туками  и
юбками. Попробуй возьми его, теперь даже с ищейкой не найдешь!
   После ночного боя Гергей  поскакал  к  Мелегвизу.  Выкупался  и  тотчас
вернулся.
   Перед дворцом он встретил плотного парня в синей поддевке.
   Парень нес на плече железный шест, которым забивали заряд в  пушку.  На
конце шеста чернела закопченная пакля. Парень поклонился Гергею.  И  когда
обратил к нему лицо, Гергей, остолбенев, остановился.
   Белокурый парень в синей безрукавке... детский маленький нос...  смелые
глаза...
   Бывают лица, которые остаются у нас в памяти, как сохраняются на  стене
картины. Гергею крепко запомнилось и это лицо, и эта фигура. Он  видел  их
ребенком, когда попал в неволю и сидел на возу на коленях  у  крестьянской
девушки. Парень был тогда в оковах и ругал турок.
   Гергей крикнул:
   - Гашпар!
   - Слушаю, господин лейтенант! - изумленно отозвался парень. - Но откуда
вы изволите знать меня? - И он снял шапку.
   Гергей смотрел на него глазами, полными удивления.
   "Ерунда какая-то! - размышлял он. - Не может быть! Двадцать лет назад я
видел его".
   - Как зовут твоего отца?
   - Так же, как и меня: Гашпар Кочиш.
   - А мать зовут Маргит, верно?
   - Да.
   - Они в Баране поженились?
   - В Баране.
   - Были у турок в рабстве?
   - Их только гнали в Турцию.
   - Но они освободились?
   - Да.
   - Их освободил Добо?
   - Да, Добо и один мальчик.
   Лицо Гергея запылало.
   - А матушка твоя здесь?
   - Сюда перебралась, потому что отец мой здесь. Мы, господин  лейтенант,
вместе с ним при одной пушке.
   - А где твоя матушка?
   - Да вон она идет.
   От ворот шла круглолицая полная женщина.
   В руках у нее - два кувшина с молоком, за спиной - бадья, в подоткнутом
фартуке - морковь.
   Гергей торопливо подошел к ней.
   - Милая моя тетушка Маргит! Дайте-ка я вас расцелую!
   И прежде чем женщина успела опомниться; он расцеловал ее в обе щеки.
   Тетушка Маргит глядела на него, обомлев.
   - Душенька моя, - сказал Гергей, - я тот  самый  мальчик,  которого  вы
везли на коленях по печской дороге.
   - Да неужели? - изумилась женщина.  -  Неужели  это  вы,  ваша  милость
господин витязь?
   Голос у нее был густой и низкий, точно звук трубы.
   - Я, душа моя! - ответил радостно Гергей. -  Сколько  раз  вспоминал  я
ваше доброе девичье  лицо!  Вспоминал,  как  вы  по-матерински  ласкали  и
баюкали нас там, на возу.
   Глаза тетушки Маргит увлажнились от радости.
   - Держи кувшин, - сказала она сыну, - а то, ей-богу, выроню из  рук.  А
та крошечная девочка, жива ли она?
   - Жива! Она моя жена. Сейчас она дома, в Шопроне. У меня  и  сын  есть.
Зовут его Янчи. Я напишу  домой,  что  видел  тетушку  Маргит.  Напишу  им
непременно.
   Эх, витязь Гергей, где сейчас твой сынок? Где твоя красавица жена?



8

   На дворе белый день, а Гергей спит на медвежьей шкуре. Проснулся он  от
невообразимого грохота и треска. Казалось, будто сразу  ломятся  в  тысячу
ворот.
   Гергей потянулся и встал, распахнул ставни. Весь город в огне. Огромный
великолепный собор, архиепископский дворец, церковь Миклоша, дом каноников
под черепичной крышей. Пестрая мельница, обе башни Пестрых ворот  и  много
других строений объяты пламенем и клубами дыма. В крепости адский грохот -
и над головой, и повсюду.
