велел читать; переждав, сказал боярину:
   - Кончим с грамотой,  боярин  Иван  Петрович,  а  ты  помету  сделай  -
незамедлительно напиши воеводе, чтоб сыскал дьяка, кто грамоту писал, и  с
земским прислал того вора на Москву, а мы его здесь под  окнами  на  козле
почествуем ботогами... Чти, дьяче!
   - "...Стольник князь Дашков и  прислал  расспросные  речи  о  воровских
козаках:  сказывал-де  синбирского   насаду   работник   Федька   Шеленок:
донские-де козаки - отаман Стенька Разин да есаул Ивашко  Черноярец,  а  с
ними с тысячу человек, да к ним  же  пристают  по  их  подговору  Вольские
ярыжки. Караван астраханской остановили выше Царицына, на  устье  Волги  и
Иловли-реки. А как они, воры, мимо Царицына Волгою  шли  и  с  Царицына-де
стреляли по них из пушек, и пушка-де ни одна не выстрелила,  запалом  весь
порох выходил..."
   Царь снова соскочил со своего тронного места, затопал ногами.
   - Пушкари воруют! Таем от голов и полковников, да воевода  дурак!  Чти,
дьяк, впредь.
   - "...А стояли воры от города в четырех верстах,  на  Царицын  прислали
они ясаула, чтоб им дать Льва Плещеева да купчину кизылбашского..."
   - Пошто не просили дать им самого воеводу? Вот два родовитых  покойника
- Борис Иванович да Квашнин-боярин - какое наследье нам оставили? А я  еще
тогда по младости пожаловал Квашнина Разрядным  приказом,  Юрья  же  князя
понизил в угоду Морозову... И ныне вижу их боярское  самовольство  -  втай
того Разина спустили из Москвы, взяв у боярина Киврина. А как старик пекся
и докучал - не спущать, и на том государском деле голову положил.  -  Царь
перекрестился.
   -  Учинено  было,  великий  государь,  неладно  большими  боярами,   да
поперечить Морозову никто не смел.
   - Так всегда бывает, когда многую волю боярам дашь. Чти, дьяк!
   Дьяк, повернувшись к образам, крестился.
   - Не вовремя трудишься, дьяк!
   - Великий государь! Пафнутий Васильевич - учитель мой и благодетель,  а
когда имя его поминают, всегда молюсь.
   - То похвально! Чти далее.
   - "...И взяли у воеводы наковальню, да кузнечную снасть, да мехи, а дал
он им, убоясь тех воров, - что того отамана и  ясаула  пищаль,  ни  сабля,
ништо не возьмет и все-де войско они берегут...  А  грабили-де  корован  и
Васильеву ладью Шорина не  одну  посекли  и  затопили  в  воду  ниже  реки
Камышенки, и насады и всякие суды торговых людей переграбили, а иных-де до
смерти побили, а колодников, что шли в Астрахань, расковали, спустили:  да
они худче самих Козаков побивали на судах  служилых  людей...  Синбиренина
Степана Федосьева изрубили и в воду бросили, да двух человек целовальников
синбирских, которые с недовозным государевым саратовским  хлебом  посланы,
били и мучили, и знамя патриарша  струга  взял  Стенька  Разин,  и  старца
патриарша насадного промыслу бил, руку ему срубил и  потопили...  да  трех
человек патриарших повесили, да приказчиков Василия Шорина повесили же,  и
знамена и барабаны поймали. Пристали к нему, Стеньке,  ярыжных  с  насадов
Шорина шестьдесят  человек,  с  патриарша  струга  -  сто  человек,  да  с
государева-царева струга стрельцы и колодники, да  патриарш  сын  боярской
Лазунко Жидовин. Кои воры погребли Волгой, а иные, взяв  лошадей,  берегом
погнали в Яицкий городок за помогай..."
   - Нынче же будем судить за трапезой.  Думаю  я,  боярин,  Хилкова-князя
сместить, худой воевода.
   - Ведомо великому государю, что  послан  туда  Иван  Прозоровский-князь
(*47) с братом.
   - То я знаю.
   -  А  еще  Унковского  Андрея,  великий  государь,  по   указу   твоему
перемещаем.
   - Тургенев сядет, да лучше  ли?  Все  дела,  боярин  Иван  Петрович,  о
воровских казаках направлять в Казань, к боярину князю Юрью Долгорукову.
   - Так делаем мы уже давно, великий государь!
