много доброго слышал о витязе Борнемиссе. Хотелось бы посмотреть на него.
   - Разве вы не знакомы? - удивленно спросила Эва.
   - Когда-то были знакомы, да уж давно не встречались.
   Хозяйка ввела гостя в комнату.  Там  стоял  полумрак  и  приятно  пахло
лавандой. Эва отворила ставни. Видно было, что это  гостиная.  На  полу  -
турецкие ковры. У стены - диван, покрытый медвежьей шкурой. Возле  окна  -
конторка и  книжный  шкаф,  а  в  нем  не  меньше  сотни  книг  в  кожаных
переплетах. На стене - портреты. Портрет старика Цецеи в шлеме, писанный в
ту пору, когда у него волосы были  еще  черные;  портрет  косоглазой  жены
Цецеи в шали, расшитой золотом. Потом  пожелтевшее  изображение  Христа  в
ореховой раме; дальше  -  шаловливое  личико  девушки,  очень  похожей  на
хозяйку дома, и рядом портрет Гергея Борнемиссы.  Тонкие  черты  смуглого,
как у цыгана, лица. Большие глаза светятся умом и юношеским  задором.  Усы
подкручены, подбородок окаймлен круглой, мягкой бородкой. Волосы  отпущены
до плеч.
   С интересом разглядывая портрет, Тамаш Балог кивал головой.
   - Бравый, красивый мужчина! Сколько же ему лет?
   - Двадцать шесть.
   - И у вас такой большой сын?
   - Мы уже восемь лет женаты, - с улыбкой  ответила  молодая  женщина.  -
Совсем еще детьми поженились.
   Господин Тамаш снова взглянул на портрет.
   - А правда, что господин витязь бывал в Константинополе?
   - Конечно, правда. Я тоже была с ним.
   - Есть у меня знакомый турок, он рассказывал о нем. Мэндэ-бей. Огромный
такой мужчина. Ваш супруг оказал ему однажды большую любезность.
   - Мэндэ-бей? Никогда не слышала этого имени.
   - Может быть, ваш супруг поминал  Хайвана?  Прежде  этого  турка  звали
Хайваном.
   Эва улыбнулась.
   - Хайван? Как же не знать? Я тоже видела его.
   Тамаш Балог еще раз устремил взгляд на портрет, долго смотрел на  него,
насупившись и молча кивая головой, словно прощался с ним. Потом поклонился
и, пятясь назад, вышел.
   Снова в сердце Эвы зашевелилось тягостное чувство. Такое же, как  в  ту
минуту, когда Тамаш Балог прикоснулся к  ее  ребенку.  Тем  не  менее  она
проводила гостя до самой лестницы веранды.
   Он шел все время по правую руку от нее. Так идут обычно  крестьяне.  На
прощанье отвесил глубокий  поклон,  что  свидетельствовало  о  благородных
манерах. Из дверей вышел пятясь - на турецкий лад.
   Эву что-то беспокоило, но она  стала  корить  себя  за  это:  "Нехорошо
думать дурно о несчастном! Он одноглазый, потому и взгляд у него  какой-то
змеиный".
   Она снова села за шитье и запела, чтобы отогнать тревогу. В  саду  пела
служанка - Эва подхватила ту же песню. Потом проворными пальчиками  начала
пришивать пуговицы к вишневому шелковому костюму. В одном месте распоролся
шов. Она стала искать красные шелковые нитки.
   Но посетитель все не выходил у нее из головы.
   "Кто этот человек? - размышляла она,  опустив  шитье  на  колени.  -  О
кольце спрашивал, рассматривал портрет... Упоминал о  Хайване...  Ушел  на
турецкий манер... Кто этот человек?.."
   Побледнев, она смотрела невидящим взглядом на запертые  ворота,  силясь
что-то вспомнить. Теперь уже и лицо пришельца показалось ей  знакомым.  Но
где же она видела его? Потом  пришла  в  голову  мысль  о  кольце.  Гергей
сказал, что возьмет кольцо с собой. Сказал шутя и сунул в карман будничной
поддевки. Взял ли он эту поддевку с собой?