   Открыв окно, Гергей увидел, что дранки так и летят перед его носом.  Он
понял, что срывают  крышу  монастыря  и  новую  прекрасную  крышу  церкви.
Отовсюду летят зеленая черепица, дранки, тес, балки.
   Гергей отворил третье окно - та же картина: сдирают крыши с  домов.  Во
дворе и в проходах между домами никого, но стены крепости усыпаны народом.
   Он поглядел на солнце. Полдень уже миновал. Гергей кликнул  слугу.  Тот
не отозвался. Взяв кувшин с водой, Гергей быстро умылся, оделся,  прицепил
саблю и надел шлем с  орлиными  перьями.  Стремглав  сбежал  по  лестнице,
захватил щит и, укрываясь от падающих дранок, помчался на башню.
   Точно пестрый бурный поток, готовый затопить весь мир, льется из долины
турецкая рать. Идет с шумом и гамом, под  барабанный  бой  и  звуки  труб.
Волнами приближаются ратные ряды,  мелькают  алые,  белые  и  синие  цвета
одежды.
   Славные деревеньки около Мелегвиза - Алмадяр, Тихамер -  горят.  Пылают
все дома.
   На макларской дороге  конца-краю  не  видать  военному  обозу.  Волы  и
буйволы тянут орудия.
   У склона горы - джебеджи [латники] в сверкающих доспехах; внизу,  возле
заповедника, - несметная рать конных акынджи в  красных  шапках.  Кто  еще
пожалует вслед за ними?
   - Где господин комендант?
   - На вышке церкви.
   Гергей смотрит. На плоской кровле вышки стоит Добо в будничной суконной
шапке голубовато-серого цвета. Рядом с ним  толстошеий  Мекчеи,  белокурый
Золтаи, Пете, священник, Цецеи и старик Шукан.
   Гергей  спешит  на  вышку,  перескакивает  сразу  через  три  ступеньки
деревянной лестницы. На одном из поворотов сталкивается с Фюгеди.
   - Почему горит город? - спрашивает он, с трудом переводя дух.
   - Господин капитан велел его поджечь.
   - А здесь что за разрушения?
   - Крыши сшибаем, чтобы турку нечего  было  поджигать  и  чтобы  они  не
служили ему прикрытием.
   - Куда ты идешь?
   - Я наблюдаю за тем, как  носят  воду  в  водохранилище.  А  ты  ступай
наверх. Добо уже спрашивал тебя.
   С башни турецкая рать была видна еще лучше.
   Войско пестрело до самого Абоня, точно движущийся лес.
   - А, Гергей! - приветствовал Борнемиссу на вышке Мекчеи. -  Я  вот  тут
спрашиваю Криштофа: "Так-то вы ночью истребили турецкую рать?"
   - Воскресли, собаки! - ответил шуткой и Гергей. - Вон и тот  идет,  чью
башку привез Бакочаи.
   Добо покачал головой.
   - Пропал Лукач Надь,  -  сказал  он  Цецеи.  -  Эх,  жалость-то  какая!
Двадцать четыре верховых с ним было, лучшие мои конники.
   Гергей поздоровался с Добо, поднеся руку к шапке.
   - А не поздороваться ли нам с турками метким выстрелом? - спросил он.
   Добо замотал головой.
   - Нет. - И, заметив вопросительный  взгляд  Гергея,  кивнул  в  сторону
турок: - Первым здоровается тот, кто приходит.
   Перед бревенчатой городской стеной турецкая рать  разделилась,  и  одна
колонна повернула к заповеднику - так в разлив обтекает река встретившуюся
на пути скалу.



9

   В ту ночь из крепости исчезло несколько человек. Все они были родом  из
Верхней Венгрии. Вместо них пришли другие. Из Фелнемета  явились  тридцать
крестьян. Они принесли с собой выпрямленные косы. Один захватил даже  цеп.
