ального  менеджера  радиостанции.  Это  -
небольшая  двухэтажная  постройка  в  викторианском  стиле  с   огромным
количеством резных украшений:  вокруг  слуховых  оконцев,  на  коньке  и
скосах крыши, вокруг двери и окон, а также на перилах веранды.
   Этот чудесный домик мог бы быть настоящей игрушкой, если  бы  его  не
выкрасили в фирменные цвета радиостанции. Стены были канареечного цвета,
ставни и перила веранды - розовыми, резные украшения -  лимонно-желтыми.
В результате жилище Саши выглядело так, будто здесь побывала орава в дым
перепившихся фанатов Джимми Баффета  и  на  протяжении  целого  уик-энда
разрисовывала дом с помощью баллончиков с краской.
   Сашу, впрочем, не угнетает это художественное безумие. "Я, -  говорит
она, - живу внутри, а не снаружи, откуда видно это безобразие".
   Широкая веранда на  задней  стороне  дома  была  застеклена,  и  Саша
превратила  ее  в  настоящий  зимний  сад.  Электрический   обогреватель
поддерживал нужную температуру даже в холодное время  года.  На  столах,
скамейках и специальных  металлических  подставках  здесь  стояли  сотни
керамических и пластмассовых цветочных горшков, в которых росли эстрагон
и тмин, ангелика и кориандр, мята и цикорий, бальзамник и базилик, укроп
и ромашка, душица и пижма. Саша использовала все  эти  травы  для  того,
чтобы делать приправы к блюдам, готовить целебные отвары и лечебные чаи,
которые с одинаковым успехом помогали справиться с любыми болячками.
   Мне нет нужды носить с собой ключ от дома Саши.
   Он постоянно  лежит  в  большом  керамическом  горшке  в  виде  жабы,
прикрытый желтоватыми листьями руты.
   Когда рассвет, несущий мне смерть, окрасил восточную часть  небосвода
в светло-серый цвет и мир приготовился прощаться со снами, я вошел в дом
Саши, который станет моим убежищем на ближайшие двенадцать часов.
   Войдя на кухню, я немедленно включил радио.  Сашина  передача  должна
была закончиться через тридцать минут, и  в  этот  момент  транслировали
прогноз погоды. Сейчас стоял сезон дождей,  и  с  северо-запада  на  нас
надвигался приличный  шторм.  Вскоре  после  захода  солнца  должен  был
начаться дождь с грозой.
   Я слушал бы Сашу с удовольствием даже  в  том  случае,  если  бы  она
предсказывала приближение цунами  в  сорок  метров  высотой,  извержение
вулкана и выброс потоков лавы. Каждый раз, когда  я  слышал  ее  мягкий,
немного горловой радиоголос, на моем лице  расплывалась  широкая  глупая
улыбка, и даже сейчас, находясь на пороге конца света, я ничего не мог с
этим поделать.
   За окном расцветал день. Орсон деловито протопал к  двум  пластиковым
мискам, стоявшим в углу кухни на резиновом коврике.  На  каждой  из  них
было написано его имя. Куда бы ни приходил Орсон - в коттедж Бобби или в
гости к Саше, - он всюду оказывался дома.
   Как только не пытались называть моего пса, когда он был  еще  щенком,
но из этого ничего не выходило.
   Маленький  мохнатый  привереда  отказывался  отзываться  на  все  эти
клички. А затем мы заметили, с каким  вниманием  он  смотрит  телевизор,
когда мы ставим на видео кассеты с фильмами Орсона Уэллса, особенно в те
моменты, когда на экране появляется сам Уэллс.
   Тогда мы в шутку назвали пса в честь этого актера и режиссера.  Он  с
удовольствием принял это имя и с тех пор откликался только на него.
   Обнаружив, что обе миски пусты, Орсон взял  одну  из  них  в  зубы  и
принес ко мне. Я  наполнил  ее  водой  и  поставил  обратно  на  коврик,
положенный здесь специально для того, чтобы вода и пища не  попадали  на
белый кафельный пол.
   Попив воды, Орсон ткнулся носом во вторую  миску  и  поднял  на  меня
умоляющий взгляд. Это получается у него не  хуже,  чем  у  любой  другой
собаки, но вместе с тем его  физиономия  приспособлена  для  несчастного
выражения лучше, чем лицо любого - даже самого  талантливого  -  актера,
который когда-либо вступал на подмостки.