   Она поспешно подошла  к  сундуку.  Раскидала,  разбросала  всю  одежду.
Поддевка здесь. Дотронулась  до  кармана  -  и  нащупала  что-то  твердое.
Кольцо! Кольцо! И даже не завернуто в бумажку.
   И вдруг, словно молния, прорезавшая тучу, в голове  ее  мелькнуло  имя.
Она ударила себя по лбу: Юмурджак!


   Тут как раз вернулась из сада служанка.  Видит,  что  хозяйка  лежит  у
сундука среди раскиданных платьев, в  лице  ни  кровинки,  глаза  обведены
темными кругами.
   - Ваша милость!
   Нет ответа.
   Служанка озирается, вбегает в другую комнату. Грабитель, что ли,  здесь
побывал? Ведь только в прошлую субботу среди бела дня ограбили  прянишника
Боту. Грабителей до сих пор не нашли.
   Схватив флакон с уксусом, служанка трет хозяйке виски,  подносит  ей  к
носу флакон.
   - Муж мой в опасности! - вот первые слова,  которые  вырвались  из  уст
Эвы, лишь только к  ней  вернулось  дыхание.  -  Где  мальчик?  Ах  да,  я
отпустила его. Луца, скорей дай мне плащ! Пойдем за Янчи!
   - Но, ваша милость, куда вы? Ведь вы так больны...
   - Я не больна. Идем!
   А на самой лица нет, бледна как покойница. Поднялась на ноги и,  в  чем
была, поспешно вышла за ворота.
   От ощущения опасности напряглись все ее мышцы. Она  понеслась  прямо  к
церкви.
   По улицам сновали люди, приехавшие на ярмарку. На площади среди  телег,
коров, привязанных за ногу, прихрамывающих свиней и всякой другой  скотины
ходили крестьяне, нагруженные бочонками  и  кадушками.  Стоял  обычный  на
ярмарке гомон, носились облака пыли, и пахло луком.
   Служанка догнала Эву только возле церкви и накинула на нее плащ.
   Вдруг из толпы показался школяр.
   Он понесся к ним бегом, расталкивая людей и крича:
   - Басурмане взяли Солнок! Только что объявили перед церковью. Как же  я
поеду теперь?
   - Мое дитя! - крикнула ему Эва. - Где вы оставили его?
   - Господин Балог повел Янчи в церковь. Сказал, чтобы  я  известил  вас,
пока он будет молиться. О, господи, господи! Конец стране! Если  Солнок  в
руках турок, то и Эгер не устоит!
   - Дитя мое! Дитя мое! - кричала Эва, задыхаясь, и  помчалась  вверх  по
лестнице.
   Она вбежала через главный вход в церковь, пробилась сквозь толпу.
   - Дитя мое! - кричала она, едва переводя дух. - Дитя мое!
   В церкви шла как раз всенощная, и окрестные немецкие крестьяне, сидя на
скамьях, громко пели на своем языке: "Christus here uns!  Christus  erhore
uns! Herr erbarme dich unser!" [Услышь нас, Христос! Внемли нам,  Христос!
Господь, сжалься над нами! (нем.)]
   Мать с воплями бросилась к рядам скамеек:
   - Янчи! Янчи, сын мой!
   Но Янчика не откликнулся.



2

   Пятого  сентября  Гергей  приветствовал  утреннюю  зарю  неподалеку  от
Широкской крепости. Солнце светило в глаза ему и  всей  его  дружине,  где
было двести пятьдесят веселых солдат.  Впрочем,  Гергей  приветствовал  не
столько рассвет, сколько показавшийся на дороге отряд.  Гергей  даже  снял
шапку и поднес ее к глазам, защищаясь от яркого солнца.
   Отряд двигался им навстречу.
   Гергей ехал верхом  впереди  своих  солдат  и  первым  заметил  этот  в
беспорядке двигавшийся отряд. Солдаты шли вооруженные саблями и пиками.