Молотило было усажено острыми гвоздями. Крестьян вел  плечистый  детина  в
кожаном фартуке с молотом на плече.
   Остановившись перед Добо, он опустил молот на землю  и  снял  с  головы
шапку.
   Добо протянул ему руку.
   - Мы из Фелнемета. Вот пришли к вам. Меня зовут Гергей, я кузнец.  Коли
надо железо молотом бить - бью, а потребуется - и турок буду бить.
   Пришли в тот день и алмадярцы, и тихамерцы, и абоньцы. По большей части
крестьяне с женами. Жены несли узлы. Мужчины тащили мешки.  Иные  приехали
на возах, привели лошадей.
   В крепость въехала также мажара,  запряженная  волами.  На  мажаре  был
колокол, да такой большой, что с обеих сторон терся краями о колеса.
   Перед мажарой плелся пожилой господин, а рядом с ним  -  два  барича  в
синих суконных доломанах и красных сапогах. Одному из них, с подкрученными
усами, было лет двадцать, другому  -  не  больше  шестнадцати,  почти  еще
мальчик.
   Все трое круглолицые, смуглые, похожие друг  на  друга.  И  шеи  у  них
одинаково короткие. Но заботы избороздили лоб старика морщинами. На  поясе
висела широкая сабля в черных бархатных ножнах, а у юношей - узкие сабли в
красных бархатных ножнах. Все трое раскраснелись от жары.
   Старик был весь в черном.
   Траурная его одежда уже издали бросилась в глаза Добо, но сейчас он был
занят фелнеметцами и обратил внимание  на  незнакомца,  только  когда  тот
подошел вплотную.
   Это был эгерский староста.
   - Ба, дядя Андраш! - воскликнул Добо, протянув ему руку.
   - Я самый,  -  ответил  эгерский  староста.  -  Везу  большой  колокол.
Остальные велел закопать.
   - А эти двое молодцов?
   - Мои сыновья.
   Добо и им протянул руку, потом, обернувшись к погонщику волов, сказал:
   - Колокол надо поставить  у  Церковной  башни.  -  И,  подозвав  кивком
оруженосца, он добавил:  -  Криштоф,  скажи  господину  Мекчеи,  пусть  он
распорядится, чтобы колокол закопали, да поглубже:  как  бы  его  ядра  не
тронули.
   Взгляд его задержался на черных сапогах старосты.
   - По ком носите траур, батенька? - спросил Добо.
   Староста ответил, потупившись:
   - По своему городу.
   И когда он поднял голову, в глазах у него стояли слезы.
   Потом явился человек в суконной  одежде  пепельно-серого  цвета  и  две
женщины. Каждая вела с собой ребенка.
   Добо приветливо взглянул на пришедшего и даже окликнул его:
   - Вы, наверно, мельник?
   - Так точно. Макларский мельник, - ответил пришелец, и  от  приветливых
слов капитана глаза его блеснули радостью. - Меня зовут Янош Води. К вашим
услугам, господин капитан. Я ночевал здесь на Пестрой мельнице.
   - А эти женщины?
   - Одна - моя жена, другая - дочка. А ребятишки - мои сыновья. Не хотели
расстаться со мной. Я и подумал: уж как-нибудь, в тесноте, да не в обиде.
   - Место найдется, об этом что и говорить, да вот  только  женщин  очень
много набралось.
   Добо обернулся к Шукану.
   - Сколько женщин в крепости?
   - Пока сорок пять, - ответил Шукан.
   Добо покачал головой.
   Потом прибыли еще трое и вместе с ними священник  -  худой  человек  со
впалыми щеками. Сабли при нем не было, только посох, и висела через  плечо
сума, сшитая из лисьей шкуры.
   Добо обрадовался ему. Священники в крепости нужны, чтобы  воины  всегда
ощущали близость бога. Должен же  кто-то  и  проповеди  читать,  причащать
умирающих, ну и хоронить, конечно.