   Когда я находился  на  борту  "Ностромо"  и  наблюдал  за  Орсоном  и
Мангоджерри, мне вспомнились необычайно популярные  некогда  картинки  с
изображением собак, играющих  в  покер.  Подсознание  извлекло  из  моей
памяти это воспоминание и сделало  его  на  редкость  ярким  с  какой-то
определенной целью, желая подсказать мне что-то очень важное.  Теперь  я
понял, что именно.  Каждая  из  собак  на  этих  картинках  олицетворяла
определенный - и хорошо знакомый каждому из нас - тип человека, и каждая
из них была столь же умна, как любой из людей. Находясь на "Ностромо"  и
наблюдая, как Орсон и Мангоджерри передразнивали людские  стереотипы,  я
понял, что некоторые животные из Форт-Уиверна могут быть гораздо  умнее,
нежели я предполагал раньше. Они могут быть настолько умны,  что  я  еще
даже не готов к осознанию этого. Если  бы  они  умели  держать  карты  и
говорить, то запросто могли бы обыграть нас с Рузвельтом в покер. Да что
там покер! Они могли бы взять меня к себе в качестве домработницы.
   - Вообще-то для завтрака еще рановато, - заметил я, беря в руки миску
Орсона, - но у тебя сегодня была напряженная ночь.
   Вытряхнув в миску содержимое банки с консервированной собачьей  едой,
я обошел кухню по периметру, закрывая жалюзи на  окнах,  чтобы  оградить
себя от опасности поднимающегося дня.  Когда  я  оказался  у  последнего
окна, мне показалось, что где-то в глубине дома открылась и так же  тихо
закрылась дверь.
   Я замер, обратившись в слух.
   - Что там? - прошептал я, глядя на Орсона.
   Пес оторвался от своей миски, прислушался, склонив  голову  набок,  а
затем фыркнул и снова принялся за еду.
   "Стометровая цирко-мозговая арена", будь она неладна!
   Подойдя к раковине, я помыл руки и  плеснул  холодной  водой  себе  в
лицо.
   Саша  содержит  кухню  в  идеальном  порядке.  Здесь  все   сияет   и
благоухает. Она - выдающийся  кулинар,  и  почти  половину  пространства
кухонной стойки занимают ряды всяческих  диковинных  приспособлений  для
готовки. Всевозможные кастрюли, судки, ковши и прочая  кухонная  утварь,
подвешенная на крючках, позвякивает над головой,  и  кажется,  будто  ты
находишься в пещере, со сводов которой свисают десятки сталактитов.
   Я отправился на обход  дома,  задергивая  шторы,  закрывая  ставни  и
жалюзи и ощущая будоражащий дух Саши во всех его уголках.
   В обстановке этого дома, в его дизайне и в том, как он  украшен,  нет
какой-то  определенной  концепции   и   гармонии.   Каждая   из   комнат
олицетворяет то или иное  пристрастие  Саши,  а  она  -  человек  многих
страстей.
   Едят  здесь  исключительно  за  большим  кухонным  столом,  поскольку
столовая целиком и полностью отдана под музыкальные  увлечения  хозяйки.
Вдоль  одной  из  стен  стоит  электронная   клавиатура   -   сложнейший
синтезатор, с помощью которого Саша может  создавать  даже  произведения
для симфонического оркестра.
   Рядом - письменный стол с пюпитром для нот  и  стопка  чистой  нотной
бумаги, лежащей в  ожидании  ее  карандаша.  Посередине  столовой  стоит
ударная установка,  в  углу  по  соседству  -  прекрасная  виолончель  и
специальная табуретка для исполнителя. В другом углу,  рядом  со  столом
для сочинения музыки, на  массивном  бронзовом  крючке  висит  саксофон.
Здесь есть и две гитары - обычная и электрическая.
   Гостиная комната предназначена вовсе не для гостей, а для книг -  еще
одного увлечения Саши. По всем стенам здесь - полки, уставленные книгами
в твердых и мягких переплетах. Стоящую  тут  мебель  нельзя  назвать  ни
ультрамодной, ни стильной, ни безвкусной: стулья  и  диваны  нейтральных
тонов, выбранные лишь исходя из  того,  насколько  удобно  в  них  будет
сидеть за неспешным разговором или чтением любимой книги.
   На втором этаже находится комната, превращенная в гимнастический зал.
Здесь  стоят  велотренажер,  гребной  тренажер,  физкультурные  маты   и
несколько приспособлений для того, чтобы качать мускулатуру, - с грузами
от одного до десяти килограммов. Эта же комната служит Саше и в качестве
ее гомеопатической аптеки.  Здесь  она  хранит  бесчисленные  баночки  с
витаминами  и  минеральными  добавками,  здесь  же   занимается   йогой.