   - Что за чудеса! - пробормотал  Гергей.  -  Кто  это  такие?  Турки  не
турки... А если венгры, то почему они идут со стороны Эгера?
   Вдруг сердце его сжалось: а что, если Добо покинул Эгер?
   Ведь король  Фердинанд  только  на  словах  посылает  подкрепление.  Не
дождавшись от него помощи, пали нынче и Липпа и Темешвар.
   Кто знает, устоит ли Солнок! Добо -  умный  и  осторожный  человек,  он
очень скоро сообразит, что один венгр не может управиться с сотней турок.
   По дороге им встретилось много  священников,  ехавших  на  повозках  со
стороны Эгера; на телегах горой высились всякие пожитки,  сундуки,  шкафы,
мешки. Гергей сперва здоровался с попами,  потом  расстроился  и  перестал
уступать им дорогу.
   На мгновение он испугался, подумав, что Добо оставил Эгерскую крепость.
Но только на мгновение. Он тут же отогнал от себя эту мысль. Не такой Добо
человек! Кого угодно можно встретить сейчас на этой дороге, но  только  не
Добо. И если б даже уходило его войско, Добо все равно не встретишь  среди
беглецов. Он останется один, погибнет, но в летописях  страны  никогда  не
будет записано, что Добо покинул порученную  ему  крепость.  Ведь  Эгер  -
ворота в Верхнюю Венгрию.
   Приближавшиеся солдаты шли без знамени. Было  их  человек  двести.  Они
двигались быстрым шагом, разбившись на мелкие группы.
   Гергей подал знак Цецеи. Старик ехал верхом позади  отряда,  беседуя  с
каким-то пожилым солдатом. Цецеи всегда с кем-нибудь беседовал.  Когда  же
зять поманил его к себе, он тотчас подъехал.
   - Я поеду поразведать, что делается впереди, - сказал Гергей, -  а  вы,
отец, командуйте тут без меня.
   Он дал шпоры жеребцу и рысью подъехал к незнакомому отряду.
   Глаза его искали офицера. Но в отряде не оказалось ни одного человека с
пером на шапке. Тогда Гергей осадил коня и, подняв саблю, приказал  отряду
остановиться.
   - Вы кто - кашшайцы?
   Никто не ответил. Все смотрели смущенно. Иных даже в краску бросило.
   - Откуда идете?
   И на это он не услышал ответа.
   - Ну? - воскликнул с досадой Гергей. - Вы что же, дали обет молчания?
   Наконец саженный детина с широким подбородком  поднял  голову  и  кисло
ответил:
   - Мы-то сами жители Кашши, господин лейтенант, а едем оттуда,  куда  вы
направляетесь.
   - Из Эгера?
   - Да. И вам бы, ваша милость, тоже лучше не утруждать себя  поездкой  в
Эгер. Не стоит. Все равно придется обратно повернуть.
   - А почему? Что случилось?
   - Ничего особенного. Не забывайте пословицу:  бойся,  козочка,  острого
ножичка.
   - Какого ножичка?
   - А вы не знаете, что произошло в Темешваре?
   - Знаю.
   - А знаете ли вы,  что  Лошонци  [Лошонци  Иштван  -  венгерский  воин,
прославившийся во многих сражениях; в 1552 г. был комендантом Темешварской
крепости, героически оборонял ее и пал в битве под  Темешваром]  убили,  а
солдат его изрубили?
   - Знаю.
   - А знаете, что турок двести тысяч?
   - Знаю.
   - А знаете вы, что у господина Добо нет и тысячи солдат?
   - В случае нужды может набраться и побольше.
   - А знаете вы, что третьего дня турки захватили Солнок?
   Гергей, побледнев, взглянул на солдата.
   - Что ж, теперь знаю и это, но уверен, что будь вы там, Солнок  пал  бы
еще раньше. Бегите скорее домой и спрячьтесь у матери под юбкой. А чтоб не
впустую возвращаться, вот вам на всех гостинец, крысы!