   - Добро пожаловать! - протянул ему руку Добо. -  Я  не  спрашиваю  даже
вашего имени - вы пришли по божьей воле, вас бог послал.
   - Священник есть у крепости? -  спросил  служитель  церкви.  -  Сколько
священников?
   - Только один, - ответил Добо, опечалившись.
   По косноязычию попа он понял,  что  и  этот  не  будет  читать  витязям
проповеди.


   Когда турки хлынули с юга и подковой обложили город, все оставшиеся там
жители  укрылись  в  крепости.  Большей  частью  это  были   крестьяне   и
ремесленники с женами и детьми.
   В любом городе, ожидающем вражескую осаду, находятся люди,  которые  не
верят беде и говорят: "Да неправда это, никакой турок  не  придет!  Каждый
год зря пугают народ. Погоди, мы,  быть  может,  успеем  и  состариться  и
помереть, а забот от турок узнаем меньше, чем от майских жуков".
   Таких вот людей чаще всего губит и наводнение,  уничтожает  война.  Это
потомки никогда не вымирающего племени "авось".
   Добо не возражал, чтобы люди приходили. Чем больше народу,  тем  лучше.
Правда, женщины и дети не очень-то желанные гости в крепости, но теперь уж
их не выгонишь. К тому же  солдат  много,  и  женские  руки  нужны.  Пусть
приходят!
   Женщин поставили работать в кухни и в пекарни. Дядя Шукан указал каждой
семье, где ей приютиться. В иных комнатах пришлось поместить по десять, по
двадцать человек. Но ведь это только ночное пристанище и место,  где  люди
могут сложить свои пожитки.
   Мужчин Мекчеи собрал  у  Воротной  башни  и  не  разрешил  им  войти  в
крепости, прежде чем они не принесут такую же присягу, как и солдаты.
   - Эх, - сказал один эгерский виноградарь, приняв присягу, - да ведь  мы
для того и пришли сюда, чтобы защищать крепость!
   А другой добавил:
   - Не отдадим же мы турку родной наш город!
   Мекчеи тут же роздал им оружие. Под сводами башни грудой, лежали сабли,
пики; щиты и шлемы. Это не  были,  конечно,  искусные  изделия  дамасских,
индостанских или  дербентских  мастеров,  а  обыкновенное  ржавое  оружие,
которое из века в век скапливается в крепостях. Каждый мог выбрать себе по
душе.
   Усатый сапожник с такими густыми бровями, что они тоже могли  бы  сойти
за усы, сказал горделиво:
   - Очень хорошо, господин капитан, что у вас столько  оружия,  но  я  на
всякий случай захватил свой  ножик.  -  И  он  вытащил  из-под  нагрудника
фартука сапожный нож: - Пусть только турок  полезет,  я  ему  сразу  брюхо
вспорю!
   Иные примеряли шлемы, но так как эти железные шапки были  тяжеленьки  и
больше походили на кастрюли, чем на прекрасный рыцарский головной убор, то
их клали на место.
   Да и для чего он!
   Погодите, еще узнаете для чего!
   Под вечер караульные, стоявшие  на  башне,  сообщили,  что  со  стороны
Фелнемета, взметая пыль, мчится по дороге карета, запряженная четверней.
   Гадали,  кто  это  может  быть.  В  карете   четверней   ездит   обычно
архиепископ. Другие господа пользуются каретой, только если они больны. Но
больной человек сюда не поедет.
   Капитаны сами поднялись на башню и смотрели оттуда на  летевших,  точно
драконы, лошадей.
   - Вот посмотрите,  ваши  милости,  это  архиепископ  едет!  -  радостно
воскликнул лейтенант капитула Фюгеди.
   И так как никто ему не поверил, он стал приводить примеры из истории.
