ля смертного часа", но промолчал.
   Золтаи был в светло-коричневом кожаном доломане. На боку у него звенели
две сабли. Шею защищала проволочная сетка. Шлем был без забрала, только  с
носовой стрелкой, которая тянулась  до  кончика  носа.  Прежде  этот  шлем
принадлежал, должно быть, какому-то офицеру-сипахи.  Золтаи  купил  его  с
торгов после первой вылазки.
   Фюгеди был весь, с головы до ног,  закован  в  доспехи.  Глаза  у  него
помутнели от зубной боли, он то и дело жаловался:
   - Мне, право, стыдно, но просто терпения нет, муки адские.
   - Не беда, тем злее будешь бить турка, - утешал его Золтаи. -  В  такой
час витязю хорошо быть злым...
   - Я и без того зол! - пробурчал Фюгеди.
   Пете был в шлеме и замшевом доломане. Он сидел на коне, ибо ходить  все
еще не мог. Он издали саблей приветствовал старших офицеров.
   Все оделись в лучшее свое платье,  однако  нарядились  не  ради  мессы:
многие даже и не знали, что  она  состоится,  но  все  почувствовали,  что
настал последний день. А смерть, какой  бы  уродливой  ее  ни  изображали,
все-таки важная гостья, и встречать ее надо с почетом. У кого  не  нашлось
ничего, кроме будничного платья, тот хоть закрутил и навощил усы. Но глаза
почти у всех были красны от бессонных ночей и дыма, а на бледных  лицах  и
на руках алели свежие раны и рубцы.
   Собрались все - недоставало только Добо.
   Он пришел в блистающих доспехах и в золоченом шлеме с  длинным  орлиным
пером. На поясе у  него  висела  широкая  сабля,  украшенная  драгоценными
камнями. Руки были в перчатках, сделанных из серебряных колец и пластинок.
В руке он нес копье с позолоченным наконечником и  с  рукоятью,  обтянутой
красным бархатом.
   Позади него шли два оруженосца, так же  как  и  он,  с  ног  до  головы
закованные в броню. У пояса у них висели короткие сабли.  Длинные  волосы,
выбившиеся из-под шлема, рассыпались по плечам.
   Добо остановился перед алтарем и снял шлем.
   Оба священника  не  в  силах  были  молвить  слово,  поэтому  к  народу
обратился Мекчеи.
   - Братья! - сказал он. - Мы видим, что после  вчерашнего  штурма  турки
стягивают все свои войска. Противник решил сегодня дать нам решающий  бой.
Но есть в мире бог, и тщетно язычники идут против его воли. Мы знаем,  что
в этих лежащих перед нами святых дарах живая плоть Христова.  Он  с  нами.
Падем же перед ним на колени и помолимся!
   Зазвенело оружие: защитники крепости разом упали на колени.
   Мекчеи начал читать молитву вместо попа:
   - Отче наш...
   Люди тихо бормотали фразу за фразой.
   И когда было  произнесено  "аминь",  воцарилась  долгая,  торжественная
тишина.
   Священник Мартон наклонился к Мекчеи и  шепнул  ему,  о  чем  надо  еще
сказать.
   Мекчеи поднялся с колен и снова заговорил:
   - Эти два верных служителя  церкви  поднимут  сейчас  чашу  со  святыми
дарами для того, чтобы всем нам дать отпущение грехов.  Время  не  терпит,
каждому по  отдельности  исповедоваться  некогда.  В  такие  часы  церковь
отпускает грехи и без исповеди. Пусть только каждый покается про себя.
   И он снова опустился на колени.
   Причетник зазвонил в колокольчик. Отец Балинт поднял  чашу  со  святыми
дарами. Люди, потупившись, слушали, как он произносит слова отпущения.
   Когда воины подняли головы, дароносица стояла на  месте,  и  священник,
простирая руки для благословения, глазами, полными слез, смотрел в  вышину
ясных небес.