   И он влепил такую оплеуху солдату с широким подбородком, что  тот  чуть
не свалился на соседа.
   Гергей выхватил саблю и, верно, врезался бы в толпу  беглецов,  да  они
мигом свернули с дороги.
   - Передайте поклон Дердю Шереди! - крикнул он им вдогонку. - Желаю  ему
похрабрее солдат, чем вы! Крысы!
   И Гергей плюнул им вслед.
   Кашшайцы, ворча, рассыпались по полю.
   Гергей не смотрел на них больше.  Поехал  дальше,  и  только  конь  его
чувствовал по шпорам, что хозяин весь дрожит от ярости.
   Хорошо еще, что дорогой ему повстречался цыганский табор. То ли беглецы
перевернули у них повозку, то ли она сама по  себе  свалилась  -  так  или
иначе, телега опрокинулась, и теперь цыгане хлопотали около нее, старались
вытащить из канавы.
   Гергей оглянулся, посмотрел, не очень ли отстал отряд. Потом,  поджидая
своих ратников, остановился перед цыганами и, желая развеять свою  досаду,
начал рассматривать их.
   - Ба! - воскликнул он вдруг радостно. - Шаркези, друг мой!
   Лохматый цыган обомлел, потом  просиял  от  ласкового  обращения.  Сняв
шапку, он подошел с поклоном, пытливо разглядывая Гергея лукавыми глазами.
   - Ты, что ж, не узнаешь меня?
   - Как не узнать, милостивый витязь,  целую  ваши  руки-ноги.  Сразу  же
узнал. Только вот не припомню, как вас зовут.
   - Ничего, еще припомнишь. Что ты здесь делаешь? Ободран ты, я  погляжу,
как пугало воронье.
   Цыган почти с испугом оглядел себя: на самом деле оборванец. Он  был  в
рубахе и кожаных штанах, залатанных лоскутьями сукна, вернее - в  суконных
штанах, залатанных лоскутьями. Из-под  штанов  выглядывали  красные  босые
ноги.
   - Лошадь уже раздобыл себе?
   - Где же мне раздобыть, господин витязь,  целую  ваши  сапожки,  откуда
раздобыть! Нет у меня коня и никогда больше не будет.
   - Поедем со мной, старина, в Эгер. Положу тебе  жалованье,  как  любому
оружейнику. Прослужишь месяц - и коня получишь. Да еще в придачу дам  тебе
такие красные штаны, что все цыгане лопнут от зависти.
   Цыган ухмыльнулся, оглядел свои отрепья,  посмотрел  витязю  в  лицо  и
поскреб в затылке.
   - В Эгер? Там, сударь мой, жарко будет.
   - А ты не бойся. Работать поставим тебя в холодке, под самой башней. Ты
будешь моим оружейником. - И Гергей добавил по-турецки: - Аллах ишини раст
гетирсин! [Да поможет тебе аллах в деле твоем!]
   Цыган так и подпрыгнул.
   - Гергей Борнемисса, отважный господин лейтенант! - крикнул он, и глаза
его заискрились от радости. - Ой, даже вашему коню копыта расцелую! Ну, не
зря мне ночью желтый дрозд приснился!
   - Вот видишь, и признал меня!
   - Признал, признал! Как же не признать, целую ваши милые  ножки!  Сразу
признал, только не мог вспомнить, кто вы такой.
   - Так что ж, пойдешь со мной?
   Цыган, опешив, почесал затылок.
   - Пошел бы, ей-богу, пошел бы...
   - Так за чем же дело стало?
   - Да вот эти чертовы турки! - И Шаркези уже обеими руками поскреб  себе
голову. - Чтоб они на обе ноги охромели!
   - Ведь их еще нет там!
   - Будут, собаки, будут! Где солдаты бегают взад и  вперед,  там  воздух
нездоровый.
   - Шаркези, но ведь и я там буду. А пока ты со мной, никогда  не  бойся.
Если же нас прижмут, так ведь из крепости есть мышиная лазейка  до  самого
Микшольца.
