каталки скрипели точь-в-точь как  у  той,  на
которой увезли отца.
   Все  так  же  скрючившись,  я  обогнул  заднюю   часть   "Кадиллака",
оказавшись между ним и белым фургоном. Быстрого  взгляда  на  его  кузов
хватило, чтобы убедиться: названия какой-либо компании или учреждения на
нем не значилось.
   Скрип каталки раздавался все ближе.
   Инстинкт подсказывал, что мне грозит смертельная опасность. Я  застал
этих  людей  за  каким-то  хоть  и  непонятным   для   меня,   но   явно
противозаконным занятием. И самым опасным свидетелем для  них  в  данной
ситуации, несомненно, являлся именно я.
   Бросившись лицом на бетонный пол, я скользнул под катафалк - подальше
от взглядов, от  яркого  света,  в  спасительную  тень  -  прохладную  и
гладкую, словно  шелк.  Тут,  правда,  было  очень  тесно,  и,  когда  я
протиснулся чуть дальше, спина моя уперлась в днище автомобиля.
   Я лежал лицом к багажнику. Каталка  проскрипела  мимо  "Кадиллака"  и
продолжала двигаться дальше, по направлению к белому фургону.
   Повернув голову вправо, я увидел в нескольких метрах  от  себя  порог
мертвецкой, начищенные до блеска черные ботинки  Сенди  и  отвороты  его
синих брюк. Он стоял на месте,  по  всей  видимости,  провожая  взглядом
мужчину с каталкой.
   Прямо позади Сэнди, возле стены, стоял маленький портфель моего отца.
Спрятать его было негде, а оставь я его при  себе,  не  смог  бы  быстро
двигаться и бесшумно проскользнуть под катафалк.
   Судя по всему, портфель пока никто не заметил.
   И, дай бог, не заметит.
   Двое санитаров - я узнал их по белым туфлям и  брюкам  -  вывезли  из
мертвецкой вторую каталку. У этой колеса не  скрипели.  К  тому  времени
первая тележка  находилась  уже  возле  фургона.  Я  слышал,  как  лысый
открывает дверцы грузового отсека.
   Один из санитаров, обращаясь к напарнику, проговорил:
   - Пойду-ка я лучше наверх, пока меня никто не хватился.
   После этих слов он развернулся и направился в дальний конец гаража.
   Покалеченные колеса первой  каталки  с  визгом  завертелись.  Видимо,
переложив груз в машину, лысый с силой оттолкнул ее в сторону.
   Оставшийся санитар подкатил вторую тележку  к  "Кадиллаку",  и  Сэнди
открыл заднюю дверь катафалка.
   На этой каталке, судя по всему, тоже лежал черный пластиковый  мешок,
в котором покоилось тело безымянного бродяги.
   Я не мог отделаться от чувства нереальности  происходящего.  Что  все
это значит? Мне казалось, я вижу сон наяву.
   Дверцы в грузовой отсек фургона с  грохотом  захлопнулись.  Посмотрев
налево, я увидел тяжелые ботинки лысого. Он направлялся  к  водительской
двери.
   Санитар наверняка будет торчать здесь до тех пор, пока не  уедут  обе
машины, чтобы закрыть за  ними  ворота.  Значит,  если  я  останусь  под
катафалком, он обнаружит меня сразу же после того, как Сэнди тронется  с
места.
   Я не знал, какой именно из санитаров остался в гараже, да  это  и  не
имело значения. Я, в общем-то, был уверен, что сумею справиться с  любым
из этих парней, забравших моего отца со смертного ложа. Однако,  выезжая
из гаража, Сэнди Кирк мог заметить меня,  посмотрев  в  зеркало  заднего
вида, и тогда мне пришлось бы иметь дело уже не с одним, а с двумя.
   Двигатель фургона заработал.
   В тот момент, когда Сэнди и санитар перекладывали тело  с  каталки  в
катафалк, я выбрался из своего укрытия. С головы моей слетела  кепка.  Я
поднял ее и, не смея оглянуться, по-крабьи прополз три метра, отделявшие
меня  от  распахнутой  двери  мертвецкой.  Оказавшись  внутри   холодной
комнаты, я поднялся на ноги и спрятался за  дверью,  вжимаясь  спиной  в
бетонную стену.
   Никто в гараже не закричал, не поднял тревогу. Не заметили!
   Только сейчас я понял, что все это  время  сдерживал  дыхание,  и  со
свистом выпустил его сквозь сжатые зубы.  Мои  измученные  светом  глаза
слезились. Я вытер их тыльными сторонами ладоней.
