Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
сразу, посылали своего человека по городу
выслушать и высмотреть настрого - нет ли в городе чужих? Узнав, что нет
никого из воевод, сажали в челны голутьбу, перевозили на бугор и тут же,
не выходя на берег, торговали водкой, хлебом, харчем и порохом.
Дозору, окликающему с бугра, многими голосами отвечали:
- Не-е-чай едет!
5
Далеко по волжским островам-буграм слышны то скрип весел в уключинах,
то заунывная песня гребцов, заглушаемая бранью начальников. Когда под
брань и хлесткие удары плети затихала песня, то по воде неслось гнусавое
монастырское пение...
В белесом прохладном тумане за широкими низинами начиналась заря.
На бугре от челнов дозорный казак шагнул к палатке атамана.
Разин сидел в черном бархатном кафтане, золотом отливал желтый зипун
под кафтаном. Сидел атаман на обрубке дерева, грел над углями большие
руки.
- Караван, батько!
- Давно чую... Багры, фальконеты и люди - готовы ли?
- Справно все!
- Сдай дозор маломочным - и к веслам!
От стрелецких кафтанов Лопухина [Лопухин - стрелецкий голова; его
стрельцы носили голубые кафтаны] приказа голубела вода. Дальше голубого,
растекаясь серебром, прыгали отражения бердышей. В голове каравана
торопливо, скрипя уключинами, шел царский струг - паруса свернуты. Ветра
не было. За царским стругом, колыхая в волнах черные пятна, тянулся струг
патриарший - на его палубе гнусавые голоса все явственнее выпевали:
"Благоверному государю и великому князю всея Руси..." Над головами монахов
на мачте тихо покачивался флаг с образом нерукотворного: по золоту черный
лик.
Гребцы вновь запели:
Гей, приди, удалой.
Мы поклон учиним,
Воевод укроти-и-м.
Голоса гребцов скрыли голоса монахов, а покрывая все голоса, кто-то
басил:
- Ма-ать! пере-ка-ти поле-е... В Астрахани ужо, сво-ло-о-чь колодная!
За стругами тянулся ряд серых низкопалубных судов. На ладье, ближней к
стругам, один визгливо всхлипывающим голосом молился вслух звонко:
- Го-о-споди-и! Пронеси-и, пронеси-и...
Другой торопил гребцов:
- Наддай, ребята! Не порвись от государевых!
Еще голос твердил одно и то же:
- Водкой ужо-о! Водкой, не отставай от колодников делом...
Как будто Волга раскрыла утробу, и со дна ее раздался голос,
заглушивший на миг пенье гребцов, ругань, мольбу и молитвы:
- Гей, сарынь, на взле-ет!
Тут же щелкнул выстрел из фальконета, другой, третий, и свист, долгий,
пронзительный. Сотни весел сверкнули. Басистый голос с переднего струга
надрывно гудел.
- По-о-што: мы госуда-а-ревы-ы... по-ошто?
- Нечай!
- Не-е-чай!
- Кру-у-ши-и!
- Сарынь, сбивай со стругов, ладьи топи!
Стук багров и топоров. Тысячи отзвуков вторили короткому бою: утки
торопливо делали светлые шлепки по воде к низким берегам, а над побоищем,
деревянным стуком стуча, кружилась крупная черная птица - кру-кру!
кру-кру! Стреляя и хватаясь за топоры, отбиваясь и нападая, люди перестали
молиться, плакать, а стук топоров низко над самой водой делался все
слышнее - ладьи одну за другой глотала Волга.
- Стрельцы!
- Эй, ра-а-туйте!
На царском струге лязг железа, выстрел и крик:
- Стрельцы, в ответ станете!
- Сторонись, пузатой черт!
Голубея кафтанами, перебегая, стрельцы разбивали колодки и цепи
гребцов.
- Что чините? Эй, стрельцы!
- Васька, заткни ему горло!
Удар топора, и шлепнуло в воду тело в боярском кафтане...
6
Вставало солнце. С низин потянуло над Волгой запахом травы и соли...
На носу царского струга сорван флаг с образом казанской, вместо него
висит широкое полотно - "печать круга донского" [голый казак, в одних
штанах, верхом на бочке, в правой руке сабля, в левой трубка, а на бочке
перед ним чаша с вином].
На носу царского струга бочка с водкой, закиданная боярскими кафтанами,
на бочке сидит, обнажив саблю, Разин. Казаки подводят стрелецких
начальников.
- Того вешай! Секи того... Вешай - за ноги!