   Царь косо улыбнулся, в глазах засветилась насмешка:
   - Пишет Унковский с Царицына, да пишет тайно, а чего  тут  таить?  "Для
промыслу  над  воровскими  казаками  послать  он,  Андрей,  не  смеет   за
малолюдством, а из Астрахани-де и с Черного Яру  для  поиску  тех  казаков
ратные люди на Царицыя и по мая 17 число не присланы". Все  они,  воеводы,
друг другу помешку чинят да котораются [склоку  заводят,  ссорятся],  а  с
нуждой государевой не справляются. Пожог грабежной ширится, и  ужо,  когда
тушить его придет, когда им каждому в своем углу жарко зачнет быть, почнут
кричать: "Великий государь, пожалуй - пошли людей, да  денег,  да  коней!"
Приказать им, боярин, чтоб они хоть жили с великим бережением и на  Черном
Яру и по учугам [рыбным промыслам] да про воровских казаков проведывали бы
ладом и всякими мерами промышляли  через  сыщиков  и  лазутчиков;  сыскных
люден, боярин, шире пусти! Из приказа Большого двора возьми на то денег...
   - Воля нам дана от тебя, великий государь, а мы для того дела прибираем
давно уж бойких  людей...  да  заводчиков  всяких  ловим,  чтоб  слухов  и
кликушества вредного не было...
   - Еще раз наказать накрепко! - Царь взмахнул кулаком так,  что  светлые
зайчики от рукава запрыгали но стенам.  -  Чтоб  однолично  тем  воровским
казакам на Волге и иных заполных реках воровать не дать и на  море  их  не
пустить! Так и грамоту писать в Астрахань, а нынче, боярин,  обсудим,  что
на Ивановской делается - перво... Вот еще, Иван Петрович, пиши не то  лишь
в Астрахань - пошли в Казань к Долгорукову Юрью князю да о ворах  же  пиши
Григорью князь Куракину, и в Синбирск, и на Самару...
   - В Самаре, великий государь, воевода Хабаров Дмитрий... И не дале  как
вчера доводит мне на него таем тамошний маэр Юган Буш:  "Воевода-де  людей
всякого звания теснит гораздо и по застенкам  держит  и  через  незамужних
жонок блудом промышляет..." Уж, видно, таковы, государь, Хабаровы, и ежели
твоя светлая  память  упомнит  четвертый  год,  как  государил  ты,  тогда
объявился  некий  опытовщик   [открыватель,   завоеватель]   на   даурских
[сибирских] людей - новую землю - Ермошка Хабаров, ходил воевать неясачных
князьков.
   - Мутна к тому память моя, во все же говори, боярин.
   -  Да  тут,  государь,  досказать  мало:  забрал  тот  Ермошка  Хабаров
аманатами [заложниками] у тех князьков жонок да девок и  всех  перепортил,
да тем и опытки свои порешил.
   - Все они друг на друга изветы подают! Воевода то  ж  таем  доводит  на
Югана Буша, что он великий бражник, что-де мужиков в  солдаты  имает  тех,
кто боле семейной, указ же ему брать одиночек, "и  одиночек-де  не  берет,
заставляет тех мужиков по вся дни ходить к ружью, и оттого пашня-де, земля
скудеет...".
   - Так повели, великий государь, чтоб  я  послал  на  Самару  сыщиков  и
сыскал бы о маэре и воеводе за поруками  местных  людей:  иереев,  купцов,
целовальников добрых и черных людей всех.
   - То велю тебе, боярин, а прежде всего пиши  ко  всем  воеводам,  и  на
Терки тож, чтобы жили, не которались, с великим бережением, да  лазутчиков
шли им, воеводам, в подмогу, а ежели где объявятся  воровские  казаки,  то
ходить бы на тех казаков, свестись с нами.
   - Все то будет так, государь!
   Дьяк поклонился царю, ушел. Царь проводил глазами дьяка, сказал:
   - Толковый и чинной дьяк! Где взял такого?
   - Наследье мне, великий государь, от боярина Киврина покойного...  Дьяк
много грамотен, не бражник и чист - посулов не имает.
   - Добро! Ты иногда его и для моих тутошних дел давай.
   Царь вспотел.
   Боярин  поклонился  и,  припав  на  колени,  расстегнул  царю  пуговицы
кафтана:
   - Пошто, великий государь, плоть жарой томить?