   Две стены этого помещения были заняты выстроенными в несколько  рядов
выдвижными ящиками из нержавеющей стали.  Температура  в  них  была  еще
ниже, чем в самой покойницкой, хотя даже здесь царил  такой  холод,  что
меня била дрожь.
   У одной из стен стояли два жестких деревянных стула. Пол был  выложен
белой кафельной плиткой.
   Швы между ее рядами были почти  незаметны.  Очень  предусмотрительно:
если мешок с разложившимся трупом даст течь,  такой  пол  будет  гораздо
легче отмыть.
   Здесь тоже горели яркие лампы дневного света.  Их  было  много,  даже
слишком, поэтому я натянул свою кепку с "ЗАГАДОЧНОГО  ПОЕЗДА"  по  самые
брови.
   Как ни странно, темные очки в нагрудном кармане рубашки уцелели, и  я
с облегчением надел их.
   Любой, даже самый  сильный  лосьон  пропускает  некоторое  количество
ультрафиолетовых лучей, я же  в  течение  последнего  часа  "наглотался"
больше света, чем за весь прошлый год. Мысль  о  том,  что  внутри  меня
постепенно накапливается  молчащая  до  поры  смерть,  гремела  в  мозгу
топотом копыт зловещего черного скакуна.
   Мотор фургона в гараже заработал громче, и его рычание  донеслось  до
меня через открытую дверь. Вскоре оно начало удаляться,  стало  глуше  и
под конец превратилось в едва слышное мурлыканье.
   Следом за фургоном в ночи скрылся и "Кадиллак".
   Огромная дверь гаража, приводимая в действие  электрическим  мотором,
поползла вниз  и  наконец  с  грохотом  закрылась.  От  этого  удара  по
подземным чертогам больницы раскатилось  эхо,  выбив  из  бетонных  стен
дрожащую тишину.
   Я замер, сжав кулаки.
   Санитар, без сомнения, все еще  находился  в  гараже,  но  оттуда  не
доносилось ни звука. Я представлял, как он, недоуменно  склонив  голову,
рассматривает отцовский портфель.
   Еще минуту назад я не сомневался  в  том,  что  смогу  одолеть  этого
парня, но теперь уже не был так уверен.
   Физически я был сильнее его, но он мог обладать жестокостью,  которой
был начисто лишен я.
   Я не слышал его приближения, а между  тем  санитар  уже  находился  в
считанных сантиметрах от меня, по другую сторону двери. Его  присутствие
выдали резиновые подошвы туфель, взвизгнувшие на кафельном  полу,  когда
он переступил порог мертвецкой. Сделай  он  еще  пару  шагов  вперед,  и
столкновения не избежать.
   Нервы мои были натянуты, как взведенная пружина.
   Помешкав на пороге, санитар выключил свет  и  попятился  из  комнаты,
потянув за собой дверь.  Я  слышал,  как  он  вставил  ключ  в  замочную
скважину.  Язычок  замка  щелкнул,   словно   затвор   крупнокалиберного
пистолета.
   Вряд ли сейчас в заиндевевших стальных ящиках морга лежал  хоть  один
мертвец. Больница Милосердия в тихом Мунлайт-Бей не печет  покойников  с
такой же скоростью, как медицинские заведения  крупных  городов.  Однако
даже если бы в каждом из этих  ящиков  угнездился  спящий,  которому  не
суждено проснуться, я вряд ли стал бы нервничать. Настанет  день,  и  я"
буду так же мертв, как мертв любой другой  житель  погоста,  причем  для
меня  это  время  придет,  пожалуй,  раньше,  чем  для  любого  из  моих
сверстников. Мертвые - это всего лишь мои будущие соседи.
   Свет - вот чего я боялся по-настоящему, и сейчас чудесная  темнота  в
этой холодной комнате без окон была  для  меня  как  студеная  вода  для
умирающего  от  жажды.  С  минуту,  а  может,  и  дольше  я  наслаждался
благодатной тьмой, омывавшей мои глаза и кожу.
   Двигаться не хотелось, и я продолжал стоять за дверью,  прислонившись
спиной к стене. Мне казалось, что санитар вот-вот вернется,  и  тогда...
Сняв темные очки, я снова сунул их в нагрудный карман рубашки.
   В окружавшей меня  кромешной  тьме  вдруг  ослепительным  фейерверком
взорвалась страшная мысль: тело моего отца находится в белом фургоне,  и
его увозят в неизвестном направлении. Пусть мертвый, но  он  в  плену  у
людей, чьи намерения абсолютно вне моего понимания.
