направо, вверх, вниз.
   Одна пушка была наведена на вышку башни, вторая на среднюю  -  северную
башню, прикрывавшую дворцы.
   - Видите, как он целится? - спросил Добо. - Не дулом, а задом пушки.
   Какой-то солдат-пушкарь просунул голову в дверь вышки.
   - Господин капитан!
   - Иди сюда! - ответил Добо.
   Парень взобрался наверх. С опаской поглядел на  турецкие  пушки,  потом
стал навытяжку.
   - Господин капитан, - сказал он, - сержант Балаж спрашивает: можно  нам
выпалить в ответ?
   - Скажи, пусть не  стреляет,  пока  я  не  прикажу.  Потом  возвращайся
обратно.
   Топчу продолжали  заряжать  три  зарбзена  [зарбзен  (тур.)  -  осадная
пушка]: железными шестами с прибойниками заталкивали им в брюхо порох.
   - Так и хочется пальнуть! -  горячился  Мекчеи.  -  Не  успели  бы  они
приготовиться, как уже разлетелись бы вдребезги.
   - Пусть позабавятся, - спокойно ответил Добо.
   - Стукнуть бы их как следует!  -  запальчиво  сказал  Иов  Пакши,  брат
капитана Комаромской крепости.
   - У меня тоже руки чешутся, - пробормотал Борнемисса.
   Добо улыбнулся.
   - Поглядим, как они стреляют.
   Турки уже забивали пыж в глотку зарбзена. Шест они держали вчетвером  и
по команде толкали в пушку.
   - Вот черти басурманы! - затрещал Цецеи. -  Голубчик  капитан,  ну  для
чего эта пушка?
   - Старый друг мой, неужто и вы против меня? Завтра узнаете, почему я не
стреляю.
   Топчу вытащили из мешка куски кожи - двое  держали,  один  смазывал  их
говяжьим салом. Потом они перевернули кожу несмазанной стороной  внутрь  и
обернули ею ядро.
   - Может, они яйцами собрались пулять? - съязвил Золтаи.
   Вернулся пушкарь.
   - Стань передо мной, - сказал ему Добо. -  Давеча  я  заметил,  что  ты
боишься. Так вот смотри: они стреляют в меня, а ты станешь передо мной.
   Парень, покраснев, встал на указанное место.
   Добо поглядел вниз и, увидев Пете, сказал ему:
   - Сын мой, Гашпар! У тебя глотка здоровенная - крикни, что турки  будут
сейчас палить. Пусть никто не пугается. А если  женщинам  страшно,  пускай
ходят по южной стороне.
   Топчу зарядили все три пушки ядрами.  Трое  пушкарей  держали  в  руках
зажженные фитили. Топчу, стоявший  позади  них,  плюнул  себе  на  ладонь,
провел ею по голове с затылка к макушке и посмотрел вверх, на крепость.
   Затравка вспыхнула, из пушек вырвались дым, пламя,  и  друг  за  другом
послышались девять выстрелов, сотрясших землю.
   Крепость содрогнулась от грохота. Затем наступила тишина.
   - Ерунда! - Добо с улыбкой махнул рукой и прогнал пушкаря вниз.
   Дым от выстрелов лениво поднимался к облакам.
   Но как же так? Три пушки, а грянуло девять раз!
   А разгадка вот в чем: эгерские горы повторили звук каждого выстрела еще
по два раза.
   Вот начнется-то музыка, когда заухают  сразу  все  триста  -  четыреста
турецких орудий!
   Четверть часа спустя  на  вышку  прибежал  Пете.  За  ним  приплелся  и
подручный мясника. Он тащил сильными руками вонючее дымящееся ядро.
   - Честь имею доложить: вот оно, ядро, - сказал Пете. - Упало  в  речку.
Водоносы принесли его в бадье.
   - Скажи им, пусть не перестают таскать воду. Не  будем  пока  закрывать
там крепостные ворота.
