от  которого  можно
было только с помощью хирургического вмешательства.  Корки  сделали  эту
операцию, и с тех пор он ежегодно отмечал юбилей этого события,  называя
его "сопливой вечеринкой".
   За годы, проведенные под палящим солнцем  и  в  соленой  воде,  Корки
заполучил еще одну характерную для серферов болезнь - крыловидную плеву.
Так называется утолщение в виде птичьего крыла,  которое  образуется  на
слизистой оболочке глаза. Сначала оно закрывает  белок,  а  со  временем
распространяется и на роговицу. Корки стал гораздо хуже видеть.
   Он отказался от операции на глазах и девять лет назад был убит  -  не
меланомой, не акулой, а общей для всех нас Большой Мамой - океаном.
   Хотя в ту пору Корки уже исполнилось шестьдесят семь, он взял доску и
вошел в океан, когда на нем бушевал  шторм  и  гуляли  гигантские  волны
высотой в семь метров. Они вздымались и обрушивались  вниз  с  грохотом,
достойным землетрясения. В такую погоду в море  не  решился  бы  полезть
даже серфер втрое моложе, так что в этот -  последний  для  себя  -  раз
Корки катался в гордом одиночестве. Очевидцы утверждают,  что  это  было
сверхъестественное зрелище: он, словно на крыльях, перелетал с гребня на
гребень, громко крича от радости, то  оказываясь  на  головокружительной
высоте,  то  с  невероятной  скоростью  падая  вниз.  Этот   феерический
аттракцион продолжался до тех пор, пока Корки не накрыла огромная волна.
Водяные чудища такого размера могут весить тысячи тонн, а это, поверьте,
очень много. Даже сильного пловца подобная волна  может  удерживать  под
водой с минуту, а то и больше, прежде чем ему удастся глотнуть  воздуха.
Корки, помимо того, еще и вынырнул в неподходящий момент: на него  сразу
же обрушился второй гигантский вал и  вбил  его  еще  глубже  в  морскую
пучину. Больше он на поверхности не появился.
   Серферы на всем побережье Калифорнии сходились во мнении,  что  Корки
прожил прекрасную жизнь и умер прекрасной смертью. Больные  уши,  нос  и
глаза - все это для него ровным счетом ничего не значило. Это по крайней
мере было гораздо лучше,  чем  скучные  болезни  сердца  и  даже  щедрая
пенсия, которую он мог заработать, если  бы  на  протяжении  многих  лет
протирал штаны в конторе. Серфинг  был  его  жизнью,  серфинг  стал  его
смертью. Словно с одного гребня на другой, он выскользнул из этого мира,
предоставив оставшимся здесь копошиться в мелочных заботах  повседневных
будней.
   Все свое имущество, включая коттедж, он завещал Бобби.
   Известие об этом изумило моего друга. Мы оба знали Корки с  тех  пор,
как нам исполнилось  по  одиннадцати  и  мы  впервые  приехали  сюда  на
велосипедах, прихватив с собой доски для серфинга.  Он  был  учителем  и
наставником для всех начинающих серферов,  которые  стремились  перенять
его опыт или усовершенствовать свое мастерство. Он не изображал из  себя
хозяина мыса, но все вокруг уважали Корки,  как  если  бы  побережье  от
Санта-Барбары до Санта-Круса на самом деле принадлежало ему. Он презирал
людей, относившихся к серфингу как к бездумному развлечению, но зато был
преданным другом и вдохновителем для тех,  кто  искренне  любит  море  и
находит наслаждение в его ритмах. У Корки  был  целый  легион  друзей  и
поклонников, многих из которых он знал по тридцать лет.  Вот  почему  мы
были безмерно удивлены тем, что он оставил  все  свои  земные  сокровища
Бобби, с которым был знаком всего восемь лет.
   Разгадка  заключалась   в   его   письме,   которое   передал   Бобби
душеприказчик Корки. Это был подлинный шедевр лапидарности:
   "Бобби, для тебя не имеет значения все, что  важно  для  других.  Это
мудро.
   Тому, что ты считаешь важным, ты готов отдать свой ум, сердце и душу.
Это благородно.
   У нас есть только океан, любовь и время. Господь подарил тебе  океан.
С помощью своих действий ты всегда сможешь найти любовь. Я же дарю  тебе
для этого время".
   Корки видел в Бобби человека, с малых лет понявшего  истины,  которые
открылись самому Корки лишь в тридцать пять лет.  Он  хотел  воодушевить
Бобби, поддержать его на этом пути. Благослови его господь!