Мачты струга становились пестрыми от боярских котыг и цветных кафтанов
стрелецких голов. Разин видит: волокут кого-то, звенит в ушах режущий
крик, подведенный ползет к ногам атамана.
- Батюшка, мы холопи подневольные!
- Батюшка, не губи-и!
- Гей, кто вы?
- Вековечные должники купцу.
- Приказчики богача Шорина!
- Спущу для ябеды царю?
- Батюшко, на пытке уст не разомкнем!
- Вот те пресвятая, ей-богу!
- Спусти их, казаки, пущай утекают.
- Вот тя бог храни-и!
Широко крестятся и, дрожа, лезут с борта вниз.
- А вот, батько, голодраной народ - ярыжки!
- Пихай в лодку!
- Да, вишь, иные с нами идти ладят.
- Кто с нами - бери.
На подтянутом плотно к царскому стругу другом, патриаршем, еще не умолк
бой и шум. Ругань, стоны и крики:
- Чего глядишь? Из пищали-и!
Среди красных шапок мелькали черные колпаки, сверкали топоры, выше всех
голов голова с длинными волосами, и голос трубит:
- Не гнись, братие-е! Яко да Ослябя-инок (*43), поидоша на враги-и!
Взметнулся черный кафтан, сверкнул на солнце желтый атласный зипун -
Разин шагнул на патриарший струг, перед ним расступились свои.
- Дьявол!
Мелькнула сабля, повисла от удара сабли рука высокого монаха с топором.
- Черт, не пил с Волги?
За бортом плеснула вода, монаха сбросили.
- Закрутилси-и... удал был!
- Батько, вона еще сатана твоего суда ждет: "Знает меня атаман, пущай
сам", - так и сказал, не смели без тебя...
- А ну - ведите!
К атаману толкнули боярского сына в алой котыге, лицо густо заросло
курчавой черной бородой, длинные кудри спутались, закрыли глаза.
Разин нахмурился, рука пала на саблю.
- Старое приятство, сатана! В Москве у бани с бабой?..
- Тот я... секи, твой.
- Эй, дайте ему попа, коли какой жив!
- Попа мне не надо, атаман! Хоша я патриарший, да к черту...
- Открутите с него веревки!
- Эх, руки-ноги на слободе - дайте шапку, голоушим неохота помереть!
- Забыл я твое имя, парень.
- Еще раз скажу тебе, атаман, - зовусь Лазунка Жидовин!
Боярский сын расправил левой рукой курчавую бороду, из правой текла
кровь.
Разин глядел сурово, опустил голову, будто силясь что-то вспомнить,
вздохнул, ткнул концом сабли в палубу, залитую кровью.
- Дайте ему шапку! - Атаман поднял голову, лицо повеселело, когда на
боярского сына нахлобучили монашеский колпак. Он шагнул вперед и выдернул
саблю...
- Гей, казаки! Как бился он, сильно?
- Сатана он, батько! Бьет из пистоля не целясь и цельно, будто так
надо...
Подвернулся еще казак:
- Много он наших в Волгу ссадил - хотели первым вздыбить, да сказался,
вишь, что к тебе, батько!
- За удаль в бою не судят! На то бой. - Разин поднял саблю, боярский
сын глядел смело в глаза атаману, подался грудью вперед.
- Шапка ладаном пахнет... чужая, монашья... Секи, атаман.
Разин засмеялся, опустил саблю, спросил:
- Как ты служил боярам?
- Служу, не кривлю душой.
- Письменный ты?
- С детских годов обучен в монастыре, потому патриарший.
- Сатана ты! Побежишь от меня или будешь служить?
- Чей хлеб ем, от того не бегу!
Разин вложил саблю.
- Живи, служи мне.
- И то спасибо.
- Гей, дайте ему руку окрутить - кровоточит!
- Раз, два! Робята-а... заворачивай стру-у-ги-и!
Струги с песнями повернули к бугру. На палубах их голубели кафтаны
приставших к казакам стрельцов.
Небо светлело, белесый туман осел в низины, по серебру простора
плескало размашисто голубым, отсвечивало красным вслед челнам с гребцами в
запорожских шапках. Все гуще несло по воде запахами трав с широких лугов,
где бродили кочующие стада кобылиц хищного Ногая. Черные птицы с
деревянным карканьем садились на мертвые тела, укачиваемые исстари
разгульной Волгой...