   Я не мог придумать  никакого  логичного  объяснения  этой  чудовищной
манипуляции с трупами. Разве что причиной  смерти  отца  стал  вовсе  не
рак... Однако если его бедные кости могли кого-то разоблачить, то почему
виновный не позволил Сэнди Кирку просто сжечь  их  в  крематории  и  тем
самым уничтожить улики?
   Значит, его тело кому-то нужно.
   Но зачем?
   Руки мои, сжатые в кулаки, похолодели,  а  шея,  наоборот,  покрылась
испариной.
   Чем дольше я размышлял над сценой, невольным свидетелем которой стал,
тем неуютнее мне становилось в этом холодильнике - пересадочной  станции
для мертвых в их путешествии к конечному пункту назначения. Необъяснимые
события разбудили первобытные  страхи,  дремавшие  так  глубоко  в  моем
сознании, что я даже не мог различить их очертания по мере того, как они
всплывали и кружили на поверхности тьмы.
   Совершенно ясно, что вместо  моего  отца  они  замыслили  кремировать
убитого ими бродягу. Но для чего было лишать  жизни  этого  несчастного?
Сэнди мог преспокойно  наполнить  бронзовую  погребальную  урну  обычной
древесной золой, и я был бы убежден, что там  -  останки  моего  бедного
отца. Вряд ли Сэнди думал, что, получив запечатанную урну, я  посмею  ее
открыть, и уж тем более не предполагал, что мне вдруг  придет  в  голову
отправить  ее  содержимое  на  экспертизу,  дабы   установить   истинное
происхождение праха.
   Мои рассуждения окончательно зашли в тупик и барахтались в сплетенных
кем-то сетях. В голову ничего не приходило.
   Дрожащей  рукой  я  вынул  из  кармана  зажигалку,  прислушался,   не
раздаются ли по другую сторону двери крадущиеся шаги, и высек огонь.
   Я бы ничуть не удивился, увидев, что из стального саркофага в  жутком
молчании выбирается и подходит ко мне алебастровое тело  покойника  -  с
почерневшим и кривляющимся в  неверном  свете  лицом,  широко  открытыми
слепыми глазами и ртом, который раскрывается в попытке поведать какой-то
секрет, но не может вымолвить ни звука. Однако ни одного мертвеца  предо
мной не стояло. Лишь узкие змейки  света  и  тени  плясали  на  стальной
поверхности  ящиков,  создавая  иллюзию  движения.  Казалось,  все   они
одновременно выдвигаются - сантиметр за сантиметром.
   Исследовав дверь, я обнаружил, что она легко открывается изнутри. Это
было предусмотрено для того, чтобы никто случайно не оказался запертым в
покойницкой. Ключ тут не требовался, достаточно было  повернуть  дверную
ручку, и язычок замка отходил. Я постарался сделать это как можно  тише.
Запор негромко щелкнул.
   В гараже царила глубокая Тишина. Было очевидно, что здесь никого нет,
и все же я оставался начеку. Не исключено, что кто-то притаился за одной
из колонн, грузовым фургоном или автомобилем реанимации.
   Съежившись под струями света, я, к своему сожалению,  обнаружил,  что
отцовский портфель исчез. Должно быть, его подобрал санитар.
   Мне не хотелось выходить из больничного подвала по той  же  лестнице,
по которой я сюда пришел. Слишком велик был риск наткнуться на санитара,
а то и на  обоих.  Пока  они  не  открыли  портфель  и  не  изучили  его
содержимое, им неизвестно, кому он принадлежит. Но как  только  санитары
обнаружат бумажник отца с его удостоверением, они сразу  же  догадаются,
что я побывал в гараже, и всполошатся,  не  удалось  ли  мне  что-нибудь
подсмотреть или подслушать.
   Эти люди убили беззащитного хичхайкера не потому, что он что-то узнал
и мог вывести их на чистую воду. Им  "всего  лишь"  (хоть  и  непонятно,
зачем) было необходимо тело для кремации. С тем же, кто представляет для
них настоящую угрозу, они будут и вовсе беспощадны.
   Я нажал кнопку, приводящую в действие широкие ворота, мотор  загудел,
и они с пугающим лязганьем поползли вверх. Я нервно оглянулся на  гараж,
опасаясь, что из его темноты вот-вот кто-то выскочит и бросится на меня.
   Когда ворота поднялись  больше  чем  наполовину,  я  остановил  их  с
помощью второй кнопки и тут же нажал  на  третью,  опускавшую  массивную
металлическую штору. Стоило  ей  двинуться  в  обратном  направлении,  я
проскользнул под нею и юркнул в ночь.