   По  окончании  обряда  Добо  опять  надел  шлем,  встал  на  камень   и
торжественно произнес:
   - После бога я обращаюсь к вам. Тридцать четыре дня назад мы  поклялись
не сдавать крепость. Клятву свою мы сдержали. Твердыня отразила штурм, как
скала отражает ураган, сотрясающий небо и землю. Теперь близится последнее
испытание. Мы призвали на помощь  бога.  С  безгрешной  душой,  готовые  к
смерти, будем мы биться за крепость Эгер и за нашу отчизну.  С  невиданной
отвагой отстаивали вы до сих пор крепость. Неудачи, постигшие здесь турок,
беспримерны. Я верю в наше оружие! Верю в силу  наших  душ!  Верю  в  деву
Марию, защитницу Венгрии, верю в короля  Иштвана  Святого,  душа  которого
всегда сопутствует венграм, а пуще всего я уповаю на  бога.  Пойдемте  же,
братья, соберем всю нашу силу, будем отважны до последнего нашего дыхания!
   Забил барабан, зазвучала труба.
   Витязи  с  решительностью  схватили  копья  и,  разбившись  на  отряды,
разошлись в разные стороны. Добо сел в седло. Оба оруженосца следовали  за
ним тоже верхом.
   Поднявшись на башню, Добо осмотрелся и увидел, что на лугах  и  дальних
холмах турецкие кони пасутся большими  табунами,  а  солдат  с  ними  нет.
Кругом  Эгера  колышется  лес  копий.  Турки,  как  волны  моря,  окружили
крепость.
   На Кирайсекеском холме стоят оба паши. Желтый, с каким-то  старушечьим,
сморщенным лицом Али-паша в огромном тюрбане,  напоминающем  дыню.  Второй
паша - громадный седобородый великан. Оба в синих  шелковых  кафтанах,  но
Али в более светлом. Алмазы, которыми  были  выложены  рукоятки  ятаганов,
заткнутых за пояс, рассыпали искры при каждом движении пашей.
   Войско вели бей, сидевшие на великолепных конях. Верхом ехали также аги
и  ясаулы.  Все  остальные  спешились.  Среди  турецких   военных   стягов
колыхалось большое черное знамя. Осажденные увидели  его  впервые.  Только
офицеры понимали, что оно означало: "Пощады  нет!  В  крепости  все  будут
преданы смерти!"
   К полудню загрохотали турецкие пушки и загремели оба турецких оркестра.
   Облака дыма окутали  крепость,  стены  сотрясались  от  криков:  "Аллах
акбар!"
   В крепости везде зажгли костры.


   Добо созвал к стенам и котлам  крестьян,  женщин  и  весь  прочий  люд,
укрывшийся в крепости. Прибрели даже больные.  Каждый,  кто  в  силах  был
стоять  на  ногах,  покинул  свое  ложе,  чтобы   чем-нибудь   да   помочь
сражающимся, хотя бы передавая приказы. Нашлись и  такие,  у  которых  обе
руки были на перевязи, и все-таки они пришли. Встали  к  кострам,  надеясь
хоть пододвинуть ногой полено под котел.
   Во внутреннем дворе не осталось в домах  никого,  кроме  детей  и  двух
женщин во дворце.
   Госпожа Балог... Бедная  госпожа  Балог!..  Она  отдала  сына  в  школу
витязей и теперь боялась попросить Добо уволить его от участия в сражении.
Мальчик еще слаб, как он может устоять против оружия  диких  басурман!  Но
только по бледности ее лица было видно, как она боится за  сына.  Железная
воля Добо подавила даже ее материнскую  тревогу.  Глядя  на  Добо,  она  и
дышать не смела. Так же как солдаты,  по  первому  его  слову  послушно  и
безропотно выполняла она все его распоряжения. Воля Добо управляла  всеми.