Взобравшись на велотренажер, Саша крутит педали до тех пор, пока  с  нее
не начинает градом катиться пот, а прибор показывает, что она "проехала"
как минимум пятьдесят километров. На гребном тренажере  она  упражняется
до тех пор, пока не "переплывет" в своем воображении озеро Тахо, напевая
при этом ритмичные мелодии Сары  Маклаллан,  Джулианы  Хэтфилд,  Мередит
Бруксили, Саши Гуделл, а когда она, лежа на спине, поднимает и  опускает
ноги, кажется, что от гимнастических матов вот-вот пойдет  дым.  Причем,
закончив упражнения, Саша  оказывается  еще  более  энергичной,  чем  до
начала занятий, - раскрасневшаяся, пышущая жизнью. А после  медитации  в
какой-нибудь очередной позиции йоги она бывает настолько  "расслаблена",
что, кажется, вот-вот взорвет все вокруг себя.
   Господи, как же я ее люблю!
   Когда  я  вышел  из  тренажерной   комнаты,   меня   вдруг   охватило
предчувствие неизбежной и невосполнимой утраты. От страха я затрясся, да
так сильно, что мне пришлось прислониться к стене.
   С ней ничего не могло случиться  днем  или  во  время  десятиминутной
поездки на машине от студии на Сигнал-хилл, расположенной в самом центре
города. Обезьяний отряд выходит на охоту только ночью, а в дневное время
где-то прячется - возможно, в дренажных трубах, проложенных под  холмами
и улицами города. В тех самых мрачных бетонных катакомбах, где  я  нашел
коллекцию черепов. Днем даже люди-оборотни, подобные Льюису  Стивенсону,
держат себя в руках с большим успехом, нежели ночью. Точно так  же,  как
людям-зверям   из   "Острова   доктора   Моро",   им   гораздо   труднее
контролировать свои животные инстинкты именно по ночам. С заходом солнца
в них просыпается жажда приключений, и они позволяют  себе  то,  на  что
никогда не осмелились бы при свете дня. Нет,  Саше  наверняка  ничто  не
грозит сейчас, когда грядет рассвет. Впервые в своей жизни  я  испытывал
облегчение от того, что над землей восходит солнце.
   Наконец я добрался до  ее  спальни.  Здесь  не  было  ни  музыкальных
инструментов,  ни  книг,  ни  кастрюль,  ни  баночек  с  витаминами,  ни
тренажеров. Кровать была простой, с незатейливой стойкой в изголовье,  и
накрыта ворсистым  покрывалом.  Не  было  ничего  примечательного  ни  в
стоявшем здесь комоде, ни в тумбочках, ни  в  светильниках.  Стены  были
бледно-желтыми, словно отблеск встающего солнца на утренних  облаках,  и
без единого украшения. Постороннему взгляду эта спальня  могла  бы  даже
показаться аскетичной  и  суровой,  но,  когда  здесь  появлялась  Саша,
спальня расцветала и  выглядела  не  менее  нарядной  и  радостной,  чем
комната в стиле  барокко  какого-нибудь  французского  замка,  не  менее
безмятежной  и  спокойной,  чем  буддийский  сад,  в  котором  предаются
созерцанию монахи.
   Сон Саши глубок и безмятежен.  Когда  она  спит,  то  напоминает  мне
камень, лежащий на дне океана. В эти моменты я прикасаюсь к  ней,  желая
ощутить тепло ее кожи, ровное биение  сердца,  и  тогда  страх  за  нее,
который время от времени хватает меня за глотку, исчезает без следа.
   Среди многих страстей, которым она подвластна, есть и страсть ко сну,
и даже страсть к самой страсти.
   Когда мы занимаемся с ней любовью, комната перестает существовать,  и
я оказываюсь в пространстве без времени и границ, где есть только  Саша,
исходящее от нее тепло и свет - ослепительный, но не опасный.
   Проходя мимо кровати и направляясь к  первому  из  трех  окон,  чтобы
закрыть жалюзи, я вдруг заметил какой-то предмет, лежавший на покрывале.
Он был маленьким, неровным и блестящим - кусочек расписанного вручную  и
покрытого глянцем фарфора. Половина улыбающегося рта, часть  шеи,  изгиб
щеки, один голубой глаз. Осколок головы куклы с лицом  Кристофера  Сноу,
разбившейся о стену в доме Анджелы Ферриман  за  секунду  до  того,  как
погас свет и на лестницу сверху и снизу поползли клубы дыма.
