думал тогда: "Это не на сцене. Это по-настоящему. Моя жизнь. Как можно
было пустить ее коту под хвост?"
     - Джек, положение серьезное. Страшно серьезное. Совет  попросил  меня
сообщить вам, что они решили.
     Совет желал, чтобы Джек оставил должность, и Джек пошел им навстречу.
В иных обстоятельствах срок его пребывания в  ней  закончился  бы  в  июне
этого года.
     За беседой в  кабинете  Кроммерта  последовала  самая  темная,  самая
страшная ночь в жизни Джека. Желание, нужда напиться никогда еще  не  были
столь  сильны.  Руки  тряслись.  Он   бродил,   натыкаясь   на   предметы,
переворачивая их. А еще его не покидало желание сорвать  все  на  Венди  с
Дэнни. Его норов был  подобен  злобному  зверю  на  перетершейся  привязи.
Перепугавшись, как бы не ударить их, Джек сбежал из дома. Кончилось все  у
входа в бар. От того, чтобы зайти внутрь, Джека удержало только  одно:  он
понимал, что сделай он это - и Венди, наконец, уйдет, а  Дэнни  заберет  с
собой. Он же со дня их ухода превратиться в мертвеца.
     Вместо того, чтобы зайти в бар, где темные силуэты смаковали приятные
воды забвения, он направился домой к Элу Шокли. Совет проголосовал:  шесть
- против, один - за. Этим одним и был Эл.
     Сейчас Джек набрал номер оператора, и та сообщила, что за один доллар
восемьдесят центов можно на три минуты связаться с  Элом.  "Время,  детка,
штука относительная", - подумал он и бросил в автомат восемь  четвертаков.
Пока его вызов пробирался на  восток,  слышались  то  высокие,  то  низкие
электронные гудки.
     Отцом Эла Шокли  был  Артур  Лонгли  Шокли,  стальной  барон.  Своему
единственному сыну, Элберту, он оставил состояние  и  огромное  количество
разнообразнейших  капиталовложений  и  директорских  постов  в   различных
советах. В том числе - в Совете директоров Стовингтонской подготовительной
академии, любимого объекта благотворительности старика. И Артур, и  Элберт
Шокли были ее бывшими питомцами,  вдобавок  Эл  жил  в  Барре,  достаточно
близко,  чтобы  лично  проявлять  интерес  к  школьным  делам.  В  течение
нескольких лет Эл работал в Стовингтонской школе тренером по теннису.
     Джек подружился с Элом самым естественным и неслучайным  образом:  на
всех  факультетских  и  школьных  вечеринках,  которые  оба  посещали   во
множестве, они неизменно оказывались самыми  пьяными.  Шокли  разошелся  с
женой, да и семейная жизнь Джека медленно катилась под горку, хотя он  все
еще любил Венди и не один раз искренне обещал измениться ради нее и малыша
Дэнни.
     Много раз после преподавательской вечеринки оба  упорно  гнули  свое,
перебираясь из бара в бар, пока те не закрывались, а потом останавливались
у какой-нибудь семейной  лавчонки  купить  ящик  пива,  чтоб  выпить  его,
остановив машину в конце какой-нибудь объездной дороги.  Случалось,  Джек,
спотыкаясь, вваливался в домик, который снимал, когда  утренняя  заря  уже
разливалась по небу, и обнаруживал: Венди с малышом спят на кушетке, Дэнни
- всегда у спинки,  сунув  Венди  под  подбородок  крошечный  кулачок.  Он
смотрел на них и отвращение к себе подкатывало  к  горлу  горькой  волной,
перешибавшей даже вкус пива, сигарет и мартини - "марсиан", как называл их
Эл. В такие минуты мысли Джека вполне  разумно  и  трезво  сворачивали  на
пистолет, веревку или бритву.
     Если попойка приходилась  на  вечер  выходного,  он  часа  три  спал,
вставал, одевался, глотал четыре  таблетки  экседрина  и,  не  протрезвев,
отправлялся к девяти часам давать уроки американской поэзии. Здравствуйте,
ребята, сегодня Красноглазое Чудо расскажет вам,  как  во  время  великого
пожара Лонгфелло лишился жены.