   Следующим летом, после того как Бобби унаследовал дом и скромную -  с
учетом  выплаты  налогов  -  сумму  денег,  он  бросил  колледж   Эшдон,
проучившись там всего один год. Его родители были в ярости, однако Бобби
их гнев был до лампочки, поскольку ему принадлежал весь  пляж,  океан  и
будущее.
   Кроме того, его предки все время на что-то злились, и Бобби  давно  к
этому привык. Они являются хозяевами и  издателями  городской  газеты  и
почитают  себя  неутомимыми  крестоносцами   в   борьбе   за   "чистоту"
общественной жизни. Из этого следует, что они либо подозревают поголовно
всех своих сограждан в испорченности, либо считают их слишком глупыми  и
неспособными самостоятельно разобраться в том, что для них лучше.
   Родители Бобби предполагали, что их сына также  будет  волновать  то,
что сами они называли "важнейшими вопросами современности",  однако  тот
всеми силами сторонился широко разрекламированного семейного идеализма и
неотделимых от него плохо скрываемых зависти, злобы и эгоизма.  Родители
Бобби боролись за мир во всем мире и даже  в  самых  отдаленных  уголках
Солнечной системы, но были не  способны  обеспечить  этот  самый  мир  в
стенах собственного дома.
   Бобби обрел мир, получив коттедж и  начальный  капитал  для  создания
собственного дела, на доходы от которого жил сейчас.
   Стрелки любых часов - это ножницы, отрезающие от нашей жизни кусок за
куском. Цифры, сменяющие друг друга на  циферблате,  -  обратный  отсчет
времени на бомбе с  часовым  механизмом,  который  неумолимо  приближает
момент, когда жизнь взорвется, бесследно разметав наши горящие  останки.
Цена времени настолько высока, что его не купишь. На  самом  деле  Корки
подарил Бобби не время, а возможность жить, не глядя на часы и не  думая
о них. Время тогда бежит незаметно, и ежесекундное щелканье  его  ножниц
не так пугающе.
   Мои родители пытались сделать мне такой же подарок,  но  из-за  своей
болезни я иногда все же  слышу  роковое  тиканье.  Возможно,  порой  его
слышит и Бобби.
   Наверное, никто из нас все-таки не в состоянии  целиком  и  полностью
отрешиться от хода времени.
   Я вспомнил ночь, когда Орсона обуяла безысходная тоска,  когда  он  с
отчаянием смотрел на звезды и не реагировал на все мои попытки успокоить
его. Может быть, тогда он  тоже  почувствовал,  как  неумолимо  сыплется
песок в часах, отмеряющих его собачий век? Нам внушают, что  примитивный
ум животных не способен понять и принять мысль о том, что  они  смертны.
Но  ведь  любое  животное  обладает  чувством  опасности  и   инстинктом
самосохранения. А если оно борется за выживание, значит, понимает и  то,
что означает смерть.
   И пусть ученые и философы твердят все, что  им  вздумается,  меня  им
переубедить не удастся.
   Это не романтическая чушь. Это всего лишь здравый смысл.
   Стоя под душем в доме Бобби, я отмывал шерсть  собаки  от  сажи.  Пес
продолжал дрожать, но,  поскольку  вода  была  теплой,  дрожь  эта  была
вызвана чем-то другим.
   К тому времени, когда я вытер пса несколькими полотенцами  и  высушил
его шерсть феном, оставшимся от Пиа Клик, он наконец перестал  трястись.
Пока я натягивал принадлежащие Бобби джинсы и тонкий синий свитер, Орсон
несколько раз поворачивал голову в сторону  матового  окошка,  будто  за
ним, в ночи, кто-то притаился. Однако  казалось,  что  пес  снова  обрел
уверенность в себе.
   Скомкав несколько бумажных полотенец, я протер свою куртку  и  кепку.
От них до сих пор пахло дымом, причем от кепки - сильнее.
   В ванной, естественно, царил сумрак, и слова "ЗАГАДОЧНЫЙ  ПОЕЗД"  над
козырьком едва угадывались.
   Я провел подушечкой большого пальца  по  выпуклым  буквам,  припомнив
бетонный  бункер  без  окон  в  одном  из  наиболее   странных   отсеков
заброшенного Форт-Уиверна, где я ее нашел.
   В моем мозгу вновь прозвучали слова  Анджелы  Ферриман,  которые  она
произнесла в ответ на мое замечание  о  том,  что  Уиверн  прикрыли  уже
больше полутора лет назад: "Прикрыли, да не весь. Есть вещи, которые  не
прикроешь, невозможно прикрыть, как бы сильно нам этого ни хотелось".