   Значит, хотя бы один из бойцов обезьяньего отряда побывал здесь  этой
ночью.
   Меня снова затрясло, но на сей раз уже не от страха, а от  бешенства.
Я выхватил из кармана пистолет и кинулся обыскивать дом. Я  обшарил  его
весь - от чердака до подвала, не пропустив ни одной комнаты,  ни  одного
стенного шкафа, ни одной - даже самой маленькой -  щели,  где  могла  бы
спрятаться ненавистная тварь. Теперь я  не  таился  и  не  осторожничал.
Выкрикивая проклятия и  угрозы,  которые  был  готов  осуществить,  я  с
грохотом открывал двери, отодвигал мебель, шарил под ней ручкой  швабры.
Я учинил такой бедлам, что Орсон прибежал сломя голову,  видимо,  ожидая
увидеть ожесточенную схватку, в которой  я  отчаянно  сражаюсь  за  свою
жизнь. После этого он следовал за мной по дому, держась на  уважительном
расстоянии, словно опасаясь, что в таком состоянии я могу случайно  либо
попасть в себя, либо пристрелить его.
   В доме не оказалось ни одной обезьяны.
   Закончив поиски, я испытал жгучее желание налить в таз воды, насыпать
туда хлорки и протереть все, к чему могли  прикоснуться  лапы  незваного
гостя: стены, полы, лестничные перила  и  ступени,  мебель.  И  даже  не
потому,  что  на  них  могли  остаться  микроорганизмы,  способные   нас
заразить, а из-за отвращения. Эти твари казались  мне  нечистыми,  будто
вышли не из лабораторий Форт-Уиверна, а из  отверстий  в  земле,  откуда
били молнии, шли клубы  серного  дыма  и  раздавались  вопли  несчастных
грешников.
   Однако вместо того, чтобы отправиться на поиски хлорки, я  подошел  к
стоявшему  на  кухне  телефону  и  набрал  прямой  номер  радиорубки  на
"Кей-Бей". Но раньше, чем была нажата последняя цифра, я сообразил,  что
Саша уже закончила программу и сейчас должна ехать  домой.  Я  нажал  на
рычаг и тут же набрал номер ее автомобильного телефона.
   - Привет, Снеговик, - откликнулась она.
   - Где ты?
   - В пяти минутах от тебя.
   - Двери машины заперты?
   - А что?
   - Ради всего святого отвечай: заперла ли ты двери машины?
   После некоторого молчания она сказала:
   - Теперь заперла.
   - Не останавливайся ни под каким видом. Кто бы тебе ни сигналил: хоть
друг, хоть полицейский. Особенно если это будет полицейский.
   - А если я случайно собью маленькую старушку?
   - Это будет не маленькая старушка. Она будет только казаться ею.
   - Что-то ты стал в последнее время пугливым, Снеговик.
   - Это не я пугливый. Это мир страшный. Вот что, я хочу, чтобы  ты  не
клала трубку и в течение всего пути оставалась на связи со мной.
   - Алло! Алло! "Эксплорер" - центру управления полетом: туман начинает
рассеиваться. Посадку смогу осуществить самостоятельно.
   - Ты мне зубы не заговаривай! Мне сейчас не до этого!
   - Я это уже заметила.
   - Я должен слышать твой голос постоянно. Все  время,  пока  ты  едешь
домой. Каждую секунду.
   - Голос нежный, как волна, - весело повторила она  фразу,  которую  я
так часто ей говорил. Ей явно хотелось подбодрить меня.
   Мы говорили до тех пор, пока Саша не подъехала к дому и не  заглушила
двигатель "Эксплорера".
   Несмотря  на  то  что  на  дворе  светило  солнце,  несмотря  на  все
кумулятивные эффекты смертоносного ультрафиолета, мне хотелось выскочить
наружу, подбежать к машине и встретить Сашу прямо у водительской дверцы,
а потом идти рядом с ней с "глоком" в руке - до тех  пор,  пока  она  не
пересечет двор и не подойдет к задней двери, через  которую  она  всегда
входила в дом.
   Мне показалось, что прошло не меньше часа до  того  мгновения,  когда
наконец я услышал ее  шаги  на  заднем  крыльце.  Она  лавировала  между
цветочными горшками.
   Открылась дверь, и я оказался прямо в широком луче солнечного  света,
ворвавшегося в дом вместе с моей  любимой.  Пинком  захлопнув  дверь,  я
схватил Сашу в объятия и прижал к себе  так  крепко,  что  на  несколько
секунд у нас обоих перехватило дыхание. Я целовал ее - теплую, реальную,
красивую. Красивую и живую.
