаза и зажмуриться, некоторые из них  можно
было разглядеть - то, что вы с первого взгляда  принимали  за  кактус,  на
самом деле  оказывалось  бандитом,  зажавшим  в  зубах  нож,  а  в  скалах
прятались  другие,  так  что  удавалось  даже  увидеть  одно  из   злобных
безжалостных лиц, маячащее сквозь спицы колес фургона. Однако видеть  всех
сразу было невозможно и от этого становилось не по себе. Ведь  именно  те,
кого не видишь, и проскользнут за спину с томагавком в одной руке и  ножом
для снятия скальпа - в другой.
     Он беспокойно заворочался в кровати, отыскивая глазами успокоительный
свет ночника. Тут дела пошли хуже. В этом Дэнни был уверен. Сперва было не
так уж плохо, но постепенно... папа стал куда  больше  думать  о  выпивке.
Иногда он сердился на мамочку, сам не зная, за  что.  Он  бродил,  обтирая
губы платком, а взгляд был далеким и туманным. Мама беспокоилась за него и
за Дэнни тоже. Не надо было "сиять", чтобы понять это -  оно  скользило  в
тревожных маминых расспросах в тот день, когда ему показалось,  что  шланг
превратился в змею. Мистер Холлоранн сказал, что думает,  будто  все  мамы
немножко умеют "сиять", и в тот день она поняла - что-то произошло. Но  не
знала, что.
     Он  собрался  было  рассказать  ей  об  этом,  но  по   ряду   причин
воздержался. Дэнни понял, что доктор из Сайдвиндера отмахнулся и от  Тони,
и от показанного им Дэнни, как от вещей, абсолютно
     (ну, почти)
     нормальных. Расскажи он про шланг, мама могла бы  не  поверить.  Хуже
того, она могла неправильно это истолковать, подумать, что у Дэнни  ШАРИКИ
ЗА РОЛИКИ ЗАЕХАЛИ. Он немножко понимал насчет ЗАЕХАВШИХ ШАРИКОВ -  меньше,
конечно, чем насчет ЗАВЕСТИ РЕБЕНКА -  это  ему  мама  подробно  объяснила
около года назад - но достаточно.
     Однажды в детском саду приятель Дэнни Скотт ткнул пальцем в  парнишку
по имени Роберт Стэнджер -  тот  уныло  слонялся  возле  качелей  с  таким
вытянутым лицом, что  того  гляди  -  наступишь.  Отец  Робина  преподавал
арифметику в папиной школе,  а  папа  Скотта  был  там  учителем  истории.
Большинство малышей в детском саду имели отношение либо  к  Стовингтонской
подготовительной, либо к расположенному прямо за чертой города  маленькому
заводику Ай-Би-Эм. Школьные дети держались одной  кучкой,  айбиэмовские  -
другой. Были, конечн