     "Я не верил, что я алкоголик", - подумал Джек, слушая,  как  зазвонил
телефон Эла Шокли. Пропущенные уроки или уроки, на  которых  от  небритого
Джека все еще разило ночными "марсианами". Только не я - я-то могу бросить
в любой момент. Ночи, которые они  с  Венди  провели  в  разных  постелях.
Слушай, я в порядке. Разможженное крыло машины.  Конечно,  я  в  состоянии
вести. Слезы, которые Венди каждый  раз  проливала  в  ванной.  Осторожные
взгляды коллег на любой вечеринке, где подавали спиртное,  даже  если  это
было вино. Медленно  забрезжившее  осознание  того,  что  о  нем  говорят.
Понимание, что из его  "Ундервуда"  выходят  только  почти  пустые  листы,
заканчивающие свое существование бумажными комками в корзине  для  мусора.
Когда-то он был выгодным приобретением для Стовингтона  -  может  статься,
медленно  расцветающий  американский  писатель,  и  уж  точно  -  человек,
достаточно квалифицированный для  преподавания  таинственного  предмета  -
писательского мастерства. Он уже  опубликовал  две  дюжины  рассказов.  Он
работал над пьесой  и  полагал,  что  где-то  в  каком-то  дальнем  уголке
сознания, возможно, вызреет роман. Но сейчас Джек ничего  не  создавал,  а
преподавательская деятельность стала странной и беспорядочной.
     Закончилось все это однажды вечером - не прошло еще и  месяца  с  тех
пор, как Джек сломал сыну руку. Тут и конец семейной жизни, казалось  ему.
Венди оставалось лишь собраться с силами...  он  знал,  не  будь  ее  мать
первостатейной стервой, автобус увез бы Венди обратно в  Нью-Хэмпшир,  как
только Дэнни оказался бы в состоянии  путешествовать.  С  браком  было  бы
покончено.
     Тогда, в первом часу ночи, Джек с Элом  въезжали  в  Барр  по  дороге
N_31. За рулем "ягуара" был Эл,  который  странным  образом  вписывался  в
повороты, иногда пересекая двойную желтую линию. Оба  были  пьяны  вдрызг,
этой ночью "марсиане" приземлились, полные  сил.  Последний  изгиб  дороги
перед мостом они проехали на семидесяти, и там оказался детский велосипед;
потом - резкий, мучительный, пронзительный визг  раскромсанной  резины  на
шинах "ягуара". Джек помнит, как увидел похожее на круглую белую луну лицо
Эла, смутно маячившее над крутящимся рулем. На сорока милях в час  они  со
звоном и треском врезались  в  велосипед,  и  тот  погнутой,  искореженной
птицей взлетел в воздух, ударил рулем в ветровое стекло  и  тут  же  снова
очутился  в  воздухе,  а  перед  вытаращенными  глазами   Джека   осталось
испещренное звездочками трещин  ветровое  стекло.  Чуть  позже  послышался
последний страшный удар, это велосипед приземлился позади них  на  дорогу.
Шины прошлись по чему-то, глухо стукнувшемуся о днище. "Ягуар"  развернуло
поперек дороги. Эл все еще рулил и откуда-то  издалека  до  Джека  донесся
слабый собственный голос: "Господи, Эл. Мы его переехали. Я чувствую".
     Телефон продолжал звонить прямо в ухо. ДАВАЙ, ЭЛ. ОСТАНОВИ. Я С  ЭТИМ
РАЗБЕРУСЬ.
     Эл остановил дымящуюся машину в  каких-нибудь  трех  футах  от  опоры
моста.  Две  шины  "ягуара"  были   спущены.   Горелая   резина   оставила
стотридцатифутовый  петляющий,  мечущийся  из  стороны  в  сторону   след.
Переглянувшись, они бросились обратно, в холодную тьму.
