глядя на меня, видел мою
мать и выплевывал, словно проклятие: "Ты!"
   - Есть здесь кто-нибудь? - громко спросил я.
   Мой вопрос отразился от противоположных стен  гигантской  скорлупы  и
вернулся ко мне двумя отдельными эхами - по одному с каждой стороны.
   Орсон, в свою  очередь,  тоже  вопросительно  фыркнул,  и  этот  звук
пролетел над гладким полом, как шепот ветра по воде.
   Ответа не дождался ни он, ни я.
   - Я пришел не для того, чтобы мстить, - сказал я. - Мне это не нужно.
   Ничего.
   - И я не собираюсь предпринимать  попытки  связаться  с  властями  за
пределами города. Исправить уже ничего нельзя, и я принимаю это.
   Когда эхо моего голоса умолкло, тишина в овальном зале  сгустилась  и
стала плотной, как вода. Прежде  чем  снова  нарушить  ее,  я  несколько
секунд молчал.
   - Я не хочу, чтобы Мунлайт-Бей, а вместе с ним я и  мои  друзья  были
стерты с лица земли за здорово живешь. Единственное, чего я хочу, -  это
понять.
   Никто не пожелал удовлетворить мое любопытство.
   Что ж, отправляясь сюда,  я  заранее  знал,  что  на  слишком  многое
рассчитывать не приходится Я не был разочарован. Я вообще редко позволяю
себе испытывать чувство разочарования по поводу чего-либо. Жизнь научила
меня терпеливости.
   Далеко наверху, над этими рукотворными пещерами,  быстро  приближался
рассвет. Я не мог  больше  тратить  время  на  Форт-Уиверн.  Прежде  чем
укрыться  от  поднимающегося  смертоносного  солнца  в  доме  Саши,  мне
предстояло заглянуть еще по одному адресу.
   Мы с Орсоном пошли обратно по молочному полу.
   Там,  куда  попадал  свет  фонарика,  зажигались  золотые  спирали  и
вращались под нашими ногами, как новые галактики.
   За овальным входом в зал в стену уходил узкий коридор, в  свое  время
служивший, очевидно, воздуховодом. Проходя мимо, я  заглянул  в  него  и
обнаружил там портфель  отца  -  тот  самый,  который  поставил  на  пол
больничного гаража перед тем, как спрятаться под катафалк, и который уже
не нашел, выбравшись из покойницкой. Когда я проходил здесь  пять  минут
назад, его тут, разумеется, не было.
   Я обошел портфель и посветил фонариком в темное  пространство  позади
него. Никого.
   Орсон дисциплинированно сидел возле портфеля, и я вернулся назад.
   Портфель оказался на удивление легким, и я подумал, что он  пуст,  но
когда я его встряхнул, то почувствовал, что внутри что-то есть.
   Когда я расстегивал замки портфеля, мое  сердце  отчаянно  билось.  Я
опасался, что обнаружу там еще одну  пару  вырванных  глаз.  Чтобы  хоть
немного успокоиться, я мысленно представил  любимое  лицо  Саши,  но  от
этого мое сердце забилось еще сильнее.
   Я открыл портфель, и мне показалось, что, кроме воздуха, в нем ничего
нет Отцовская одежда, книжки, туалетные принадлежности и  все  остальные
вещи исчезли. А потом я заметил спрятавшуюся  в  углу  фотографию  -  ту
самую фотографию моей мамы, которую  я  пообещал  кремировать  вместе  с
телом отца.
   Я держал снимок в свете фонарика. Мама была удивительно хороша,  а  в
ее прекрасных глазах светился глубокий ум.
   В ее чертах я увидел сходство со мной Неудивительно, что в свое время
Саша с благосклонностью взглянула на меня. Мама улыбалась, и  ее  улыбка
тоже была похожа на мою.
   Орсону тоже хотелось взглянуть на карточку,  и  я  повернул  ее  так,
чтобы он смог посмотреть на нее. В течение нескольких секунд его  взгляд
блуждал по фотографии. Затем  пес  тоненько  заскулил  и  отвернулся  от
снимка. На его морде была написана неподдельная грусть.
   Мы с Орсоном на самом деле братья. Я - плод сердца и чрева  Глицинии,
Орсон - плод ее ума. В наших жилах не течет  одинаковая  кровь,  но  нас
роднят гораздо более важные вещи.
   Орсон снова заскулил, а я сказал ему твердым голосом:
   - Все. Ее больше нет. Умерла и исчезла.
   Надо быть жестоким. Надо жить будущим.