   Но как бы крепко я ни прижимал ее к себе, какими бы сладкими ни  были
ее поцелуи, я по-прежнему не мог  отделаться  от  предчувствия  грядущей
горькой утраты.
 
Часть шестая 
 
ДЕНЬ И НОЧЬ 
 
32 
 
   Учитывая все то, что произошло в течение последней ночи,  и  то,  что
ожидало нас после следующего захода солнца, я никак не мог предположить,
что  мы  станем  заниматься  любовью.  А  вот  Саша   никак   не   могла
предположить, что мы не будем заниматься любовью.
   Мои трясущиеся руки, мой перепуганный  вид,  мой  страх  потерять  ее
послужили возбуждающим средством и привели Сашу в такое состояние, что я
был просто не в состоянии сказать "нет".
   Орсон, джентльмен до кончика хвоста, остался на кухне, а мы поднялись
в спальню на втором этаже и унеслись в мир без времени  и  пространства,
где  единственной  энергией,  единственной  формой  жизни,  единственной
светлой силой во Вселенной была Саша.
   После   этого,   оказавшись   в   настроении,   когда   даже    самые
апокалиптические новости кажутся не такими уж страшными, я рассказал  ей
о событиях ночи - от заката до рассвета, про обезьян нового  тысячелетия
и Стивенсона, про то, что Мунлайт-Бей  превратился  в  ящик  Пандоры,  в
котором притаились мириады бед.
   Если даже Саша решила,  что  у  меня  поехала  крыша,  она  этого  не
показала. Когда я рассказывал ей о том, как после ухода от Бобби за нами
с Орсоном гнался отряд обезьян, по Сашиному телу побежали мурашки, и  ей
пришлось накинуть халат. По мере того как я говорил, до  нее  постепенно
доходили страшные истины: мы оказались в  безвыходном  положении,  когда
нам не к кому обратиться и некуда бежать, если даже удастся спастись  из
города, что, возможно, страшная зараза из Форт-Уиверна уже сидит в наших
телах  и  грозит  последствиями,  которые  мы  не   в   состоянии   даже
представить. Осознав все  это,  Саша  подняла  воротник  халата  и  туго
стянула его вокруг шеи.
   Если мой рассказ о том, что я сделал со Стивенсоном, и вызвал  у  нее
отвращение, ей вполне успешно удалось скрыть  свои  чувства,  поскольку,
когда я закончил свое повествование, рассказав все до мельчайших деталей
- даже про осколок фарфоровой куклы, найденный на ее кровати, она -  все
еще покрытая гусиной кожей - выскользнула из халата и вновь унесла  меня
в свой светлый мир.
   На  сей  раз  мы  занимались  любовью  гораздо  спокойней,  двигались
медленнее и прикасались  друг  к  другу  более  нежно,  чем  раньше.  Мы
отдавались друг другу с прежней любовью и ненасытностью, но сейчас к ним
добавилась еще и некая безысходность, вызванная ощущением того,  что  мы
остались одни в этом новом мире.
   Странно: мы чувствовали себя двумя приговоренными к смерти,  рядом  с
которыми неотвратимо тикает будильник палача, и  все  же  ощущения  наши
были слаще, чем когда-либо раньше.
   А может быть, в этом и не было ничего странного.
   Может быть, страшная опасность освобождает нас от любых  ограничений,
амбиций, стеснения, заставляет, как никогда отчетливо, понимать простую,
но в обычное время забываемую нами истину:  предназначение  нашей  жизни
состоит в том, чтобы любить и быть любимыми, черпать красоту  и  радости
этого мира, осознавать, что будущее может настать, а может -  и  нет,  а
вот по-настоящему мы живем только сегодня.
   Если мир - такой, каким мы его знали до этого, - уходил в небытие, то
теряли  свое  значение  и  моя  писательская   работа,   и   музыкальное
сочинительство Саши.
   Единственным, что у нас оставалось, были дружба,  любовь  и  серфинг.
Чудодеи из Форт-Уиверна сузили наше с Сашей существование до тех границ,
которыми всегда Довольствовался Бобби Хэллоуэй.
   Дружба, любовь и серфинг. Бери их с пылу с жару!
   Бери их, покуда можешь!  Наслаждайся  ими,  пока  ты  еще  человек  и
способен оценить, насколько они прекрасны!
   Некоторое  время  мы  лежали  в  тишине,  прижавшись  друг  к  др