   - А мы разве не выстрелим? - спросил и Пете.
   - Нынче ведь воскресенье, - с улыбкой ответил Добо, - разве  можно  нам
стрелять!
   Он смотрел, как турки охлаждают пушку и как вновь ее заряжают.



11

   На следующее утро турецкие пушки придвинулись вдвое ближе к крепости  -
они стояли теперь  посреди  поляны,  и  было  там  уже  не  три,  а  шесть
стенобитных пушек.
   Вчерашняя пальба прошла впустую. Осажденные оставили ее без  ответа,  и
турки, осмелев, установили орудия на расстоянии полета стрелы.
   Добо знал, что так и будет. Потому-то он вчера  и  не  стал  отпугивать
турок и попусту волновать население крепости бесполезной трескотней.
   Он уже с рассвета был на ногах и сам готовил пушки для ответной пальбы.
Ядра он не заворачивал в кожу,  а  просто  смазывал  их.  Порох  тоже  сам
заботливо отмерял шуфлой [шуфла - совок, которым всыпают в орудия порох].
   - Ну, теперь давай пыж. Забей-ка его хорошенько прибойником.  А  сейчас
суй ядро...
   Он долго, старательно наводил орудие, выждал, когда турки  приготовятся
за своими прикрытиями, и, лишь  только  грохнул  первый  выстрел  турецкой
пушки, скомандовал:
   - Во имя бога - огонь!
   К двенадцати венгерским пушкам были одновременно  поднесены  фитили,  и
разом грянуло двенадцать выстрелов.
   Турецкие туры и лафеты валились и рвались, две пушки опрокинулись; одна
из них разлетелась на куски. Яростные вопли и беготня,  топчу,  скрывшихся
за турами, вызвали в крепости хохот.
   - Ну, отец, - весело сказал Добо старику Цецеи,  -  поняли  вы  теперь,
почему мы вчера не палили?
   Добо стоял на стене, широко расставив ноги, и обеими руками подкручивал
длинные усы.


   Добо напрасно тревожился. Население крепости не так-то испугалось,  как
он предполагал. С тех пор как изобрели порох,  Эгер  больше  всех  городов
мира  отличался  пристрастием  к  пальбе.  В  нем  и  нынче  нельзя   себе
представить, чтобы какой-нибудь пикник, бал  пожарников,  выборы,  гулянье
или любительский спектакль обходились без  салюта.  Пушки  здесь  заменяют
афиши. Иногда, правда, расклеиваются и афиши,  но  палить,  однако  ж,  не
забывают. На траве в крепости всегда валяется несколько мортир, и стреляет
из них каждый, кому заблагорассудится. Так могли ли эгерчане испугаться!
   В крепости только один  человек  упал  со  стула  при  первом  пушечном
выстреле и завопил от страха.
   Нетрудно угадать, о ком идет речь, если я даже и не назову его.
   Но солдаты задали трусу жару. Выволокли его милость из  уголочка,  куда
он забился, и втащили на башню в том виде,  в  каком  он  был:  босого,  в
желтом доломане, в шлеме и в красных штанах.
   Двое держали его за руки, двое за ноги,  один  подпирал  сзади,  и  все
хором закричали туркам:
   - Стреляйте в него!
   Пока заряжали  пушки,  цыган  еще  кое-как  крепился,  но  когда  пушка
громыхнула, он вырвался из  рук  солдат  и  невообразимыми,  двухсаженными
прыжками вмиг слетел с помоста.  Очутившись  на  земле,  он  прежде  всего
ощупал себя - все ли уцелело, и, точно борзая, понесся к Старым воротам.
   - Ой, ой, ой! - кричал он, схватившись за голову. - И  зачем  я  только
приехал сюда! Лучше б у меня ноги судорогой свело! Ой, ой, ой! Лучше б тот
поганый конь ослеп, который привез меня сюда!