   Бросив последний взгляд на фотографию, я сунул ее в карман рубашки.
   Никакой печали. Никакого отчаяния. Никакого самосожаления.
   Так или иначе, моя мать умерла не окончательно.
   Она живет во мне, в Орсоне и, возможно, в других таких, как Орсон.
   Независимо от того, в  каких  преступлениях  против  человечества  ее
обвиняли остальные, она продолжает жить в нас - в человеке-слоне  и  его
собаке-уродце.
   И пусть это нескромно, но я уверен, что мир только улучшился от того,
что в нем живем мы с Орсоном. Мы с ним далеко не самые плохие ребята.
   Покидая темный коридор, я сказал "спасибо" тем, кто оставил для  меня
фотографию.  Уж  не  знаю,  слышали  ли  они  меня  и  действительно  ли
испытывали по отношению ко мне добрые чувства.
   Оказавшись наверху и выйдя из ангара, я нашел свой велосипед там  же,
где оставил его. Звезды тоже были на прежнем месте.
   Я поехал назад - через Город мертвых, по направлению  к  Мунлайт-Бей,
где меня ждали туман и кое-что еще.
 
Часть пятая 
 
ПЕРЕЦ РАССВЕТОМ 
 
30 
 
   Наверное, когда-то континент незаметно для всех  наклонился,  и  этот
дом с крытой дранкой кровлей и высоким белым крылечком, стоявший  раньше
где-нибудь в Нантакете, соскользнул и, проехав три тысячи миль, навсегда
застрял  здесь,  в  калифорнийских  холмах.  Предназначенный   по   виду
совершенно для другой местности, он угнездился в тени пиний и оборотился
фасадом на участок в один акр. От дома исходили очарование, уют и  тепло
обитавшей здесь дружной семьи.
   Сейчас дом был  погружен  во  тьму,  но  вскоре  в  нескольких  окнах
загорится свет. Розалина Рамирес встанет с первыми  петухами  и  тут  же
примется готовить обильный завтрак  для  своего  сына  Мануэля,  который
должен вернуться после ночной - второй кряду - смены. Если, конечно, его
не задержит на службе шквал бумажной работы в  связи  с  убийством  шефа
полиции Стивенсона. Будучи гораздо более искусным кулинаром, нежели  его
мать,  Мануэль,  конечно,  предпочел   бы   приготовить   себе   завтрак
собственными руками, но он все  равно  съест  ее  стряпню  до  последней
крошки да еще обязательно похвалит.
   А пока Розалина спит в большой спальне,  принадлежавшей  когда-то  ее
сыну. Он ни разу не пользовался ею с тех пор, как шестнадцать лет  назад
здесь умерла его жена Кармелита, подарив жизнь их сыну Тоби.
   В дальнем конце просторного заднего двора стоит  сарай  с  двускатной
крышей, крытой так же, как кровля  дома,  дранкой.  Окошки  его  закрыты
белыми ставнями.
   Поскольку участок расположен  в  самой  южной  оконечности  города  и
примыкает к привольным холмам, здесь - раздолье для  любителей  верховой
езды. Относившийся к  ним  прежний  хозяин  дома  держал  в  этом  сарае
лошадей, теперь же в нем расположена студия, в которой Тоби выдувает  из
стекла свою жизнь.
   Сквозь густой туман я увидел,  что  окна  в  сарае  освещены.  Ничего
удивительного. Тоби часто встает задолго до рассвета и приходит  в  свою
студию, чтобы поработать.
   Прислонив велосипед к стене сарая, я подошел к одному из окон.  Орсон
рядом со мной поднялся на задние лапы, поставил передние на окно и  тоже
заглянул внутрь.
   Когда у меня  появляется  желание  посмотреть,  как  творит  Тоби,  я
никогда не захожу внутрь, поскольку флуоресцентные  лампы,  горящие  под
потолком, слишком ярки для моих глаз. Кроме того, боросиликатное стекло,
из которого выдуваются различные изделия, обрабатывается при температуре
свыше двух тысяч градусов по Фаренгейту и светится так ослепительно, что
может причинить вред даже глазам нормального человека, не то  что  моим.
Когда Тоби заканчивает работу, он выключает горелку, и  тогда  мы  можем
немного поговорить.
   Сейчас Тоби сидел на  высокой  табуретке  за  своим  рабочим  столом,
напротив многоструйной  фишеровской  горелки.  Глаза  его  были  закрыты
специальными очками с черными стеклами. Он только что закончил  выдувать
вазу в форме груши с изящным тонким горлышком. Она была  такой  горячей,
что светилась красно-золотым светом. Теперь Тоби остужал ее.