   Когда боярин встал на ноги, царь милостиво дал ему поцеловать руку.
   - Вот еще молвлю об Ивановской перво: кто пустил конных бирючей?  Пеший
бирюч дешевле - погодно четыре рубли, конной много дороже - конь, литавры,
жезл и одежда боярская...
   - То, государь, у бирючей - свое, а жалованное тоже четыре рубли и пять
денег емлют...
   - И еще, боярин! Никон ко мне  завсегда  тянется...  не  опасен  нашему
имени.
   - Великий государь! Никон, после того как пил  на  светлую  пасху  твое
вино в честь твою да имал от  тебя  дары,  возгордился,  и  в  Ферапонтове
игумен да монахи порешили воздавать  ему  патриарши  почести.  Он  же,  не
спросясь никого, вернулся в Москву.
   - Чаял меня видеть... не допустили?..
   - Народ темен, государь! И по вся зол на больших бояр.  Ведомо  народу,
что Никон, возведенный волею твоею из мужиков, знает, что народ за него, и
Никон, где проходит, лает бояр,  тем  прельщает...  Нашлись  уже  кликуши,
стали кричать всякое  непотребство,  лжепророчествовать  хулой  на  святую
церковь... И мы, прости нас, великий государь, с князем Трубецким, чтоб не
печалить тебя и сердце твое сохранить спокойным, чернца  Анику  свезли  за
караулом, но без колодок, в Ферапонтов и настрого указали игумну  боле  не
пущать заточника, а лжепророков берем на пытку и бирючей  пустили  кликать
народу по един день на торгах и площадях...
   - Не покривлю душой... жаль мне Никона, боярин! И не я возвел его -  до
меня он был приметен в иереях, но вы с князь  Никитой  ведаете,  что  надо
мне... и я молчу.
   - Еще, великий государь, мыслим мы убрать холопей с Ивановой площади  -
чинят почесть что разбой среди дня...
   - Того, боярин, не можно! Пуще всех меня они тамашат  -  дуют  прямо  в
окошки похабщину. Убрать холопей, то родовитым боярам придется идти  пеше,
а родовитые коньми себя красят - ведь они потомки удельных  князей!  Можно
ли родовитому пеше идти к государеву крыльцу?.. Нет, боярин!
   - Твоя светлая воля, государь!
   Стольник вошел в палату, торжественно и громко сказал:
   - Великий государь! Святейший патриарх идет благословить трапезу.
   Царь встал, сказал стольнику:
   - Никита-боярин, чтоб было за трапезой довольно вина!
   Стольник низко поклонился.



К АСТРАХАНИ

   1

   На лесистом среди Волги острове Катерининском Разин собрал круг.
   В круг пришли старый казак Иван  Серебряков,  седой,  усатый,  с  двумя
своими есаулами, статный казак донской Мишка Волоцкий да есаул Разина Иван
Черноярец - светло-русый кудряш, а  за  дьяка  сел  у  камени  матерого  и
плоского "с письмом" бородатый, весь в черных кольцах кудрей, боярский сын
Лазунка.
   В сумраке летнем за  островом  плескались  струги  и  боевые  челны  со
стрельцами да судовыми ярыжками в гребцах.
   Круг ждал, когда заговорит атаман.
   Разин сказал:
   - Соколы! А не пришлось бы нам в обрат здыматься за стругами и  хлебом,
как шли к Самаре?
   - Пошто, батько?
   - Стругов мало - людей много.
   - Лишних, батько, пустим берегом.
   - Тогда не глядел я, хватит ли пищалей и пороху?.. Помнить не лишне:  с
топором кто - не воин.
   Сказал Черноярец:
   - О пищали не пекись, батько! Имал я у царицынского  воеводы  кузнечную
снасть, то заедино приказал шарпать анбары с мушкетами и огнянные припасы.
   - Добро! Теперь, атаманы-соколы,  изведаны  мы  через  лазутчиков,  что
пущен из  Астрахани  воевода  Беклемишев  на  трех  стругах  со  стрельцы:
повелено им от Москвы на море нас не пущать. Яицкие до сих мест в  подмогу
нам и на наш зов не вышли - хлеб надо взять из запасов воеводиных, на море
в Яик продти. Так где будем имать воеводу?
   - У острова Пирушки, - подале мало что отсель!
   Волоцкий, играя саблей, вынимая ее и вкидывая в ножны, тоже сказал:
   - У Пирушек, батько, сокрушим воеводу!