   В тот день Добо разбил все турецкие пушки,  стоявшие  на  Кирайсекеском
холме.
   Топчу разбежались, вопя от злости. Два их офицера были убиты.  Третьего
унесли  на  полотнище  шатра.  На  поле  остались  только  опрокинутые   и
продырявленные туры, три дохлых  верблюда,  искалеченные  пушки,  ящики  и
рассыпавшиеся колеса лафетов.
   Этого еще мало - в полночь Гергей налетел на турок и захватил  двадцать
лошадей и одного мула.
   Но у турок было столько коней, людей и пушек, что к рассвету сплетенные
из прутьев и набитые землей туры снова  стояли  на  месте.  Правда,  пушки
поставили теперь подальше и сделали  перед  ними  земляные  насыпи.  Между
турами выстроились двенадцать новых пушек, и вокруг  них  хлопотали  новые
топчу и аги.
   Едва забрезжил рассвет, как крепость задрожала  от  страшного  грохота.
Удары были глухие - стало быть, ядра ударялись в стену.
   Добо снова выпалил из своих орудий - и опять опрокинул туры и пушки. Но
позади развороченных тур поднялись новые, и между ними встали новые пушки.
А топчу не разбегались. За спиной их  засел  отряд  джебеджи  в  блестящих
панцирях, держа наготове плети с шипами.
   - Да, теперь топчу только стрелять или гибнуть.
   - Пусть стреляют, - пожал плечами Добо. - Мы должны беречь порох.
   И он только иногда палил из пищалей, чтобы помешать их работе.
   В тот день турки еще не заняли город.  Пешие  отряды  венгров  охраняли
ворота крепости, а конные - городские ворота.
   Турки пока не вступали с ними в бой. Взять город им было не к спеху.  В
пустых домах ничем не разживешься. А время летнее, и каждый охотней спит в
шатре или под открытым небом.
   Турецкие старшие офицеры уже два дня объезжали  верхом  горы  и  холмы,
стараясь заглянуть внутрь крепости. Но туда разве только  птица  заглянет!
Смотри на вышки башен да стены, а что делается внутри - и не увидишь:  все
загорожено  тыном,  сплетенным  из  прутьев  и  обмазанным   глиной,   что
протянулся поверху стен между башнями и на площадках башен.
   Так куда же стрелять? Вот турки и палили наугад по стенам да по тыну.
   А  внутри  крепости  скрывалось  несколько  построек.  Даже   уцелевшая
половина огромного храма была шедевром строительного  искусства.  Рядом  с
ним стоял возведенный из резного камня древний монастырь (с тех самых  пор
не  доводилось  венгерским  солдатам  жить  в  такой  красивой   казарме).
Комендантский дворец, построенный итальянским зодчим,  украсил  сам  Добо,
когда женился. В окна вставил настоящие  стекла,  меж  тем  как  внизу,  в
городе, даже в архиепископском дворце окна были затянуты бычьими пузырями.
Подальше стоял дворец архиепископа, выстроенный еще в  те  времена,  когда
крепостной храм был и собором. Неподалеку находился дом второго капитана -
Мекчеи. В ту пору это строение тоже называли дворцом. Ряды домов остальных
офицеров гарнизона -  королевского  ревизора,  казначея,  архиепископского
законника - вытянулись вдоль северной стены.
   А турки все палили и палили. Пушки их рычали от зари до зари, пробивали
стены, рвали, ломали тыны. Когда же солнце зашло за Бактайскую  гору,  они
разом выстрелили из всех пушек, и повсюду послышалось благоговейное  пение
лагерных муэдзинов: "Аллах акбар!"
   Весь турецкий табор молился, припав к земле. Молились и топчу.
   Каменщики в крепости вытащили свои соколки и еще засветло приступили  к
работе, закладывая камнями проломы в стене.