Не требовалось даже слов - достаточно было одного  кивка,  и  люди  делали
все, что он считал нужным.
   Что сталось бы с крепостью, если б капитан Добо хоть  на  миг  поддался
страху! Добо призывал народ к осторожности,  заставил  всех  облачиться  в
панцири, латы, шлемы, но когда смерть  заглядывала  за  крепостную  стену,
Добо вел против нее всех без разбора. Ведь родина дороже всего на свете!
   Дни штурма были мучительны для бедной матери. Каждое утро дрожала  она,
когда сын уходил вместе с Добо. С тревогой ждала она ежечасно,  ежеминутно
- не настигнет ли  Балажа  пуля.  Как  она  радовалась,  когда  оруженосец
Криштоф сменял ее сына и Балаж, усталый,  запачканный  копотью,  пропахший
пороховым дымом, переступал порог дворца!
   Мать встречала его поцелуями и сжимала в объятиях, словно  он  вернулся
домой из далекого, опасного путешествия.  Мыла  его,  расчесывала  длинные
шелковистые волосы своего мальчика и ставила перед ним все самое  вкусное,
что только могла найти на кухне.
   "Кто погиб, кто ранен из офицеров?" - эти два вопроса задавались всегда
госпожой Балог и Эвой в первую очередь.
   Балаж не знал, кто такая Эва. Думал, что  она  знатная  эгерская  дама,
которую  мать  взяла  к  себе  во  дворец  для  помощи.  Поэтому   мальчик
рассказывал обо всех новостях. Рассказ всякий раз начинался с перечисления
погибших и кончался похвалами дяде Гергею. И что только этот  дядя  Гергей
не выдумает! Душа Балажа была полна восторга. Он рассказывал, как сражался
дядя Гергей, со сколькими турками бился, с какой отвагой одолевал  каждого
в отдельности.
   Эва слушала мальчика, широко раскрыв глаза, бледная и гордая. Но улыбка
показывалась у нее  на  устах  лишь  тогда,  когда  Балаж,  заключая  свое
повествование, возглашал, что турку так и не  удалось  справиться  с  этим
чудесным дядей Гергеем.
   Когда турки шли на приступ, обе женщины стояли у окна, трепеща и плача.
Через маленькую щелку им виден был только  снующий  народ,  дым,  багровое
пламя и цирюльники, которые выплескивали грязную воду из тазов и  наливали
чистую. Женщины видели, что сперва раненых приносили поодиночке, затем  их
приносили все чаще и чаще и все больше крови виднелось на них.
   Замерев от страха, обе женщины смотрели на раненых.  "Ой,  снова  несут
кого-то!.. Не Балаж... Не Гергей... Слава богу!.. Опять несут... А  может,
их не принесли только потому, что потащили прямо  к  могильной  яме?  Быть
может, их затоптали сражающиеся?"
   Ведь и отец Эвы, искалеченный старик, тоже был в крепости. Она  не  раз
видела, как он ковылял мимо дворца, неся на плече  лук  величиной  с  него
самого. Колчан  бывал  то  пуст,  то  набит  стрелами.  Эве  так  хотелось
крикнуть: "Отец! Родимый! Побереги себя!"
   Когда в тот день грянули пушки, обе  женщины  в  слезах  кинулись  друг
другу в объятия.
   - Помолимся, доченька!
   - Помолимся, тетушка!
   Они встали на колени и молились, припав лицом к земле.
   Вместе с ними во всех  концах  Верхней  Венгрии  ежедневно  и  еженощно
молились тысячи жен и матерей. В далеких селениях молитвенно  складывались
ручонки малышей: невинные крошки возносили мольбы за своих отцов,  которые
сражались в Эгере:
   "Господи, спаси и сохрани моего папу! Верни нам отца родного!"
   Раздавались  раскаты  адского  грохота  и  грома,  неумолчная  пушечная
пальба, завыванье труб и  крики:  "Иисус!",  "Аллах!"  Крепость  обволокли
тяжелые облака дыма.