   Если изделие вынуть из огня и  оставить  без  присмотра,  оно  станет
остывать чересчур быстро и лопнет.
   Для того чтобы этого не случилось, его необходимо остужать постепенно
и в несколько приемов.
   В горелку на рабочем столе из стоявшего поодаль баллона  под  большим
давлением поступала смесь природного газа и чистого  кислорода.  Начиная
остужать  изделие,  Тоби  первым   делом   выключал   кислород,   отчего
температура пламени становилась гораздо ниже, давая тем самым время  для
того, чтобы укрепились молекулярные связи стекла.
   Ремесло стеклодува чревато многими  опасностями,  поэтому  кое-кто  в
Мунлайт-Бей  осуждал  Мануэля  и  считал  безответственным  то,  что  он
позволяет своему  сыну,  пораженному  болезнью  Дауна,  заниматься  этим
сложным, требующим большого мастерства  и  осторожности  делом.  Каркая,
словно вороны, они предрекали мальчику непоправимые увечья и,  возможно,
затаив дыхание ждали, когда это случится.
   Поначалу Мануэль был настроен категорически против мечты  Тоби  стать
стеклодувом.  В  течение  пятнадцати  лет  сарай  служил   студией   для
Сальвадора,  старшего  брата   Кармелиты,   первоклассного   стеклодува,
настоящего мастера. Будучи ребенком,  Тоби  провел  тысячи  часов,  сидя
рядом с дядей Сальвадором и наблюдая за тем, как  тот  работает.  Иногда
ему даже позволялось надеть кевларовые рукавицы и переставить только что
изготовленную вазу в очаг для охлаждения.
   Со стороны могло бы показаться, что в эти часы, сидя рядом  с  дядей,
Тоби находился в прострации - с пустым взглядом и бессмысленной улыбкой,
и все же  это  было  не  так.  Мальчик  смотрел  и  учился.  Компенсируя
недоданное, природа часто награждает  ущербных  людей  сверхчеловеческим
терпением. Просиживая день за днем, год за годом в студии  своего  дяди,
Тоби медленно учился. Два года назад Сальвадор умер,  и  Тоби,  которому
тогда исполнилось только четырнадцать,  спросил  у  отца,  может  ли  он
продолжить дело дяди. Мануэль  не  отнесся  к  этой  просьбе  всерьез  и
постарался мягко объяснить сыну, что его мечты нереальны.
   А как-то утром, незадолго до рассвета, он обнаружил Тоби в студии,  а
по  огнеупорной  керамической  поверхности  рабочего  стола  плыл  целый
выводок лебедей из простого коричневого стекла.  Позади  лебедей  стояла
только что сделанная и уже остывшая ваза. Благодаря специальным примесям
и добавкам  стекло  напоминало  загадочное  полночное  небо,  в  котором
клубился синеватый туман и посверкивали серебристые точки звезд.
   Мануэль с первого взгляда увидел, что эта ваза ни в чем  не  уступала
лучшим изделиям Сальвадора, а Тоби в этот момент остужал вторую  вазу  -
не менее прекрасную, чем первая.
   Мальчик перенял у дяди все навыки опытного стеклодува и, несмотря  на
задержку в развитии, определенно знал,  как  нужно  работать,  чтобы  не
причинить себе  увечий.  И  тут  тоже  проявилось  волшебство  генетики,
поскольку  он  обладал  удивительным  талантом,  которому  нельзя   было
научиться.  Он  был  не  просто  мастером,  а  художником,  и  даже   не
художником, а одаренным слабоумным,  которого  вдохновение  художника  и
умение мастера посещали так же просто, как волны накатываются на берег.
   Произведения  Тоби  продавались  в  магазинах  подарков   не   только
Мунлайт-Бей, но также Камбрии и  других  прибрежных  городков  к  северу
вплоть до самого Кермела. Через несколько лет он вполне сможет содержать
себя без посторонней помощи.
   Иногда природа бросает кость тем, кого обделила.
   В этом убеждает и мое собственное умение складывать слова во фразы, а
фразы - в абзацы.
   Сейчас Тоби сидел в своей  студии  и  аккуратно  поворачивал  вазу  в
гудящем пламени горелки, следя за тем, чтобы огонь равномерно  лизал  ее
округлые бока.