   Пологий выезд из подземного гаража был залит холодным  мутным  светом
высоких уличных фонарей.
   Верхняя  часть  выезда  также  омывалась  этим  размытым  равнодушным
свечением. Наверное, такое же царит в преддверии ада, но  не  того,  где
обрекают на вечные муки огнем, а того, в котором пытают холодом.
   По мере возможности я пытался пробираться по ухоженной парковой зоне,
скрываясь в густой тени елей и камфарных деревьев.  Торопливо  перебежал
на другую сторону узкой улочки и оказался в жилом квартале,  застроенном
причудливыми бунгало в испанском стиле, а затем припустил  еще  быстрее.
По темной аллее. Позади  домов  с  освещенными  окнами.  Мимо  окон,  за
которыми  шла  жизнь,  полная   еще   не   оперившейся   одаренности   и
благословенной посредственности, текущая вне пределов моего понимания  и
досягаемости.
   Иногда по ночам я ощущаю себя невесомым,  и  сейчас  наступил  именно
такой момент. Подобно летящей сове, я скользил  в  мягкой  ночной  тени.
Этот лишенный света мир взращивал и лелеял меня на  протяжении  двадцати
восьми лет, здесь мне всегда было покойно и уютно. Но сейчас - впервые в
жизни - меня не отпускало ощущение, что, скрываясь в темноте, за мной по
пятам гонится какое-то жуткое существо.
   Подавляя в себе желание оглянуться, я  прибавил  ходу  и  полетел  по
узким боковым улочкам и переулкам Мунлайт-Бей.
 
Часть вторая 
 
ВЕЧЕР 
 
5 
 
   На фотографиях я не раз видел  калифорнийские  перечные  деревья  при
свете солнца. Они выглядят кружевными и грациозными -  на  зависть  всем
другим деревьям. По ночам "перцы", как я их  называю,  смотрятся  совсем
иначе и напоминают дев со  склоненными  головами.  Их  длинные  ветви  -
словно распущенные волосы, которые, низко свисая, прячут печальное лицо.
   Именно эти деревья выстроились вдоль  длинной  подъездной  дорожки  к
"Похоронному бюро Кирка".
   Дом и холмистый участок в полтора гектара расположились на самом краю
города, в его северо-восточной части.  Рядом  проходит  шоссе  №  1,  и,
свернув с него, сразу оказываешься во владениях Кирка.
   Деревья были подобны скорбящим, провожающим в последний путь близкого
человека.
   Я двинулся вверх по дорожке, на  которую  стоявшие  вдоль  нее  лампы
грибовидной формы  отбрасывали  круглые  пятна  света.  Листья  деревьев
зашептались. Налетев с океана, теплый ветерок приглушенно  выражал  свои
соболезнования их поникшим кронам.
   Возле дома печали не было припарковано ни одного автомобиля.  Значит,
сегодня вечером никто не прощался со своим усопшим.
   Сам я передвигаюсь по Мунлайт-Бей только пешком  или  на  велосипеде.
Мне нет смысла учиться водить машину. Днем я ездить не  смогу,  а  ночью
пришлось бы надевать темные очки, чтобы уберечь глаза от  фар  встречных
автомобилей. Но полицейские, как известно, косо  смотрят  на  водителей,
которые разъезжают по ночам в черных очках.
   На небосводе взошла полная луна.
   Я люблю луну. Она светит, не  обжигая.  Она  высвечивает  красивое  и
скрывает уродливое.
   На вершине широкого взгорка асфальтовая дорога делала  большой  круг,
внутри которого находилась  лужайка.  Посередине  нее  стояла  цементная
копия скульптуры Микеланджело "Пьета".
   Луна посеребрила тело мертвого Христа, лежавшего на руках матери,  от
Девы тоже исходило  это  мягкое  свечение.  При  свете  дня  эта  грубая
подделка выглядела, должно быть, невероятно топорной.
   Впрочем, оказавшись перед лицом страшной  утраты,  большинство  людей
ищут утешение, обращаясь мыслями к вечному, пусть даже оно  имеет  такое
неуклюжее  воплощение,  как  эта   жалкая   попытка   повторить   шедевр
бессмертного ваятеля. Что мне нравится в людях, так это  их  способность
воспарить духом даже при виде тоненького лучика надежды.
   Остановившись под козырьком, нависавшим над порогом похоронного бюро,
я замешкался, прикидывая, насколько серьезна угрожавшая мне опасность.