   Снова понесли раненых. Первого несли на носилках, почерневших от крови.
Это был молодой солдат с восковым лицом.  Ему  оторвало  ногу  по  колено.
Цирюльники перевязали его кое-как, наспех. Да и к  чему  с  ним  возиться!
Чтобы поддержать в нем часа на два надежду? Все равно изойдет кровью.
   Пронесли   второго,   третьего,   четвертого.   Лицо   одного   солдата
превратилось в кровавый кусок мяса. Глаз нет, видны только зубы. У другого
стрела торчит в шее. Ее надо вытащить. Третий  прижимает  руку  к  правому
боку. Рука вся в крови, точно на  ней  красные  перчатки.  Между  пальцами
густыми струями льется кровь. Солдат садится на землю и молча ждет,  когда
смерть затуманит ему очи.


   Мимо дворца проносится на коне Добо. Вдогонку за ним, но далеко отстав,
бежит Криштоф.
   "А где второй? - вопрошает страдальческий взгляд матери. - Вот он бежит
к Шандоровской башне. Видно, с каким-нибудь поручением. Слава богу! Ой!.."
   Раненых  уже  столько,  что  все  тринадцать  цирюльников  мечутся  как
угорелые. Вместе с окровавленными ранеными приносят три турецких  знамени.
Вопли турок становятся пронзительнее. Пороховой дым все  застилает  вокруг
восточной и северной башен, окутывает пеленой и  дворец.  Как  это  бывает
зимою в густой туман, за три шага ни зги не видно.
   - Боже милостивый! - произносит с мольбой госпожа Балог. - Что же будет
с нами, если турки ворвутся?
   - Я умру! - отвечает Эва. Она уже бледна как полотно.
   Эва идет в оружейный  зал,  выносит  оттуда  будничную  саблю  Добо,  в
раздумье кладет ее на стол.
   В раскрытое окно доносятся стоны и хрипы раненых.
   - Ох, глаза, глаза мои! - плачется один. - Больше не видеть  мне  света
божьего!
   - Теперь мне по миру идти! - со стоном говорит другой.  -  Обе  руки  у
меня отрезаны.
   Вокруг цирюльников столько раненых, что их не успевают перевязывать.  А
ведь помогают и женщины. Бледные,  они  хлопочут  вместе  с  цирюльниками,
промывают, прикладывают квасцы и перевязывают раны.
   - Господи, помоги нам! - молитвенно говорит молодой паренек. Он сидит в
окровавленной рубахе, прижав обе руки к животу. Ему вспороли копьем живот.
Госпожа Балог вся трепещет.
   - Мы должны выйти, - говорит она. Лицо ее искажено страданием.  -  Надо
помочь цирюльникам.
   - Мне тоже выйти? Я  пойду!  Ни  честное  слово,  ни  приказ  не  могут
остановить меня. Я обязана ухаживать за ранеными.
   Ветер уносит дым. Госпожа Балог приотворяет дверь и  смотрит  вдаль,  в
сторону Казематной башни. Между клубами дыма она видит, как  Добо  наносит
страшный удар по голове турку, который взобрался на  стену,  и  сталкивает
мертвеца вниз.
   За спиной Добо стоит оруженосец Балаж  в  стальном  шлеме  с  опущенным
забралом. Он держит  под  мышкой  копье,  булаву  и  вторую  саблю  своего
господина.
   Солнце то и дело выглядывает из-за туч и дыма. И хотя настала  холодная
осенняя пора и стужа пробирает насквозь, но сражающимся жарко, как  летом.
Добо срывает с себя шлем и кидает  его  Балажу.  Потом  выхватывает  из-за
пояса платок и утирает мокрое от пота лицо.
   Теперь он бьется с непокрытой головой.
   Оруженосец, не зная, куда деть золоченый шлем,  надевает  его  себе  на
голову.