   - Разве епископы не присутствовали при сражениях? Разве не были они все
в  Мохаче?  Ведь  архиепископ  не  только   церковный   сановник,   но   и
военачальник. У каждого архиепископа есть свое войско. Каждый  архиепископ
одновременно и капитан.
   - Лучше бы каждый капитан был одновременно и архиепископом!  -  ответил
Добо.
   Вероятно, он думал о том, что в таком случае мог  бы  выставить  против
турок побольше войска.
   - А может быть, это королевский скороход, только он заболел  дорогой  и
едет в карете? - высказал предположение Мекчеи.
   Лицо Добо прояснилось.
   - Король не может нас покинуть!
   В нетерпении он спустился вниз по лестнице, пересек рыночную площадь  и
направился к Старым воротам, где был въезд для экипажей.
   Подъезжала выкрашенная в желтый  цвет  карета  с  кожаным  верхом.  Она
повернула к воротам и въехала на рыночную площадь.
   Из кареты вышла высокая женщина в черной одежде.
   - Где господин комендант? - были первые ее слова.
   Увидев Добо, она подняла вуаль. Женщине было лет сорок. Судя по одежде,
она была вдова.
   - Госпожа Балог!..
   Добо с изумлением смотрел на нее. Сняв шапку, он молча поклонился.
   Это была мать оруженосца, которого Добо  поручил  Лукачу  Надю  отвезти
домой.
   - Мой сын... - произнесла женщина дрожащими губами. - Где Балаж?
   - Я отправил его домой, - ответил Добо. - Больше месяца, как отправил.
   - Знаю. Но он вернулся к вам.
   - Балаж не возвращался.
   - Он оставил мне письмо, что едет сюда.
   - Он не приехал.
   - Балаж убежал из дому. Поехал вдогонку за Лукачем Надем.
   - Надь тоже не вернулся.
   Вдова прижала руку ко лбу.
   - Сын мой, единственное мое дитя... он тоже погиб!
   - А может быть, и не погиб.
   - Я поклялась у смертного одра мужа,  что  не  пущу  сына  ни  в  какую
опасность, пока он не женится. Он ведь последний отпрыск нашего рода.
   Добо вздернул плечами.
   - Я это знаю, ваша милость. Потому  и  отправил  его  домой.  А  теперь
поспешите ехать обратно, пока не сомкнулось кольцо турецкой рати.
   Он вызвал сотню конных солдат для сопровождения вдовы.
   Женщина, сжав руки, с мольбой смотрела на Добо.
   - Если б он вернулся...
   - Сюда он уже не вернется. К ночи город будет окружен. Пробиться к  нам
сможет только королевское войско.
   - А если Балаж вернется вместе с ними...
   - Тогда я запру мальчишку у себя в доме!
   Женщина села в карету. Впереди и позади ехало по пятидесяти  всадников.
Четверка лошадей, точно пушинку, помчала карету к  Пестрым  воротам.  Лишь
они одни из четырех ворот оставались открытыми. Только из них  можно  было
проехать либо в сторону Сарвашке, либо Тарканя.
   Четверть часа спустя караульные с башни  сообщили,  что  ближняя  часть
полукружия турецкой рати достигла Пестрых ворот.
   Из охраны, сопровождавшей госпожу Балог, галопом примчался всадник.
   - Господин лейтенант Фекете спрашивает, как ему быть: прорываться через
турецкое войско, чтобы провезти даму?
   Добо взбежал на башню и увидел тьму турецких латников  вокруг  ворот  и
выстраивающихся позади них асабов.
   - Нет!
   Он остался на башне и, приставив руку козырьком к  глазам,  смотрел  на
север.
   - Ребята, - обратился он к солдатам, стоявшим на башне, - а ну, у  кого
из вас зоркие глаза? Гляньте-ка туда, в сторону Фелнемета.
   - Едут несколько всадников, - ответил один из солдат.
   - Двадцать, - сказал другой.