   Гергей сказал это наобум - ведь обычно из каждой крепости есть потайные
выходы, но как раз их-то и ищет в первую голову неприятель. А об  Эгерской
крепости Гергей знал только одно: капитан ее  -  Добо,  второй  капитан  -
Мекчеи, а это такие люди, ради которых он готов пойти хоть на край света.
   Подействовало ли на цыгана упоминание  о  потайном  ходе  или  обещание
подарить коня и красные штаны, а может быть, цыган просто любил Гергея,  -
во всяком случае, он еще раз почесал в затылке и согласился.
   - Ладно, господин лейтенант, пойду к вам в отряд. Даром и то бы  пошел,
но если вы соблаговолите подарить мне сапоги  со  шпорами,  премного  буду
благодарен. Ничего, если подошвы худые, лишь бы шпоры были.
   Тут как раз подошел отряд, и солдаты, смеясь, слушали эту беседу.  Пуще
всего они развеселились, когда Гергей подставил ладонь  и  они  с  цыганом
ударили по рукам.
   - Ну, - сказал Гергей, пошарив в кармане, - вот тебе в  задаток  динар.
До Эгера доедешь на моем запасном коне, а там как первый конь окривеет, мы
его сразу отдадим тебе. И сапоги получишь, но только когда турок прогоним.
   Цыган весело вскочил  на  лошадь  и  забарабанил  по  ее  бокам  голыми
пятками.
   Из табора понеслись крики - цыгане желали ему счастья. Шаркези  крикнул
в ответ что-то по-цыгански,  потом  сдвинул  шапку  набекрень  и,  выпятив
грудь, гордо поехал рядом с Гергеем.
   - Эх, и высоко же занес меня Дэвла!



3

   Через несколько часов бактайская дорога круто пошла  в  гору,  и  средь
лесистых холмов выросли огромные, крытые зеленой черепицей башни  Эгерской
крепости. На башнях - национальные  флаги  и  красно-синие  стяги  города.
Крепость опоясывали могучие белые стены.
   Что за красавица крепость!  Вокруг  нее  одетые  в  багрянец  и  золото
виноградники и леса. А за нею поодаль синеет высокая  гора,  в  шесть  раз
выше горы Геллерт.
   Гергей снял шапку и обернулся к своему отряду.
   -  Ребята,  смотрите  туда!  Сейчас  и  сам  господь  с  неба  любуется
крепостью!
   И, пришпорив коня, он поскакал вперед.
   Цыган размышлял мгновение: остаться ему во главе отряда  или  помчаться
вслед за своим лейтенантом. Смекнув, что солдаты будут смеяться,  если  он
вдруг поведет отряд, Шаркези хлопнул ладонью  коня  по  крупу  и  принялся
колотить его пятками.
   - Вперед, гнедой, вперед!
   Конь поскакал, высоко подкидывая цыгана, но Шаркези  каждый  раз  ловко
падал обратно в седло - видно, не зря он барышничал в подспорье  к  своему
ремеслу кузнеца.
   На дороге клубилась нагретая солнцем пыль, поднятая беженцами. Женщины,
старики и дети ехали  на  возах  или,  подгоняя  коров,  плелись  рядом  с
телегами, груженными всяким скарбом и живностью.  Кое-где  на  возах  даже
хрюкали свиньи.
   Турок свинину не ест, но кто знает,  когда  они  сами  вернутся  домой!
Рядом с одной телегой шла девочка в красных  сапожках  и  несла  клетку  с
синицей; какая-то женщина тащила за спиной в  бадье  целый  куст  цветущих
роз. Уйма возов, уйма всякого скарба. Да, многие уже никогда  не  вернутся
сюда. Особенно из числа тех, кто в  долине  пойдет  к  Пестрым  воротам  и
оттуда свернет к Фелнемету. Батраки  и  вдовы  останутся  жить  в  Верхней
Венгрии, где турецкий конь еще не ступал копытом. Большая  часть  беженцев
стремилась в Путнок и Кашшу.