12

   Оба паши покачивали головой. Оба они состарились в сражениях и, где  бы
ни прошли, повсюду  оставляли  за  собой  развалины,  а  владения  султана
простирались все дальше и дальше.
   Вот погодите, говорили они; вступим в город - начнем и оттуда пробивать
стены.
   На четвертый день турки вломились в город. Это оказалось для них пустым
делом:  тысячи  лестниц  и  тысячи  молодых   воинов   против   частокола,
обмазанного глиной.
   Венграм, караулившим  у  городских  ворот,  приказано  было  немедленно
отступить, как только турки появятся  на  стене.  Они  и  оставили  город.
Отошли в полном порядке, с барабанным боем и вернулись в крепость.
   Тогда Арслан-бей приказал подкатить под храм Богородицы четыре  больших
стенобитных орудия  и  навел  их  на  башни,  где  стояли  безмолвствующие
венгерские пушки.
   Пушкари Арслана стреляли уже куда лучше.
   Ядра пробивали стены и тын со стороны города.  Больше  всего  досталось
Земляной  башне.  Несколько  ядер  шлепнулось  даже  в  крепость,   вызвав
некоторый переполох. Но народ очень скоро догадался,  под  какими  стенами
надо ходить, чтобы не тронули ядра.
   В тот день турки сняли кресты с обеих городских церквей и водрузили  на
их место полумесяцы, алтари выбросили, образа сожгли. И уже  в  полдень  с
колоколен раздавалась пронзительно тягучая песня муэдзинов: "Аллах  акбар!
Ашхаду анна ла иллахи илл аллах! Ашхану анна Мохамед аррасулу аллах!  Хейя
аллашалах! Хейя алал-фалах! Аллах акбар!  Ла  иллахи  илл  аллах!"  [Аллах
велик!  Нет  бога,  кроме  аллаха,  а  Мохамед  пророк  его!  Придите   на
богослужение!  Придите  славить  аллаха!  Аллах  велик!  Нет  бога,  кроме
аллаха!]
   В полдень, когда все  офицеры  обедали  вместе,  Добо  был  молчалив  и
серьезен.
   От короля вестей пока не было. Ночью  вернулся  лазутчик  от  эгерского
архиепископа. Архиепископ просил передать, что у него  нет  ни  денег,  ни
солдат, но он будет молиться за доблестных защитников крепости.
   Ни один мускул не дрогнул на лице Добо, когда он выслушал ответ, только
брови его сдвинулись тесней.
   Печалился он и за  Лукача  Надя.  Отважный  был  офицер.  Всегда  любил
подстеречь турок: налетит врасплох на большой турецкий отряд, схватится  -
и был таков! Как же ему теперь  вернуться  в  крепость,  когда  замкнулось
кольцо осады и турецкие шатры пестреют до самого Фелнемета! А может  быть,
его настигли турки?
   За обедом доложили, что Антала Надя убило ядром.
   Борнемисса вскочил.
   - Господин капитан, разрешите ударить по турку! Мне  совестно,  что  мы
покинули ворота города, ни разу даже не взмахнув саблей.
   Заговорил и Будахази, офицер с закрученными усами:
   - Господин капитан, пусть турки увидят, что мы не только  ночью,  но  и
днем смеем нападать на них!
   Пете тоже выпятил грудь.
   - Пусть нас мало, но у нас один бросится на сотню турок.
   Глаза Добо повеселели.
   - Я не возражаю. Но нет смысла из-за этого бросать обед.
   Больше о турках речи не было - Добо заговорил о  вылазке  только  после
обеда.
   - Нападите на пеших возле храма. Налетайте, пробейтесь через них и  тут
же скачите обратно. Немедленно! Рубите на всем скаку - кто сколько успеет.
Во время вылазки никто  не  командует,  никто  не  ждет  команды  старшего
офицера - иначе вам не сносить головы. Руби, коли налево-направо  и  мчись
обратно! Разрешаю для вылазки взять сто человек.