   Массивный двухэтажный дом в георгианском стиле - из красного кирпича,
с белыми деревянными украшениями - мог бы стать  красивейшим  зданием  в
городе, если бы только  этот  город  не  был  светлым  и  жизнерадостным
Мунлайт-Бей. Космический корабль  из  другой  галактики,  приземлившийся
здесь, и тот показался бы более к месту, нежели мрачный дворец Кирка.
   Возле этого дома положено расти не перечным деревьям, а торжественным
вязам, над его крышей должны разверзаться грозовые  хляби,  а  не  сиять
чистое небо Калифорнии, здесь  должны  хлестать  холодные  ливни,  а  не
ласковые теплые дожди.
   Окна второго этажа, где жил Сэнди, были темными.
   На первом этаже располагались комнаты, в которых близкие прощались со
своими усопшими. Через декоративные цветные окошки на входной  двери  из
глубины дома пробивался слабый свет, Я позвонил.
   В холле появилась мужская фигура и приблизилась к двери.  Я  различал
лишь силуэт, - но сразу узнал Сэнди Кирка по его легкой походке. Грация,
с какой он двигался, лишь добавляла ему неотразимости.
   Оказавшись в прихожей, Сэнди щелкнул выключателем, и по  обе  стороны
от входной двери  вспыхнули  наружные  лампы.  Хозяин  похоронного  бюро
открыл дверь и откровенно удивился, увидев  меня,  щурившегося  на  него
из-под длинного козырька бейсболки.
   - Кристофер?
   - Добрый вечер, мистер Кирк.
   - Я так скорблю в связи с кончиной твоего отца!
   Он был чудесным человеком.
   - Да, это верно.
   -  Мы  уже  забрали  его  тело  из  больницы  и,  поверь,  Кристофер,
обращаемся с ним так, как если  бы  он  был  членом  нашей  семьи,  -  с
огромным уважением. Я ведь прослушал в Эшдоне курс его лекций по  поэзии
XX века. Ты знал об этом?
   - Да, конечно.
   - Именно он научил меня  любить  Элиота  и  Паунда,  Одена  и  Плэта,
Беккета и Эшбери. Роберта Блая.  Йейтса.  Всех  их.  Я  терпеть  не  мог
поэзию, когда пришел к нему в класс, и уже не мог без  нее  жить,  выйдя
оттуда.
   - Уоллес  Стивенс,  Дональд  Джастис,  Луиза  Глюк  -  они  были  его
любимыми.
   Сэнди улыбнулся и согласно кивнул, но тут же спохватился:
   - О, извини, я забыл...
   С этими словами он поспешно выключил свет в прихожей и на крыльце.
   - Да, ужасная потеря, - прозвучал его голос с темного порога. - Тебе,
должно быть, невероятно тяжело.
   Остается утешаться лишь мыслью о том, что он наконец-то  избавлен  от
страданий.
   Вообще-то глаза у Сэнди зеленые, но в бледном свете луны они казались
черными и блестящими, как панцирь жука. Не  отводя  от  них  взгляда,  я
спросил:
   - Могу я его видеть?
   - Кого? Гм, твоего отца?
   - Я даже не простился с ним, когда  его  увозили  из  палаты.  В  тот
момент мне казалось, что это ни к чему.
   А теперь... Мне хотелось бы взглянуть на него в последний раз.
   Глаза Сэнди Кирка напоминали безмятежную  гладь  океана,  однако  под
видимым  спокойствием  скрывалась  бездонная  бездна.   В   голосе   его
по-прежнему звучало профессионально-сдержанное  сочувствие  к  человеку,
потерявшему близкого.
   - О, Кристофер... Мне так жаль, но.., процесс уже начался.
   - Вы сунули его в печку?
   Сэнди вырос в семье, испокон века занимавшейся похоронным бизнесом, а
в этой среде, как ни в одной  другой,  чрезвычайно  широко  используются
эвфемизмы. Поэтому сейчас он болезненно поморщился. Прямота,  с  которой
был поставлен мой вопрос, покоробила его.
   - Да, покойный уже находится в кремационной печи.
   - Но почему так быстро?
   - Проволочки в нашем деле ни к чему, сам понимаешь. Конечно, если  бы
я знал, что ты придешь...
   "Интересно, - подумал я, - смог бы он  так  же  спокойно  встретиться
своими похожими на крылышки жуков глазами  с  моим  взглядом  при  свете
солнца? Жаль, что мне не суждено проверить это".
   Поскольку я молчал, Сэнди Кирк вновь заговорил.
   - Ты не представляешь, как я расстроен, Кристофер, - произнес  он.  -
Тебе так тяжело, а я мог бы помочь тебе, и вот...
   Живя своей необычной жизнью, в некоторых вещах я искушен, в других же
являюсь полн