   Но Гергею было  уже  не  до  них.  Через  четверть  часа  он  въехал  в
Бактайские ворота (западный проход в городской стене), изредка  поглядывая
на крепостные вышки, проскакал по рынку мимо архиепископской  однобашенной
церкви и поехал вверх, к воротам крепости.
   Стена здесь была  ярко-белая,  новая  -  казалось,  от  нее  еще  пахло
известкой.
   Мост был спущен. Гергей птицей влетел в  крепость,  разыскивая  глазами
капитана.
   На рыночной площади крепости стояло несколько  сотен  солдат,  а  перед
ними - высокий, худощавый и статный человек в лиловом бархатном ментике. У
пояса у него была сабля  с  широким  клинком,  на  ногах  высокие  красные
сапоги, в руке он держал красную бархатную шапку с орлиным  пером.  Гергей
узнал в нем Добо. Рядом с ним вытянулся  загорелый  белокурый  оруженосец,
сжимая в руке древки двух знамен: национального  и  красно-синего  знамени
Эгера. По другую сторону Добо стоял широкоплечий старик священник  -  отец
Балинт - в белом стихаре и с серебряным распятием в  руке.  Седовласый,  с
длинной бородой, он был похож на библейского пророка.
   В  крепости  как  раз  приводили  солдат  к  присяге.   Добо   произнес
заключительные  слова  своей  речи,  потом,  надев  шапку,  повернулся   и
посмотрел на прискакавшего всадника.
   Гергей спрыгнул с коня и, блестя глазами, отдал салют саблей.
   - Господин капитан, честь имею доложить, что я прибыл.
   Добо смотрел на него во все  глаза.  Пригладив  свою  круглую  седеющую
бороду и длинные развевающиеся усы, он окинул его изумленным взглядом.
   - Не узнаете меня, господин капитан? Восемь лет не  видались.  Я  самый
преданный солдат вашей милости: Гергей Борнемисса.
   - Гергей, сын мой! - воскликнул Добо, раскрыв объятия. - Так я и  знал,
что ты меня не покинешь!
   Глаза его светились радостью. Он обнял и расцеловал Гергея.
   - Ты, что ж, один приехал?
   В тот же миг на гарцующем  жеребце  выехал  на  площадь  Шаркези.  Конь
подкидывал босого, оборванного цыгана на полсажени.
   Солдаты засмеялись.
   Улыбнулся и Добо.
   - Это все твое войско?
   Гергей рассмеялся.
   - Нет, это только мой оружейник. Надеюсь,  я  правильно  поступил,  что
привез его сюда?
   - Здесь, сын мой, каждый человек на вес золота.
   Цыган бросился целовать капитану руку - Добо отдернул ее.
   Да разве Шаркези уймешь! Он поцеловал капитану голенища сапог.
   - Так сколько же вас прибыло? - беспокойно расспрашивал Добо.
   - Немного, - смущенно ответил Гергей. -  Мне  дали  всего  лишь  двести
пятьдесят солдат.
   У Добо заблестели глаза.
   - Двести пятьдесят? Сын мой, если  бы  ко  мне  отовсюду  присылали  по
двести солдат, я встретил бы турка на Макларском поле.
   - Так что ж, разве не придет подмога?
   Добо ничего не ответил,  только  махнул  рукой;  потом,  обернувшись  к
стоявшим вокруг него офицерам, представил им Гергея. Из королевских  войск
прибыл уже Золтаи, с которым Гергей познакомился одиннадцать лет  назад  в
Буде. Он и сейчас был такой же белокурый, стройный и веселый. Даже  бороду
не отрастил - стало быть, еще не женился.  Был  тут  и  другой  офицер  из
королевских  войск  -  Гашпар  Пете,  маленький  человечек   с   колючими,
навощенными усами;  его  именовали  "ваша  светлость".  Возле  Пете  стоял
голубоглазый  парень  с  лихим  чубом.  Он  тоже  пожал  руку   Гергею   и
представился:
   - Янош Ф