   В голове у меня снова вспышкой высветилась картина, которая предстала
моему взору в залитой кровью ванной комнате: широко распахнутые  мертвые
глаза и рот Анджелы, округлившийся в молчаливом изумлении. И опять  меня
охватило чувство, что, глядя на ее мертвое тело, я  упустил,  просмотрел
какую-то очень важную деталь. Как в тот, первый раз, я попытался напрячь
память, чтобы отчетливо представить себе ту  сцену,  но  она,  наоборот,
становилась еще более расплывчатой, словно уходила в туман.
   "Мы загнали себя в западню, Крис. Такое с нами и раньше случалось, но
сейчас все гораздо хуже и страшнее. И уже нельзя изменить содеянного".
 
*** 
 
   Такое  -  мексиканские  блинчики  с,  начинкой  из  мелко  нарезанных
кусочков  цыпленка,  салата-латука  и  острого  соуса   -   были   сущим
объедением. Мы уже не стояли, прислонившись к стенам, а расположились за
кухонным столом и запивали острую еду пивом.
   Хотя несколько часов назад Саша накормила Орсона, он все равно  вился
вокруг стола и все-таки выклянчил у меня несколько кусочков цыпленка. Но
вторая бутылка "Хайникена" ему так и не обломилась.
   Бобби  включил  радио.  Оно  было  настроено  на  волну,  по  которой
транслировали шоу Саши. Была полночь. Передача  уже  началась.  Саша  не
упомянула меня и не сказала, что посвящает мне песню, но первой включила
"Сердце в форме мира" Криса Айзека - мою любимую композицию.
   В самом сжатом виде, пропуская незначительные, на мой взгляд, детали,
я поведал  Бобби  обо  всех  событиях  последнего  вечера:  о  том,  что
случилось в гараже больницы,  о  сцене  в  крематории  Кирка,  о  взводе
безликих  преследователей,  которые  гоняли  меня   По   холмам   позади
похоронного бюро.
   Выслушав мой рассказ, Бобби спросил:
   - Табаско хочешь?
   - Чего?
   - Табаско. Чтобы соус был поострее.
   - Нет, - ответил я, - у меня от твоих такое и без того  дым  из  ушей
валит.
   Бобби вынул из холодильника бутылочку огненно-острого соуса табаско и
побрызгал им на свой первый, наполовину съеденный тако.
   Из радиоприемника неслась мелодия "Двух сердец" того же Криса Айзека.
   Время от времени я непроизвольно смотрел в сторону  окна,  думая,  не
наблюдают ли за мной оттуда чьи-то глаза.  Поначалу  мне  казалось,  что
Бобби не разделяет моих опасений, но затем заметил, что и он нет-нет, да
и кинет взгляд в темноту за окном.
   - Может, задернем шторы? - предложил я.
   - Нет. Пусть не думают, что я их боюсь.
   Мы оба делали вид, что не боимся.
   - Кто они?
   Бобби хранил молчание, но я все  же  перемолчал  его,  и  он  наконец
ответил:
   - Точно не знаю.
   Ответ был не слишком честным, но я решил по щадить друга.
   Продолжая свое повествование,  я,  не  желая  нарываться  на  скепсис
Бобби, не стал упоминать о кошке, которая вывела  меня  через  дренажную
трубу, но рассказал про коллекцию черепов, найденных мной на двух нижних
ступеньках подземной лестницы. Я рассказал и  о  том,  что  увидел  шефа
полиции Стивенсона беседующим с лысым убийцей и  как  нашел  пистолет  у
себя на кровати.
   - Клевая пушка! - заметил он, с восхищением рассматривая "глок".
   - Папа позаботился даже о лазерном прицеле.
   - Класс!
   Иногда Бобби кажется таким равнодушным и  спокойным,  что  я  начинаю
сомневаться в том, что он вообще меня слушает. Такое случалось с ним и в
детстве, но с годами он все чаще оказывается в  подобной  прострации.  Я
рассказываю ему о фантастических, без  преувеличения  сверхъестественных
событиях, а он реагирует так, будто ему  зачитывают  сводку  результатов
баскетбольных матчей.
   Я снова бросил взгляд за окно и подумал: а вдруг там, в ночи,  кто-то
держит меня в  перекрестье  прицела  ночного  видения,  привинченного  к
стволу  мощной  винтовки?  Нет,  вряд  ли.  Если  бы  неизвестные  враги
намеревались прикончить нас, они сделали  бы  это,  пока  мы  находились
снаружи.