   С толстой шеей, покатыми плечами, непропорционально короткими  руками
и ногами, он вполне  мог  бы  сойти  за  сказочного  гнома,  сидящего  у
сторожевого костра глубоко  под  землей.  Его  лоб  узок  и  тяжел,  уши
посажены чересчур низко, голова кажется  слишком  маленькой  для  такого
тела. Смазанные черты и тяжелые складки полуприкрытых  век  придают  его
лицу вечно сонное выражение.
   Сейчас Тоби сидел  на  высоком  стуле,  поворачивал  вазу  в  пламени
горелки  и  регулировал  количество  подаваемого  газа,   руководствуясь
какой-то непостижимой интуицией. На лице  его  играли  отсветы  пламени,
глаза были закрыты черными  стеклами  очков,  и  он  ничуть  не  казался
слабоумным и не производил впечатление человека, которого  угнетает  его
физическое  и  умственное  состояние.  Наоборот,  погруженный   в   свое
творчество, в процесс созидания, он казался возбужденным.
   Орсон угрожающе зарычал.  Он  спрыгнул  передними  ногами  на  землю,
отвернулся в сторону от сарая и настороженно напрягся.
   Я тоже повернулся и увидел темную фигуру, приближающуюся к нам  через
задний двор. Несмотря на ночь и туман, я сразу узнал этого  человека  по
тому, с какой грацией и легкостью он шел. Это был Мануэль Рамирес,  папа
Тоби, второй  человек  в  полицейском  управлении  Мунлайт-Бей,  ставший
теперь временно первым вследствие гибели своего босса.
   Я сунул обе руки в карманы куртки  и  сжал  правой  ладонью  рукоятку
"глока".
   Мы с Мануэлем были друзьями. Мне было бы неудобно наставлять на  него
пистолет, и уж точно я не сумел бы в него выстрелить. Разве что  он  уже
не был прежним  Мануэлем.  Разве  что,  подобно  Льюису  Стивенсону,  он
превратился в нечто иное.
   Он остановился метрах в трех от нас с Орсоном. Из окна шел  оранжевый
свет от пламени горелки, и благодаря этому скупому освещению  я  увидел,
что Мануэль одет в форму хаки.  На  его  правом  бедре  была  кобура  со
служебным пистолетом. Он стоял, засунув большие пальцы за пояс, но можно
было не сомневаться: в случае чего он успеет выхватить пистолет  раньше,
чем я достану свой.
   - Закончил смену? - спросил я, хотя и знал, что это не так.
   Вместо ответа он проговорил:
   - Надеюсь, в этот час ты не ожидаешь тамале, пива и фильмов  с  Джеки
Чаном?
   - Нет, просто подумал, что Тоби, наверное,  уже  работает,  и  заехал
поболтать с ним.
   На лице Мануэля читалась усталость,  и  выглядел  он  сейчас  гораздо
старше своих сорока. Но улыбка его  -  даже  в  этом  сверхъестественном
освещении - была по-прежнему дружелюбной  и  ободряющей.  Я  внимательно
вглядывался в его глаза, но единственными огоньками, плясавшими  в  них,
были отсветы из окна  сарая.  Впрочем,  за  ними  вполне  мог  прятаться
дьявольский огонь, подобный  тому,  который  я  видел  в  глазах  Льюиса
Стивенсона.
   К  Орсону  вернулась   уверенность.   Узнав   Мануэля,   он   немного
расслабился, но все равно оставался настороже.
   Я не чувствовал в Мануэле той нездоровой энергии,  которой  во  время
нашей последней встречи бурлил Стивенсон.  Наоборот,  его  голос  звучал
мягко и даже мелодично.
   - Ты так и не появился в управлении после своего звонка, - сказал он.
   Прикинув все "за" и "против", я решил говорить правду.
   - Нет, появился, - ответил я.
   - Значит, когда ты мне позвонил, ты находился уже  рядом  с  нами?  -
догадался он.
   - Прямо за углом. Что это за лысый парень с серьгой в ухе?
   Немного подумав, Мануэль решил ответить искренностью на искренность.
   - Его зовут Карл Скорсо.
   - Но кто он такой?
   - Мешок с дерьмом. Кому ты собираешься все это рассказать?
   - Никому.
   Мануэль промолчал. Было видно, что он не поверил мне.
   - Начиная свои поиски, я действительно воспринимал их  как  крестовый
поход, - признал я, - но я умею вовремя поднять руки.
   - Да, видимо, я действительно говорю с новым Крисом Сноу.
   - Даже если бы я  смог  связаться  с  властями  или  журналистами  за
пределами Мунлайт-Бей, я все равно не сумел бы  их  ни  в  чем  убедить,
поскольку сам толком не понимаю, что происходит.