   Все застилает дымом.
   Улетай, дым, улетай!
   И, словно услышав крик материнского сердца, клубы дыма  редеют.  Видно,
что Балаж стоит на стене и напряженно следит, как сражается Добо.
   - Отойди подальше! Опустись пониже! -  кричит  мать,  будто  сын  может
услышать ее в этом адском грохоте.
   И когда она поднимает руку,  чтобы  подать  знак  сыну,  мальчик  вдруг
роняет оружие Добо. Слабым движением дотрагивается до  шеи.  Покачнувшись,
поворачивается. Золоченый шлем падает у него с головы и катится по камням.
Мальчик валится как сноп.
   С криком, потрясшим небеса, мать распахивает дверь.  Мчится  на  стену,
поднимает сына. Стонет. Крепко прижимает его к груди.
   - Балаж!.. Балаж!..
   Добо смотрит на них, подбирает укатившийся шлем.  Указывает  ближайшему
солдату на Балажа.
   Солдат поднимает оруженосца и уносит во дворец, в комнату матери.
   Юноша лежит с окровавленной шеей, бездыханный, точно голубь, пронзенный
стрелой.
   - О, нет у меня больше сына! - кричит и стонет седовласая вдова.
   - А может, он только без памяти! - утешает солдат.  -  Уж  простите,  я
должен идти.
   - Бедный Балаж! - плачет Эва.
   Она снимает с оруженосца шлем с забралом, нагрудник и все его  доспехи.
На шее мальчика зияет большая рана. Пуля насквозь пробила шею.
   Лицо матери искажено от боли, глаза налились  кровью.  Она  хватает  со
стола саблю, которую принесла давеча Эва, и мчится с нею в дым, в  людской
ураган, наверх, на Казематную башню.
   Там уже мечется множество женщин.
   Внизу в котлах кипятят воду, смолу,  расплавленный  свинец.  Закипевший
вар несут солдатам.
   - Тащите и холодной воды, пить хочется! - кричат  ратники  в  перерывах
между схватками. - Воды! Воды!
   - Женщины, к погребам! - приказывает Добо. - Откройте все бочки! Несите
в жбанах вино солдатам!
   Услышав  его  слова,  женщины  стремглав  бегут  к  погребам.  Юбки  их
развеваются.
   У двери погреба ходит взад  и  вперед  вооруженный  дьяк  Имре.  Увидев
прибежавших женщин, он сует ключ в замок погреба.
   - Офицерам? - спрашивает он тетушку Кочиш.
   - Всем, господин дьяк, всем. Капитан велел.
   Дьяк Имре распахивает дверь погреба.
   - Самое лучшее вино сзади! - кричит он  и,  опустив  забрало,  бежит  с
обнаженной саблей к разрушенным стенам Казематной башни.
   Все больше и больше турок наступает на башню.  Они  уже  взобрались  на
нее, вступают с витязями в смертельный рукопашный  бой.  Добо  хватает  за
глотку  великана,  тяжелого,  будто  отлитого  из  чугуна.  Добо  пытается
столкнуть его со стены, но турок упирается.  Мгновение  оба,  запыхавшись,
смотрят в лицо друг другу. И  вдруг  Добо,  собравшись  с  силами,  рывком
втягивает турка в крепость, сбрасывает его с помоста во двор.
   Шлем падает с головы турка, сам он валится на  камни,  затем  с  трудом
поднимается и, озираясь, смотрит, не идут ли его товарищи.
   В ту минуту и примчалась туда госпожа Балог. С  воплем  взмахивает  она
саблей и наносит турку страшный удар. Голова его скатывается с плеч.
   Остальные женщины снуют и хлопочут на башне. Солдаты в пылу схватки  не
успевают брать у женщин котлы с  кипящей  смолой,  камни  и  расплавленный
свинец. Женщины сами втаскивают их на стены и в дыму, в  огне,  в  облаках
пыли обрушивают смерть на карабкающихся вверх турок.