     От  велосипеда  не  осталось  ничего.  Одно  колесо   отвалилось   и,
оглянувшись через плечо,  Джек  увидел,  что  оно  лежит  посреди  дороги,
ощетинившись полудюжиной похожих  на  струны  рояля  спиц.  Запинаясь,  Эл
выговорил: "По-моему, на него мы и наехали, Джекки".
     - Где же тогда ребенок?
     - Ты видел ребенка?
     Джек нахмурился. Все произошло безумно быстро.  Они  выскочили  из-за
угла. В свете фар "ягуара" смутно увидели велосипед.  Эл  что-то  проорал.
Они налетели на него и долго скользили юзом.
     Они перенесли велосипед на обочину. Эл вернулся к "ягуару" и  включил
все четыре фары. Следующие  два  часа  они  обыскивали  дорогу,  пользуясь
мощным четырехкамерным фонариком. Ничего. Несмотря на  поздний  час,  мимо
севшего на мель "ягуара" и двух мужчин с раскачивающимся фонарем  проехало
несколько машин. Ни одна не остановилась. Позже Джеку приходило в  голову,
что, по странной прихоти, провидение, стремясь  дать  им  обоим  последний
шанс, не подпустило туда полицию и  удержало  всех  проезжающих  от  того,
чтобы их окликнуть.
     В четверть третьего они вернулись к "ягуару", трезвые, но  ослабевшие
до тошноты. "Что ж этот велик делал посреди дороги,  если  на  нем  кто-то
ехал? - требовательно  спросил  Эл.  -  Он  же  не  на  обочине  лежал,  а
прямехонько посреди дороги, мать ее так!"
     Джек сумел только помотать головой.
     - Ваш абонент не отвечает, - сказала  оператор.  -  Хотите,  чтобы  я
продолжала вызывать?
     - Еще парочку звонков, оператор. Можно?
     - Да, сэр, - отозвался исполненный сознания своего долга голос.
     ДАВАЙ, ЭЛ!
     Эл пешком перебрался на другую сторону моста к  ближайшей  телефонной
будке, позвонил приятелю-холостяку и сказал,  что,  если  тот  вытащит  из
гаража зимние шины для "ягуара" и привезет их на 31-е  шоссе  к  мосту  за
Барром, то получит пятьдесят долларов. Приятель объявился  через  двадцать
минут, одетый в джинсы и пижамную куртку. Он оглядел место происшествия.
     - Прикончили кого-нибудь? - спросил он.
     Эл уже поднимал домкратом заднюю  часть  машины,  а  Джек  отвинчивал
гайки.
     - К счастью, нет, - сказал Эл.
     - Ладно, по-моему, все равно лучше  мне  двигать  обратно.  Заплатишь
завтра.
     - Отлично, - сказал Эл, не поднимая глаз.
     Вдвоем они без происшествий сменили шины и вместе поехали домой к Элу
Шокли. Эл поставил "ягуар" в гараж и вырубил мотор.
     В темноте и тишине он сказал:
     - Я завязываю,  Джекки.  Хватит,  приехали.  Сегодня  я  убил  своего
последнего марсианина.
     И теперь, потея в телефонной кабине, Джек вдруг подумал, что  никогда
не сомневался - Эл способен довести дело до конца.
     Домой он тогда поехал на своем фольксвагене, включил радио и,  словно
чтобы охранить предрассветный дом, какая-то группа снова и снова принялась
повторять нараспев:
     БУДЬ, ЧТО БУДЕТ, ТАК И СДЕЛАЙ... ТЕБЕ ЖЕ ОХОТА...  БУДЬ,  ЧТО  БУДЕТ,
ТАК И СДЕЛАЙ. ТЕБЕ ЖЕ ОХОТА...
     Неважно, громко ли прозвучал пронзительный визг шин  и  удар.  Стоило
зажмуриться - и Джек видел то единственное смятое колесо, поломанные спицы
торчали в небо.
     Когда он вошел в дом, Венди спала на диване. Он заглянул в комнату  к
Дэнни, Дэнни лежал на спине в своей кроватке, погруженный в глубокий  сон,
рука все еще покоилась в гипсе. В просачивающемся  с  улицы  мягком  свете
фонарей Джеку были видны темные строчки на известковой белизне - там,  где
на гипсе расписались врачи и сестры педиатрии.