7
С ордынской стороны от берега Волги две косы песчаных, на них чернеют
смоляными боками обсохшие, покинутые струги. На горе над Волгой кабак, с
версту в просторных полях голубеют в знойном тумане бревенчатые стены
города с воротной деревянной башней. Город четырехугольный, на углах его,
кроме воротной, башен нет... За стенами города монастырь, стены церквей
высятся - белеют штукатуркой, окна церквей узкие, главы жестяные.
На берегу в кабаке прочная из двух половин дверь распахнута - гудят
голоса питухов и бабьи взвизги хмельные. У угла кабака на камне,
прислонясь спиной к толстой жерди с кабацким знаком - помелом наверху,
сидит стрелец в малиновом, выцветшем на плечах кафтане. В глаза стрельцу с
Волги бьет белым блеском, стрелец жмурится, бороздит по песку острием
бердыша. Ему хочется делать то же, что перед ним шагах в пяти на откосе
делают два солдата с короткими саблями в пыльных епанчах.
Солдаты обхватили пьяную краснощекую бабу, пыля песок, грузно
впахиваются в него стоптанными лаптями, и, потные, хмельные, бормочут:
- Ты укройся, миляга, в япанчу... Шалая! Она сдох даст и младеню твому
- вишь, палит небушко!..
У бабы на руках в тряпье ребенок посинел от бесполезного плача и больше
не издает звука, лишь шевелит ртом.
- Ты титьку ему сунь! И покеда суслит... я тя... сама знаешь... сласть!
Баба мотает головой.
- Ой, косоротой! Мне ище ране мамонька заказала: мужиков-псов любить с
младенем у титьки - бешеной буде младень-от...
- Истинно! То мужиков, а мы с Васем - солдаты...
Баба пьяно смеется:
- Солдат не к месту! А хто для солдата миронью запас?
- Во што, чуй! У солдата в кажинной бабе доля... Вась, лапай младеня -
я жонку япанчей укрою!
- Краше тогда в кабаке, за бочками.
- За ноги выволокут, не дадут, плоть твою всю огадят. Япанча - она те
что баня. Держи, Вась!
Солдат тащит у бабы ребенка, передает, другой держит ребенка вверх
ногами. Первый широкой епанчей окручивает себя и бабу - оба валятся в
песок, от них пахнет потом, водкой, и пылит кругом...
- О, черт! Умял-таки бабу...
Стрелец расплывается в улыбку, прибавляет громко, бороздя песок
оружием:
- Эх, солдаты, вам ужо на ужину батоги-и.
- Молчи, мать твою перекати, разбойничий кафтан!
- Ты, полой рот, поправь младеня, заклекнется! Я на тя тогда послух у
судьи - в ответ хошь стать?
Солдат поправил ребенка, качает его на руках, а стрельцу говорит:
- Бабу тебе жальче - не робенка?
- Жалеть? Хи! Немало их под вами валяется.
- На-кось, курь! Не на Москве, носов за курево не режут.
Солдат тащит из глубокого кармана епанчи трубку и кисет.
- Запасливый ты! - Стрелец курит, смотрит на Волгу.
С насадов безмачтовых и низких судовые ярыги таскают в прибрежные
амбары мешки с мукой и зерном. Голые спины потны, отливают бронзой - спины
ярыжек в шрамах, рубцах и царапинах. Рабочие в крашенинных портках, босые,
переваливаясь, идут, согнувшись, по длинным плахам. Тощий, загорелый, в
валеной шляпе, на корме одного насада стоит приказчик, в руке плеть, время
от времени кричит и бьет плетью по голенищу сапога:
- Спускай ровно, не дырявь ку-у-ли!
По берегу Волги едко несет соленой рыбой, пахнет дымом. У берега
костром сложены бочки. Недалеко от бочек с рыбой, у самой воды, бледный
при ярком дне огонь. Трое каких-то босых, лохматых, без шапок, жарят на
коле барана.
- Робята, нет ли у кого для жарева натодельной жилизины?
- Век мясо не сжарить - горит палочье...
- На зубах дойдет! Мякка баранина-т...
- Самара! В ней воеводы да бояра - мать их в каленую печь, - ворчит
казак в синей куртке, синих штанах, в сапогах, запыленных и рыжих. Казак у
того же костра кипятит воду в деревянном ковше. У огня калит камни и,
накалив, осторожно опускает в ковш.
- Ты чего это, станишник?
- А вот согрею воду да толокна ухлебну.
- Тебе дольше кипятку добыть, чем нам баранины укусить.
- Я скоро!