   Мертвые падают, но живых все прибавляется. Сброшенный камень,  пролитый
кипящий свинец и смола расчищают дорожку на облепленной турками стене.  Но
горы трупов только облегчают дело отдохнувшим отрядам.  Живые  хватают  из
рук падающих мертвецов бунчуки. Конские хвосты снова пляшут на лестницах.
   - Аллах! Аллах! Побеждаем! Победа за нами!
   - Иисус, помоги!
   Добо, изумленный, смотрит на госпожу Балог, сражающуюся рядом с ним, но
ему некогда окликнуть ее - он бьется с врагами. По его сверкающим латам от
самых плеч стекает кровь.
   Женщина наносит туркам удар за ударом, но наконец,  пронзенная  копьем,
падает с башни на помост.
   Некому оттащить ее в сторону.  Схватка  идет  на  гребне  стены.  Живые
топчут ногами мертвых и умирающих. Добо вскакивает  на  выступ  и  смотрит
вниз.
   Уже и аги стоят у подножия стены. Вели-бей, сидя верхом на коне, держит
красное бархатное знамя. Увидев его,  турецкие  солдаты  издают  радостные
вопли:
   - Аллах с нами! Час победы наступил!
   Это красное бархатное знамя - стяг Али-паши. Летом  оно  возвестило  на
башнях тридцати крепостей и замков победу турецкого оружия. Всегда и везде
его озаряли лучи славы.
   Вели-бей пробирается со знаменем к Земляной башне. Кажется, что оборона
там уже ослабела, раз на башне сражаются женщины.
   Добо смотрит на широкое победное знамя,  расшитое  блестящими  золотыми
буквами. Он посылает за Пете и сам спешит на Земляную башню.
   Здесь бьются врукопашную. То и дело на  стене  появляется  какой-нибудь
турок с флагом и тут же падает вниз.
   Солдаты сражаются, окутанные клубами пыли и дыма. Просмоленные венки  и
"куличи" огненными кометами прорезают дымную пелену.
   - Иисус, помоги! - кричит какая-то женщина.
   Добо подбегает как раз в ту минуту, когда  влетевший  в  пролом  камень
попал  в  голову  Матяшу  Серу,  второму  макларскому  мельнику.   Мельник
пошатнулся, но еще не успел он упасть, как взбежавший наверх  широкоплечий
турок по самый черенок вонзил ему в грудь свой  кривой  нож.  На  турка  с
визгом бросилась женщина, жена мельника.
   Она хватает саблю мужа и кричит:
   - Вперед! Вперед! Подмога пришла!
   Звуки этого голоса как будто влили в венгерских солдат  новую  силу.  С
яростной бранью крушат они взобравшихся на стену турок. И кто поставит  им
в укор бранные слова!
   Вон в углу отбиваются два турка. Добо  узнает  одного  из  них  -  этот
латник убил макларского мельника. Добо идет на него, но видит, что турок с
ног до головы закован в дербентскую  сталь,  которую  и  сабля  не  берет.
Комендант мигом бросается на турка и швыряет его на убитого мельника.
   Но турок сильный, плечистый малый. Он извивается в  руках  Добо,  точно
огромный сом. В бессильном гневе кусает он его  поручи  и  вдруг  кидается
ничком на землю. Но тут ему приходит конец. Добо нащупывает его голую  шею
и беспощадно душит турка.
   Не успевает он еще подняться, как сверху ему вонзается в ногу  турецкое
копье, рассекает ремни поножей и застревает в голени.
   Добо рычит, как лев, и, упав на колено, хватается за ногу. На  глаза  у
него навертываются слезы от боли.
   - Капитан, - с ужасом говорит оруженосец Криштоф, - вы ранены?
   Добо не отвечает. Вырвав копье из раны, швыряет его в сторону. В первую
минуту он  стоит  неподви