     ЭТО НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ. ОН УПАЛ С ЛЕСТНИЦЫ.
     (ах ты грязный лжец)
     ЭТО НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ. Я ВЫШЕЛ ИЗ СЕБЯ.
     (ты, пьяница, мать  твою,  кому  ты  нужен,  видно  когда-то  Господь
высморкал из носа соплю - так это был ты)
     ПОСЛУШАЙТЕ, ЭЙ, НУ ЛАДНО, ПОЖАЛУЙСТА, ПРОСТО НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ.
     Но перед глазами встал прыгающий в руках фонарь - и последняя  мольба
улетела прочь. Они тогда рыскали  в  высохших  к  концу  ноября  сорняках,
искали распростертое тело, которое,  по  всем  канонам,  должно  было  там
оказаться, и ждали полицию. Неважно, что за рулем был Эл. Бывали и  другие
вечера, когда машину вел Джек.
     Он натянул на Дэнни одеяло, прошел в спальню и с верхней полки  шкафа
снял "Спэниш Льяму" тридцать восьмого калибра. Пистолет хранился в  коробе
из-под ботинок. Он битый час просидел на кровати, не  выпуская  револьвера
из рук, зачарованный смертоносным блеском.
     Уже светало, когда Джек сунул его обратно  в  коробку,  а  коробку  -
обратно в шкаф.
     В то утро он позвонил начальнику отдела Брюкнеру и попросил перенести
его уроки. У него грипп. Брюкнер согласился - куда менее вежливо, чем  это
принято обычно.  В  последний  год  Джек  Торранс  был  в  высшей  степени
подвержен гриппу.
     Венди сделала ему яичницу и кофе. Они ели в молчании. Оно  нарушалось
лишь шумом на заднем  дворе,  где  Дэнни  здоровой  рукой  радостно  гонял
грузовики через кучу песка.
     Венди взялась мыть посуду. Не оборачиваясь, она сказала:
     - Джек. Я тут думала...
     - Правда? - Дрожащими руками он зажег сигарету.  Странно,  но  в  это
утро никакого похмелья не было. Только дрожь. Он моргнул. В наступившей на
краткий миг тьме на ветровое стекло налетел  велосипед,  стекло  покрылось
трещинками. Шины взвизгнули. Запрыгал фонарь.
     - Я хотела поговорить с тобой о том... о том, как нам с  Дэнни  будет
лучше. Может быть, и тебе тоже. Не знаю. Наверное, надо было поговорить об
этом раньше.
     - Сделаешь для меня кое-что? - спросил он, глядя на  дрожащий  кончик
сигареты. - Одно одолжение?
     - Какое? - голос Венди был безрадостным, бесцветным. Он посмотрел  ей
в спину.
     - Давай поговорим об этом ровно через неделю. Если у тебя  еще  будет
желание.
     Теперь она повернулась к нему, руки  были  в  кружеве  мыльной  пены,
хорошенькое личико - бледным и лишенным иллюзий.
     - Джек, твои обещания ничего не стоят. Ты просто-напросто продолжаешь
свое...
     Она замолчала,  завороженно  глядя  ему  в  глаза,  внезапно  потеряв
уверенность.
     - Через неделю, - сказал он. - Его голос лишился своей силы и упал до
шепота. - Пожалуйста. Я ничего не обещаю. Если  у  тебя  тогда  еще  будет
желание поговорить, мы поговорим. Обо всем, о чем захочешь.
     Они долго смотрели друг другу в глаза через  залитую  солнцем  кухню.
Когда она, не сказав больше ни слова, вернулась к посуде, Джека  затрясло.
Господи, как ему надо было выпить. Один только маленький глоточек, просто,
чтобы все стало на свои места...
     - Дэнни сказал, ему приснилось, что ты попал в  аварию,  -  отрывисто
сообщила она. - Иногда ему снятся забавные  сны.  Это  он  сказал  сегодня
утром, когда я его одевала. А, Джек? Ты попал в аварию?