Казак, нагревая камни, взглядывает на гору. На двойном фоне, снизу
желтом, сверху ярко-голубом, на горе, над берегом, видна конная фигура:
лошаденка мохнатая, на ней татарин, подогнувши ноги, без стремян, за
спиной саадак [футляр, в котором помещается колчан со стрелами], обтянутый
верблюжиной, набит стрелами, и лук - рыжеет шапка островерхая, опушенная
мохнатым мехом. Изредка казак кричит одно и то же:
- Кизилбей-мурза, гляди коня!
И так же однообразно отвечает татарин:
- Кардаш урус! Ту коня, ту...
Казацкий конь стоит смирно, лишь мотает хвостом, к его седлу
приторочены узел и ружье с саблей.
В кабаке все слышнее шум и ругань. Пьяные солдаты играют в карты, сидя
на грязном полу в кругу. Кабацкий ярыга, служка в дерюжном фартуке, в
опорках на босу ногу, пристает к солдатам:
- Заказано, служилые, на царевых кабаках лупиться в кости, в карты тож!
- Крою! Ядрена с паволокой!
- А не лжешь? Во он - туз!
- Туз не туз - крою червонным пахлом! [валетом]
- В кои веки пахол идет выше туза?
- Эй, служилые!
- Ты поди! Б...ня тож заказана, а их вон - ну-ко всех? Умаешься!
Ярыга идет к целовальнику.
- Гонил я, Иван Петрович, да неймутся солдаты.
За прочной темной стойкой целовальник теребит широкую бороду, не
слушает ярыгу, кричит на баб:
- Эй, стервы! Кто такой удумал казну государеву убытчить? За приставы
возьму!
Бабы носят худым котлом с Волги воду, полощут винные бочки и, опрокинув
посудину, лежа на животах, пьют. Одна, озорная, пьяная, шатаясь, идет к
целовальнику, повернувшись к стойке, задрав лохмотья, показывает голый
зад:
- Эво-ся, борода, твои напойные деньги - зри-кось!
- Гони ее, стерву, в хребет - дуй! - кричит целовальник.
Ярыжка хватает бабу, не дав ей поправить подол, волокет на воздух.
Два солдата вскакивают на ноги, из кучи играющих кричат целовальнику:
- Мы те покажем, как жонок из кабака!
- Не гони баб, коли бороду жаль!
Целовальник кричит слуге:
- Кинь ее, Федько, не трожь! Поди ко мне.
Ярыга подходит, нагибается к целовальнику через стойку, целовальник
косит глазом на солдат, шепчет:
- Бона стрельцы! Може, уймут солдат - скажи...
Ярыга идет к стрельцам. Рыжие кафтаны в углу за столом пьют пенное,
бердыши кучей приставлены в угол, лица красны, шапки сдвинуты, говорят
стрельцы вполголоса, оглядываясь:
- Век и служи... Побежал - имают, бьют кнутом на торгу, в тюрьму
шибают...
- Из тюрьмы да битой сызнова служи, а отощал - ни земли тебе, ни торга,
ни жалованья...
- В старости за собаку пропадай!
- Эх, в черной обиде, браты, жисть волочим.
- А что, коли щастье изведать, как лопухинцы?
- Во, во - сказывают, на Иловле Лопухин приказ весь сшел к Разину.
- Гляди, робяты, много слухов идет, нюхать надо...
- Оно и то - може, слух ложной? Ярыга, тебе чего? К нашим словам
причуеваешься?
- Я? Нет! Я, государевы люди, на солдат - унять бы картеж?
- Не мы начальники! У их маэр.
- Не трожь, парень! На то кабак, чтоб, значит...
- Драка заваритца.
- Сойдут подобру. Худче будет, как погонишь: кабацкое питье изольют,
изобьют и целовальника...
Ярыга отошел. К целовальнику с вестями сунулся приказчик с волжских
насад: длинный, перегнулся через стойку и, чтоб не замочить узкую,
мочалкой, русую бороду, забрал ее в кулак.
- Тебе ба, царев слуга, Иван Петров сын, наладить малого, - кивнул на
ярыгу, - к воеводе...
- Пошто, Клим Митрич?
- А вот - тут, за кабаком, на горе, поганой в справе стоит с двумя
коньми, с поганым заедино казак, да у огня трое гольцов барана жарят...
Народ, по всему, пришлой, воровской. Пожога бы, грабежа какого ради
упреждение потребно... У гольцов же рубы худы, портки кропаны, обутки нет.
Барана жарят! Не укупной баран, сквозит грабеж.