   Затем я пересказал Бобби все, что произошло в доме Анджелы.
   - Абрикосовое бренди, - поморщился он.
   - Я выпил совсем чуть-чуть.
   - Двух стаканов этого пойла хватит для того, чтобы начать  задушевную
беседу с толчком. - На жаргоне серферов это означало блевать.
   К тому моменту, когда я рассказал о сцене в  церковном  подвале  и  о
том, как Джесси Пинн третировал преподобного Тома, каждый из  нас  успел
прикончить по три такое. Бобби разогрел еще парочку и поставил на стол.
   Саша крутила по радио "Выпускной бал".
   - Прямо-таки бенефис Криса Айзека, - хмыкнул Бобби.
   - Это она для меня.
   - Да уж понятно. Я и не думал, что Крис  Айзек  собственной  персоной
стоит возле пульта, приставив пистолет к ее  виску,  и  требует  крутить
только его песни.
   Последние такое мы доели в молчании.
   Наконец  Бобби  все  же  решил  задать  вопрос   по   существу.   Его
заинтересовала одна из фраз, произнесенных Анджелой.
   - Значит, она сказала тебе, что это была обезьяна и одновременно - не
обезьяна?
   - Насколько я помню, она сказала так:  "Это  была  не  обезьяна.  Она
только казалась обезьяной. И, конечно же, это была обезьяна. Была  и  не
была - вот что с ней было не так".
   - Все это звучит так, будто у Анджелы окончательно съехала крыша.
   - Она выглядела растерянной, до смерти напуганной, но свихнувшейся не
казалась. К тому же Анджелу убили именно для  того,  чтобы  заткнуть  ей
рот, значит, в ее словах что-то было.
   Бобби кивнул и отхлебнул пива. Он молчал так долго, что я наконец  не
выдержал и спросил:
   - Ну и что дальше?
   - Ты меня спрашиваешь?
   - Не собаку же!
   - Плюнь.
   - Не понял.
   - Забудь обо всем и живи спокойно.
   - Я не сомневался, что ты скажешь именно это.
   - А зачем тогда спрашивал?
   - Бобби, возможно, смерть моей мамы была вовсе не случайностью.
   - Не "возможно", а наверняка.
   - И, возможно, рак, от которого умер папа, тоже не был случайным.
   - Ты  что,  собираешься  встать  на  тропу  войны  и  превратиться  в
мстителя?
   - Не всегда же этим людям будут сходить с рук убийства. Им не удастся
бесконечно уходить от ответственности.
   - Еще как удастся! Убийцы сплошь и рядом остаются безнаказанными.
   - Но это не правильно!
   - Я и не говорю, что это правильно. Просто так оно и есть.
   - А ты не думал, Бобби, что жизнь  состоит  не  только  из  серфинга,
бокса, еды и пива?
   - Я и не говорю, что это так, хотя к этому нужно стремиться - Что  ж,
- проговорил я, вглядываясь в темноту за окном, - по крайней мере  я  не
наложил себе в штаны.
   Бобби вздохнул и откинулся на стуле.
   - Допустим, ты ждешь момента, чтобы поймать волну. На море штормит, в
берег долбают здоровенные валы, и вот идет цепь семиметровок. Времени  у
тебя в обрез, но ты чувствуешь, что успеешь поймать гребень,  и  тем  не
менее ничего не предпринимаешь, а продолжаешь болтаться, как  буек.  Вот
тогда можно сказать, что ты наложил в штаны. А теперь  представь  другую
ситуацию: к берегу идет  цепь  десятиметровок  -  здоровенных  сволочей,
которые наверняка сшибут тебя с доски, швырнут на дно и заставят  сосать
водоросли.
   У тебя есть  выбор  либо  подохнуть,  либо  болтаться,  как  буек,  в
ожидании более подходящей волны. Ты выбираешь второе. Но ты не наложил в
штаны, а  проявил  здравую  рассудительность,  которая  необходима  даже
самому отчаянному серферу. А придурок, который лезет на  волну,  заранее
зная, что не возьмет ее, что она его попросту размажет, - кто он? Козел!
   Я был тронут этой тирадой. Подобное красноречие  свидетельствовало  о
том, что Бобби не на шутку переживает за меня.
   - Выходит, ты считаешь меня козлом?
   - Пока еще нет. Все будет зависеть от твоих дальнейших действий.