     - Нет.
     К полудню страстное желание выпить перешло  в  легкую  лихорадку.  Он
поехал к Элу домой.
     - Сухой? - спросил Эл прежде, чем впустить его. Выглядел Эл ужасно.
     - Суше некуда. Ты похож на Лона Чейни в "Призраке оперы".
     - Ну, давай, заходи.
     Весь день они на пару играли в вист. И не пили.
     Прошла неделя. Разговаривали они с Венди не слишком-то много. Но Джек
знал, что она недоверчиво наблюдает за ним. Он глотал кофе  без  сахара  и
нескончаемое количество кока-колы. Однажды вечером он выпил целую упаковку
- шесть банок -  а  потом  помчался  в  ванную  и  все  выблевал.  Уровень
спиртного в стоявших в домашнем баре бутылках не снижался. После уроков он
отправлялся домой к Элу Шокли - такой ненависти, как к Элу Шокли, Венди  в
жизни ни к кому не испытывала! - а когда  возвращался  домой,  она  готова
была поклясться, что  от  Джека  пахнет  шотландским  или  джином,  но  он
разговаривал с ней до ужина внятно, пил кофе, после ужина играл  с  Дэнни,
делясь с ним кока-колой, читал ему сказки на ночь, потом садился проверять
сочинения, поглощая при этом черный кофе чашка за чашкой, и Венди пришлось
признаться самой себе, что она была неправа.
     Недели шли.  Невысказанные  слова  перестали  вертеться  на  кончиках
языков. Джек чувствовал, как они отступают, но знал, что насовсем  они  не
отступят никогда. Дела пошли получше. Потом  Джордж  Хэтфилд.  Джек  снова
вышел из себя, но на сей раз был трезвым, как стеклышко.
     - Сэр, ваш абонент по-прежнему не...
     - Алло? - запыхавшейся голос Эла.
     - Прошу, - строго сказала оператор.
     - Эл, это Джек Торранс.
     - Джекки! - Неподдельная радость. - Как дела?
     - Неплохо. Я звоню просто сказать спасибо. Меня взяли на эту  работу,
лучше и быть не может. Если, запертый снегом  на  всю  зиму,  я  не  сумею
закончить пьесу, значит, мне ее не закончить никогда.
     - Закончишь.
     - Как ты?
     - Сухой, - ответил Эл. - Ты?
     - Как осенний лист.
     - Сильно тянет?
     - Каждый божий день.
     Эл рассмеялся.
     - Это нам знакомо. Не понимаю, как ты не взялся за старое после этого
Хэтфилда, Джек. Это было выше моего понимания.
     - Что поделаешь, сам себе подгадил.
     - А, черт. К весне я соберу Совет. Эффингер уже говорит, что,  может,
они слишком поторопились. А если из пьесы что-нибудь получится...
     - Да. Слушай-ка, Эл, у  меня  там  в  машине  мальчуган.  Похоже,  он
забеспокоился.
     - Конечно. Понял. Хорошей зимы, Джек. Рад был помочь.
     - Еще раз спасибо, Эл. - Он повесил  трубку,  закрыл  глаза,  стоя  в
душной  кабине,  и  опять  увидел,  как  машина  сминает  велосипед,   как
подпрыгивает и ныряет  фонарик.  В  газете  на  следующий  день  появилась
заметочка - пустяковая, просто заполнившая пустое место,  -  но  владельца
велосипеда не назвали. Почему он валялся там ночью, навсегда останется для
них тайной и, возможно, так и должно быть.
     Он вернулся к машине и сунул Дэнни слегка подтаявшую "Бэби Рут".
     - Пап.
     - Что, док?
     Дэнни помедлил, глядя в отсутствующее лицо отца.
     - Когда я ждал, как ты вернешься из отеля, мне приснился плохой  сон.
Помнишь? Когда я заснул?
     - Угу.
     Но толку не было. Папа думал о чем-то другом, не о  Дэнни.  Он  снова
думал про Плохой Поступок.