- По ряду сказываешь, да вишь мой муравельник: без слуги меня
затамашат. Я же пуще головы берегу казну государеву! С кого, Клим Митрич,
- с меня ведь сыщут пропойные деньги, пропажа - лишь отвернись... Людей у
тебя немало, выбери, за мое спасибо, верного кого, да и к воеводе... а?
- Правду баю, Иван Петров сын, судовые казаки теи ж гольцы, народ с
Волги - почесть все были в тюремных сидельцах до Волги-т!.. Шепни-кось -
головы не сыщешь. Про воеводу - беда...
Подошедший солдат стукнул кулаком по выгнутой спине приказчика.
- Спрямься, жердь! Душа пенного ищет, а ты застишь...
Приказчик отскочил от стойки:
- Без причины хребет ломишь, разбойник! Ужо начальству доведу...
- Доводи. По доскам ходишь? Волга-т глубока, не мерил?
- Грозить? Утоплением грозить? Ужо вот целовальник в послухи, я тя
укатаю... - Крича, махая валеной шляпой, приказчик выбежал из кабака.
- Ярыги, робяты-и, пихни вашего захребетника в Волгу-у! - крикнул
солдат из дверей кабака, а в ответ с Волги послышался громовой голос:
- Вты-ы-кай челны, браты!
В кабаке стрельцы, схватив бердыши, кинулись на берег Волги.
- Разин!
- С пожогом ли, с грабежом?
- Гуляй, народ! У черного люда крест да вошь - и живот весь...
С Волги голос, какого не было окрест, прогремел:
- Не бежи, пропойной люд! Без худа в гости идем!
Целовальник перекрестился и бестолково засевался у стойки, бормоча под
нос:
- Ой, матушка, казна государева, - быть мне биту кнутом [цареву кабаку
было задание от казны - "собрать напойных денег по ряду без убытка"; за
недобор целовальников били кнутом]. Смерть моя, ой!
Ярыжка вбежал за стойку, приткнулся к бороде целовальника.
- К воеводе? В город?
- Подожди ты - уловят!
Солдаты спрятали игру, привалились к стойке, стуча кулаками.
- Пожжем бороду - или бочонок пенного ставь!
- Приехали гости - пить зачнем!
- К черту маэра!
За солдатами лезли бабы, пьяные, растрепанные, рваные, голые руки
тянулись к солдатам.
- Не обходи чаркой! Нам питья, питья!
Золотился желтый атласный зипун, черный кафтан висел на одном плече.
Разин вошел в кабак. Солдаты и бабы от стойки хлынули в сторону.
- Столы на середь кабака!
Столы мигом передвинули. Кабацкий ярыга обтер фартуком верх столов,
приставил скамьи.
- На скамьях питухи, а мы - соколы!
Разин сел на стол. На другой, рядом, поставили бочонок с водкой и
железные кружки.
- Гей, стрельцы! Пейте.
Стрельцы по очереди подходили, принимали из рук Разина кружку с водкой,
пили и, кланяясь, отходили, уступая другим место. Когда выпили все,
старший из стрельцов выступил вперед, поклонился:
- А вот мы, атаман-батько! Я за всех своих сказываю: надоела неволя
боярам служить, воли занадобилось спытать... Хотим с тобой головы положить
- бери нас! Мы твои. Служить зачнем, не кривя душой.
- Будете мне служить, то еще пейте. А солдаты? Или с нами бою хотят?
Гей, солдаты!
- А нет, атаман! Зорю мы прогуляли, и ныне, если к полку придем, будут
нам батоги...
- Так не пойму: воли вы иль батогов норовите?
- Воли хотим, атаман! С тобой идем! Стрельцы по тебе, и мы по ним...
- Добро - пейте и вы!
С Волги казаки привели троих парней, поставили к атаману.
- Куда ваш путь, браты?
- Куда глаза и ноги ведут... Шли искать работы - не сошли ее...
Голодно, съели с себя все!
- А нынче?
- Нынче на наше счастье пало - ты пришел, возьми с собой: к пищали не
свычны, в греби гожи.
- В греби сядете - пищали обучим. Ну, гуляй!
Пришел казак с берега Волги.
- Ты отколь слетел, куркуль?
- Сам ты куркуль - я с Дона, сокол! Мне к батьку.
- Вот он - батько!
- Ты отколь?
- От Ивана Серебрякова, атаман. С мирным мурзой все за тобой по берегам
гоняли - лошадей умаяли, и оводно местом - беда!
- Ну?
- Погнал нас за тобой, батько, Иван Серебряков, наказать велел:
"Донской-де г