   Офицеры надели кольчуги, схватили  оружие  и  вскочили  на  коней.  Все
солдаты порывались ехать с ними, но Гергей их отстранил.
   - Поедут только те, кого я отберу.
   Асабы, лагумджи, пиады [пехотинцы] обедали на лужайке перед церковью. В
тот день на обед у них была только похлебка. Все уже съели ее  и  засунули
ложки за пояс. Принялись за хлеб с луком. Иные закусывали дынями, огурцами
и разной другой зеленью. Из крепости всю эту картину было  отлично  видно.
Турок отделяли от крепостной  стены  только  речка  и  городская  рыночная
площадь.  Возле  домов,  окруживших  площадь,   собралась   орава   весело
гоготавших янычар. Один ловкач подбрасывал в воздух кончар и вслед за  ним
дыню. Сперва ловил кончар, а на его острие подхватывал дыню.
   Другой янычар принес ему арбуз. О чем-то они поговорили друг с другом -
очевидно, побились об заклад, и первый янычар  подбросил  вверх  арбуз,  а
второй - саблю.
   Третий янычар дернул сзади ловкача. Арбуз упал на землю  и,  к  великой
радости солдат, разлетелся на куски. Все хохотали, почесывались,  уплетали
дыни и арбузы.
   Крепостные ворота были еще открыты. Крестьяне без устали таскали воду в
крепость. Еще вчера они гоняли к речке на водопой и коров и овец, а  нынче
только коней. Открытые ворота не соблазняли турок навести мост через  реку
и обрушиться на эти ворота. Получили бы несколько пуль  в  бок,  только  и
всего. Турки знали, что хотя ворота и открыты, но это  разверстая  львиная
пасть с острыми клыками. Допустим, стали бы они стрелять в  крестьян.  Что
толку? В безоружных стрелять не принято. А если бы и решиться на  это,  из
крепости тоже начали бы стрелять по турецким солдатам, когда  они  поят  в
реке верблюдов и лошадей.
   Зазевавшись, янычары не заметили,  что  венгры  перестали  вдруг  поить
коней и таскать воду из речки.
   Да и как им было  заметить!  Это  длилось  всего  какие-нибудь  две-три
минуты. Они даже внимания не обратили,  что  на  стенах  появилось  больше
народу, особенно лучников и стрелков. Но когда  поднялся  грохот,  янычары
вздрогнули. Не успели они обернуться, как из крепости  бахнули  гаубицы  и
заплевали им глаза гвоздями, пулями и  всякими  железками.  Из  крепостных
ворот вынеслись длинной цепью всадники. Борнемисса был налегке -  в  одной
тонкой  кожаной  поддевке.  Золтаи  угрожающе  потрясал   кулаками.   Пете
пришпоривал коня. У Будахази шапка была заломлена набекрень. Фюгеди мчался
вместе с самыми отчаянными солдатами. Лихой его чуб развевался.
   Вихрем перемахнули они через речку и, не дожидаясь  команды,  принялись
крошить турок.
   - Аллах! Аллах!
   Перескакивая через турок, венгры мигом очутились на  большой,  заросшей
портулаком площади, куда после полудня  падает  тень  от  архиепископского
собора.
   Сидевшие там турецкие солдаты,  озираясь  в  испуге,  кинулись  бежать,
другие остановились и выхватили сабли.
   Мчавшиеся всадники налетели на них. Пришпоренные кони  неслись,  словно
огненные драконы. Тысячи турок  бежали,  как  стадо,  вспугнутое  волками.
Венгры неслись за ними по пятам.
   - Бей проклятых дьяволов!
   Но из переулка с  шумом  выскочила  подмога:  конные  акынджи,  генюллю
[добровольцы] и янычары с ружьями и пиками.
   Какой-то янычар в белом колпаке направил пику в грудь  Гергею,  вот-вот
скинет его с коня.