   - Двадцать пять! - возразил первый.
   - Едет Лукач Надь! - крикнул Мекчеи с Церковной башни.
   Это был в самом деле Лукач Надь, лейтенант,  выехавший  на  разведку  к
туркам. Какого дьявола, где же он пропадал  столько  времени?  И  как  ему
теперь въехать в крепость?
   Всадники неслись как на крыльях ветра.
   Поздно, Лукач Надь. Турки стоят у ворот!
   А Лукач Надь еще не знал об этом. Он съехал с холма и поскакал прямо  к
Пестрым воротам. Только тогда заметил он турецкую  конницу,  резко  дернул
поводья, и маленький его отряд мигом повернул к Бактайским воротам.
   Там турок еще больше.
   - Что, брат Лукач, видит  око,  да  зуб  неймет?  -  насмешливо  сказал
Золтаи.
   - И вот ведь досада: у ворот-то не  пешие,  а  конные  турки  стоят!  -
сказал Добо, топнув ногой. - Лукачу не прорваться.
   А Лукач смотрел на крепость, почесывая за ухом.
   Витязи со стен махали ему шапками.
   - Айда, Лукач, коли не боишься!
   Вдали вдруг пестрыми пятнами замелькали  кони  -  целая  сотня  акынджи
пустилась в погоню за Лукачем Надем.
   Но и Лукач не спит, он поскакал вперед  со  своими  двадцатью  четырьмя
всадниками. Поначалу еще видны были кони, но они быстро скрылись из  глаз.
Лишь два облака пыли, взлетая над тополями, понеслись к Фелнемету.



10

   На другой день было воскресенье, но эгерские колокола молчали.
   Крепость и город были обложены турками.
   На горах и холмах пестрели тысячи  шатров  -  красные,  белые,  а  иные
зеленые, синие или желтые. Солдатские  палатки  были  похожи  на  согнутые
пополам игральные карты. А для офицеров поставили восьмиугольные высокие и
красивые шатры. На золотых шарах бунчуков играли лучи солнца, ветер трепал
стяги с полумесяцем. На Фелнеметском лугу, на Киштайском поле  и  повсюду,
где растет трава, паслись тысячи коней. В речке купались буйволы  и  люди.
Шумело, гудело людское море. То тут, то там  вынырнет  из  него  верблюжья
голова или белая чалма верхового офицера.
   В этом многоцветном волнующем  океане  скалистым  островом  возвышалась
Эгерская крепость. У подножия ее - городок Эгер, окруженный частоколом,  а
с востока поднимался Кирайсекеский холм, напротив которого и возвели самую
высокую стену.
   Добо вместе со своими офицерами снова поднялся на плоскую кровлю вышки.
Хорошо, что король Иштван выстроил две дозорные вышки, с них теперь хорошо
видно, как турок устанавливает свои пушки.
   Позади крепости раскинулась большая  поросшая  травой  круглая  поляна,
величиной с половину будайского Вермезе [Вермезе ("Кровавое поле") - место
в Буде, где в 1795 г. казнили  руководителей  республиканской  организации
Игнаца  Мартиновича].  За  нею  рдела  листва  виноградников,  покрывавших
живописный холм. Вот на этот холм и втащили турки три стенобитные пушки.
   Они даже туры не установили для прикрытия пушек и  не  отвели  подальше
тридцать буйволов, притащивших орудия, а пустили их  пастись  под  холмом.
Теперь  возле  пушек  видны  были  только  верблюды,  нагруженные  черными
мешками.
   - Кожаные мешки, - пояснил Добо. - В них турки порох держат.
   Прямо на глазах  крепостного  гарнизона  сновали  низкорослые  топчу  в
красных тюрбанах. Пушки пока еще молча разевали на  крепость  свои  черные
пасти. Порой  топчу-баша,  присев  на  корточки,  оглядывал  пушки,  потом
наводил их налево,