   - В таком случае я - будущий козел.
   - Я бы сказал, что твой козлиный потенциал невозможно определить даже
по шкале Рихтера.
   Я с сомнением покачал головой.
   - И все же эта волна не кажется мне десятиметровкой.
   - Напрасно. Возможно, она даже покруче Метров на тринадцать потянет.
   - Семь, не больше.
   Бобби страдальчески закатил глаза. Похоже, единственным  местом,  где
он  рассчитывал  узреть  хотя  бы  крупицу  здравого  смысла,  был   его
собственный череп.
   - Судя по тому, что рассказала  Анджела,  все  это  каким-то  образом
связано с проектом, над которым работали в Форт-Уиверне.
   - Она поднялась наверх, так как хотела мне что-то показать - какое-то
доказательство  своей  правдивости.  Нечто  такое,  что  в  свое   время
припрятал ее муж.
   Что бы это ни было, оно сгорело в пожаре.
   - Форт-Уиверн. Армия. Военные.
   - Ну и что?
   -  Дело  каким-то  образом  касается   правительства,   -   задумчиво
проговорил  Бобби,  -   а   правительство,   братишка,   это   даже   не
десятиметровка. Это тридцатиметровка. Цунами.
   - Но мы же в Америке!
   - Жили когда-то.
   - У меня есть долг.
   - Какой еще долг?
   - Моральный.
   Вздернув  бровь  и  пощипывая   переносицу   кончиками   большого   и
указательного пальцев,  с  таким  лицом,  будто  от  моих  слов  у  него
разболелась голова, Бобби сказал:
   -  Мне  кажется,  если  в  вечерних  новостях  сообщат,  что  к   нам
приближается комета и вот-вот должна врезаться в  Землю,  ты  немедленно
напялишь свою кепку, темные очки и стартуешь в космическое пространство,
чтобы выгнать мерзавку за пределы Галактики.
   - Если только накануне не сдал кепку в химчистку.
   - Козел.
   - От козла слышу.
 
20 
 
   - Гляди сюда,  -  сказал  Бобби.  -  Как  раз  сейчас  с  английского
метеоспутника поступает информация.
   Обработай ее, и сможешь узнать  высоту  любой  волны  в  любой  точке
земного шара  с  точностью  до  нескольких  сантиметров  Бобби  не  стал
включать свет в кабинете. Ему, а тем более мне, вполне хватало освещения
от  нескольких  огромных  мониторов  установленных  здесь   компьютерных
рабочих станций На экранах друг друга  сменяли  яркие  цветные  графики,
карты,   увеличенные   снимки,   сделанные    со    спутников,    сводки
метеорологической динамики в различных уголках мира.
   Дитя компьютерного века - это не про меня, и я никогда им не стану. В
темных очках - да еще несколько часов кряду - не очень-то посидишь перед
монитором компьютера, который к тому же излучает ультрафиолет. Излучение
не очень интенсивное, но,  учитывая  его  кумулятивный  эффект,  с  меня
хватит и нескольких часов. Вот почему я всегда пишу от  руки  в  обычном
блокноте. Именно так  рождаются  статьи,  которые  я  время  от  времени
публикую, так родилась  ставшая  бестселлером  книга,  после  которой  в
журнале "Тайм" появилась статья про меня и мою болезнь.
   Эта уставленная компьютерами комната являлась центром  "Серфкаста"  -
принадлежащей Бобби информационной  службы.  Ежедневно  сотни  одержимых
серфингом подписчиков по  всему  миру  получают  по  факсу  сообщения  с
прогнозом высоты волн в самых  разных  концах  света.  "Серфкаст"  имеет
также собственную страничку в  Интернете,  а  самые  нетерпеливые  могли
позвонить по справочному телефону 900 и сразу же  получить  интересующие
их сведения. Бобби имел еще  четырех  сотрудников,  которые  работали  в
разных концах Мунлайт-Бей на компьютерах,  соединенных  через  модемы  с
этой комнатой, однако окончательный анализ информации  и  заключительный
прогноз Бобби всегда делал только сам.
   Ежедневно вдоль всего побережья Мирового океана  на  волнах  катаются
примерно шесть миллионов серферов, и  примерно  пять  миллионов  из  них
вполне довольны волнами высотой в два-три метра от подножия  до  гребня.
Силы, заставляющие водяные валы перекатываться  по  поверхности  океана,
скрыты под поверхностью, на глубине до трехсот метров, и до  конца  80-х
было невозможно более или менее точно предсказать,