     (мне приснилось, что ты сделал мне больно, папа)
     - Что же тебе приснилось, док?
     - Ничего, - сказал Дэнни, когда они выезжали  со  стоянки.  Он  сунул
карты обратно в бардачок.
     - Точно?
     - Ага.
     Джек слегка обеспокоенно взглянул на сына и вернулся мыслями к пьесе.



                              6. НОЧНЫЕ МЫСЛИ

     Кончив заниматься любовью, ее мужчина уснул рядом с ней.
     ЕЕ МУЖЧИНА.
     Она чуть улыбнулась в темноте. Его семя теплой медленной струйкой еще
стекало меж ее слегка разведенных бедер. Улыбка вышла и полной жалости,  и
довольной одновременно, потому, что понятие "ее мужчина" включало  в  себя
сотню различных чувств. Каждое из них,  рассмотренное  отдельно,  вызывало
недоумение. Вместе, в плывущей ко  сну  темноте,  они  напоминали  далекий
блюз, звучащий почти в пустынном ночном клубе - грустный, но приятный.  "Я
люблю тебя, милый, ты знаешь, да что  толку,  не  легче  ничуть:  взять  в
любовницы - ты не желаешь, в собачонки сама не хочу".
     Чье это, Билли Холлидея? Или автор - кто-то более прозаический, вроде
Пегги  Ли?  Какая  разница.   Грустная   сентиментальная   мелодия   мягко
проигрывалась в голове у Венди, как будто за  полчаса  до  закрытия  играл
старый музыкальный автомат - например, "Вурлитцер".
     Сейчас, отключаясь от окружающего,  она  задумалась,  в  скольких  же
постелях  ей  приходилось  спать  с  мужчиной,  что   лежит   рядом.   Они
познакомились в колледже и сперва занимались любовью у него на квартире...
тогда не прошло еще и трех месяцев с тех пор,  как  мать,  выкинув  ее  из
дома, велела никогда там не  показываться  и  добавила,  что,  если  Венди
собирается куда-то уехать, может ехать к своему папочке,  потому  что  это
из-за нее они развелись. Было это  в  семидесятом  году.  Уже  так  давно?
Спустя семестр они с Джеком съехались,  нашли  работу  на  лето  и,  когда
начался выпускной курс, сняли квартиру. Яснее всего  она  помнила  большую
двуспальную продавленную кровать. Когда  они  занимались  любовью,  ржавая
металлическая сетка отсчитывала разы.  Той  осенью  ей,  наконец,  удалось
вырваться от матери. Джек помог ей. "Она по-прежнему хочет доставать тебя,
- сказал Джек. - Чем чаще ты будешь ей звонить, чем чаще будешь приползать
обратно, выпрашивая прощение, тем больше у нее  возможности  шпынять  тебя
отцом. Ей это во благо, Венди, потому что так можно и дальше  верить,  что
всему виной ты. Но тебе это не на пользу". В тот год они говорили об  этом
в постели без конца.
     (Джек сидит на кровати, натянув до пояса простыню,  в  пальцах  тлеет
сигарета, он глядит ей  прямо  в  глаза,  полунасмешливо,  полусердито,  и
говорит: ОНА ВЕЛЕЛА ТЕБЕ НИКОГДА ТАМ НЕ ПОКАЗЫВАТЬСЯ, ВЕРНО? НОСА ТУДА  НЕ
СОВАТЬ, ТАК? ТОГДА ЧТО Ж ОНА НЕ ВЕШАЕТ ТРУБКУ, ЕСЛИ ЗНАЕТ, ЧТО ЗВОНИШЬ ТЫ?
ПОЧЕМУ ТОЛЬКО ТВЕРДИТ, ЧТО СО МНОЙ НЕ  ПУСТИТ  ТЕБЯ  В  ДОМ?  ПОТОМУ,  ЧТО
СЧИТАЕТ, ЧТО Я МОГУ ПОДПОРТИТЬ ЕЙ ВСЮ МУЗЫКУ. ОНА ХОЧЕТ ПО-ПРЕЖН