   - И у тебя нет никаких доказательств.
   - Ничего существенного. Кроме того, мне вряд ли позволили бы вступить
с ними  в  контакт.  Если  бы  я  даже  сумел  вызвать  кого-нибудь  для
проведения расследования, вряд  ли  бы  мне  или  моим  друзьям  удалось
встретить его, когда он приедет сюда.
   Мануэль опять не ответил, но его молчание было красноречивее слов.
   Он мог по-прежнему оставаться фанатом бейсбола, любить музыку кантри,
Эббота и Костелло. Он так же, как раньше,  не  хуже  меня  понимал,  что
такое рок и ограничения, которые накладывает на людей  судьба.  Он  даже
мог все так же любить меня. Но он больше не был моим другом. Если  он  и
не спустит курок, целясь в меня, он не станет мешать тому,  кто  сделает
это вместо него.
   Мое сердце наполнилось грустью, горло сжала тугая черная тоска.
   - В этом участвует все полицейское управление, не так ли?  -  спросил
я.
   Улыбка погасла на лице  Мануэля,  и  теперь  он  выглядел  еще  более
измученным.
   Почувствовав в нем не злость,  а  эту  усталость,  я  понял,  что  он
расскажет мне больше, чем должен бы сказать. Мучимый чувством  вины,  он
не сумеет сохранить все свои секреты.
   И я знал почти наверняка, что он расскажет мне о моей матери. Мне  до
такой степени не хотелось это слышать, что я чуть  было  не  ушел.  Чуть
было...
   - Да, - ответил он, - все полицейское управление.
   - И даже ты.
   - О, mi amigo, в особенности я.
   -  Ты  тоже   заразился   этой   пакостью,   которая   вырвалась   из
Форт-Уиверна?
   - Слово "заразиться" в данном случае неуместно.
   - Но достаточно близко к сути.
   - Это есть у всех в управлении. Только не у меня.
   Насколько мне известно. Пока еще нет.
   - Значит, у них, возможно, не было выбора. Но у тебя-то он есть.
   - Я согласился сотрудничать,  поскольку  из  этого  может  получиться
гораздо больше хорошего, нежели плохого.
   - Из чего "этого"? Из конца мира?
   - Они работают, пытаются исправить то, что случилось.
   - Работают там, в Уиверне? Где-то в подземельях?
   - Есть и другие места. И если им удастся побороть это.., тогда станут
возможны замечательные вещи.
   Мануэль перевел взгляд с меня на окно сарая.
   - Тоби, - догадался я. Глаза Мануэля снова метнулись ко  мне.  -  Эта
штука, эта чума, или как там она называется... Ты надеешься на то,  что,
если им удастся взять ее под свой контроль, они смогут  использовать  ее
для того, чтобы каким-то образом помочь Тоби.
   - У тебя в этом деле тоже имеется корыстный интерес, Крис.
   Сидевший на крыше сарая филин, словно подозревая  всех  и  каждого  в
Мунлайт-Бей, потребовал у нас пароль, ухнув пять раз подряд с  короткими
интервалами.
   Я сделал глубокий вдох и сказал:
   -  Это  единственная  причина,  по  которой  моя  мать   согласилась,
участвовать  в  биологических  разработках,  проводившихся  с   военными
целями.  Единственная  причина.  Она  надеялась,  что  из  этого   может
получиться что-нибудь, что поможет вылечить мой ХР.
   - И из этого действительно может что-то получиться.
   - Это был проект по созданию нового оружия?
   - Не осуждай ее, Крис. Только под военный проект можно было  получить
финансирование в десятки миллиардов  долларов.  У  нее  не  было  бы  ни
малейшего шанса  заниматься  этими  исследованиями,  если  бы  они  были
направлены на хорошее дело. Слишком дорого.
   Это, без сомнения, было правдой.  Огромные  деньги,  необходимые  для
того, чтобы попытаться воплотить в жизнь сложнейшую теорию матери, могли
быть получены только под разработку нового оружия.
   Глициния Джейн Сноу, урожденная Милбери, являлась крупным  теоретиком
в области генетики. Это  означало,  что  она  работала  головой,  а  все
остальные ученые  -  руками.  Она  не  пропадала  в  лабораториях  и  не
просиживала часами за компьютером. Лабораторией мамы являлась ее голова,
и, надо сказать, укомплектована она была превосходно. Мама  генерировала
идеи, а остальные ученые под ее руководством пытались осуществить их  на
практике.
   Я сказал, что она обладала блестящим умом, но на самом деле ее ум был
чем-то большим.