   Но дважды блеснула сабля Гергея. Первый удар  -  пика  сломана,  второй
удар - турок упал навзничь.
   - Иисус! Иисус! - кричали с башен. - Иисус, помоги!
   - Аллах! Аллах! - вопили турки.
   Венгры, рассыпавшись по площади, вертелись на конях, сверкали в воздухе
сабли. И все же один янычар ранил в грудь коня Михая Хорвата.  Конь  упал.
Хорват соскочил и  зарубил  янычара,  потом  другого.  Но  тут  его  сабля
переломилась. Третьему он уже только стукнул  в  нос  кулаком  и  бросился
бежать через опустевшую площадь прямо к крепости.
   Остальные же летели вперед, давя всех на своем  пути.  Будахази  поднял
саблю, готовясь нанести страшный удар, но тут янычары, притиснутые к дому,
дали залп из ружей. Сабля выпала из рук Будахази, и четверо  янычар  разом
набросились на него с саблями и пиками. На  выручку  подскочил  венгерский
витязь в синем ментике. Янычары закололи его.
   - Кто это? - спрашивали друг  у  друга  люди,  стоявшие  на  крепостной
стене.
   - Габор Ороси, - с жалостью сказал Мекчеи.
   Но  Будахази,  обнаружив  спасительную  лазейку,   повернул   коня   и,
пригнувшись к его шее, помчался обратно.
   Повернули и остальные.
   По главной улице на помощь туркам лавиной неслась тысяча акынджи.
   - Аллах! Аллах! Язык сана! [Горе тебе!]
   Гергей объехал их вовремя. Он сделал большой крюк и помчался  на  улицу
Капитула. Там тоже кишели турки. Но среди них оказалось больше пеших,  чем
конных. Когда пешие сломя голову  кинулись  бежать,  они  только  помешали
верховым - не могли же те  давить  своих!  Однако  навстречу  венграм  уже
неслись во весь опор персы-гуребы. Они и ринулись  на  неистово  мчавшуюся
сотню, но тщетно. Венгры пробили  себе  кровавую  дорогу;  гуребы  падали,
валились, как вихрем разбросанные снопы.
   Только теперь стало видно,  как  слаба  маленькая  турецкая  лошадка  в
сравнении  с  крупным  и  сильным  венгерским  конем.  Десяток  венгерских
всадников мог раздавить сотню турецких. А если венгр сшибал  какого-нибудь
турка, тому уж не хозяйничать было в Эгерской крепости!
   Конные солдаты Гергея помчались обратно.
   Долой от ворот!
   Ликующие крики понеслись с крепостной  стены  и  смешались  с  шумом  и
топотом возвращавшегося отряда.
   Добо смотрел с тревогой, как из переулков города  все  еще  выскакивали
акынджи и джебеджи, мчась на выручку остальным.
   - Огонь! - крикнул Добо.
   Грянули ружья, зазвенели стрелы. Передовые части турок повернули назад,
и началась давка.
   Вдруг на крепостной стене раздался дикий вопль, похожий на  безобразный
крик  осла.  Все  взглянули  туда.   Оказалось,   вопит   цыган.   Яростно
подпрыгивая, он грозил туркам саблей:
   - Горе тебе, трусливый пес!
   Наши всадники, воспользовавшись смятением турок, весело мчались в  гору
и на взмыленных, окровавленных, потных конях проскочили в ворота крепости.
Обитатели ее встретили витязей восторженными криками.
   Схватка продолжалась  не  больше  пятнадцати  минут,  но  на  церковной
площади, на рынке и на улице Капитула полным-полно было убитых  и  раненых
турок и хромающих коней. Перепуганные турки в  ярости  улепетывали,  то  и
дело оборачиваясь и потрясая издали кулаками.


   Добо и на другой день не велел  еще  закрывать  ворота,  выходившие  на
речку.