   Молчал  старый  Серебряков,  подергивая  белые   усы,   потом,   качнув
решительно головой, сказал веско:
   - У Пирушек Волга чиста, тот остров не затула от огня воеводы!
   - Эй, Иван, то не сказ.
   - Думай ты, батько Степан! Я лишь одно знаю: Пирушки негожи для бою...
   - Соколы! У Пирушки  берега  для  бокового  бою  несподручны  -  круты,
обвалисты; думаю я, дадим бой подале Пирушек, в  Митюшке.  Большие  струги
станут у горла потока на Волге, в хвосте - один  за  одним  челны  с  боем
боковым пустим в поток... Берега меж Митюшки и  Волги  поросли  лесом,  да
челны переволокчи на Волгу  не  труд  большой.  Воевода  к  нашим  стругам
кинется, а от выхода потока в Волгу наши ему в тыл ударят из Фальконетов и
на взлет к бортам пойдут... Мы же будем бить воеводу в лоб - пушкари  есть
лихие; да и стрельцы воеводины шатки - то проведал я...
   - Вот и дошел, так ладно, атаман, - ответил на слова Разина Серебряков.
   Другие молчали.
   На бледном небе вышел из-за меловой горы  бледный  месяц  -  от  белого
сияния все стало  призрачным:  люди  в  рыжих  шапках,  в  мутно-малиновых
кафтанах, их лица,  усы  и  сабли  на  боку,  рядом  с  плетью,  в  мутных
очертаниях. Лишь один, в черном распахнутом кафтане, в  рыжей  запорожской
шапке, в желтеющем, как медь, зипуне, был явно  отчетливый;  не  дожидаясь
ответа круга, он широко шагнул к берегу, отводя  еловые  лапы  с  душистой
хвоей, подбоченился, встал у крутого берега - белая, как  меловая,  тускло
светясь на плесах, перед ним лежала река.
   Разин слышал общий голос круга за спиной:
   - Батько! Дадим бой в Митюшке.
   - Говори, батько!
   И слышали не только люди - сонный лес, далекие берега, струги и челны -
голос человека в черном кафтане:
   - Без стука, огней и песни идтить Волгой!
   Уключины, чтоб не скрипели, поливали водой, а по  реке  вслед  длинному
ряду стругов и челнов бежала глубокая серебряная полоса.
   Встречные рыбаки, угребя к берегу, забросив лодки, ползли  в  кусты.  В
розовом от зари воздухе, колыхаясь,  всхлипывали  чайки,  падали  к  воде,
бороздя крыльями, и, поднявшись  над  стругами,  вновь  всхлипывали...  Из
встречных рыбаков лишь один, столетний, серый,  в  сером  челне,  тихонько
шевелил веслом воду, таща бечеву с дорожкой. Старик курил, не выпуская изо
рта свою самодельную большую трубку, лицо его было окутано облаком дыма...


   2

   Упрямый и грубый приятель князя-воеводы Борятинского  (*48),  принявший
на веру слова своего друга - "что солдата да стрельца  боем  по  роже,  по
хребту пугать чем можно - то и лучше",  -  облеченный  верхними  воеводами
властью от царя, Беклемишев шел навстречу  вольному  Дону  не  таясь.  Его
матерщина и гневные окрики команды будили сонные еще берега. С берегов  из
заросли следили за ходом воеводиных стругов немирные  татары-лазутчики.  В
кусту пошевелились две головы  в  островерхих  шапках,  взвизгнула  тетива
лука, и две стрелы сверкнули на Волгу.
   - Царев шакал лает!
   - Шайтан - урус яман (обманщик)!
   По воде гулко неслись шлепанье весел и гул человеческого говора.
   Приземистый, обросший бородой  до  самых  глаз,  в  голубом  -  приказа
Лопухина  -  стрелецком  кафтане,  воевода  стоял  на  носу  струга,   сам
вглядываясь на поворотах в отмели и косы Волги.
   - Эй, не посади струги на луду! - Пригнувшись, слышал, как дном корабля
чертит по песку, кричал  с  матерщиной:  -  Сволочь!  Воронью  наеда  ваши
голо-о-вы!
   В ответ ему за спиной бухнула пищаль,  за  ней  другая.  Пороховой  дым
пополз в бледном душистом  воздухе.  Воевода  повернулся  и  покатился  на
коротких ногах по палубе. Его плеть  без  разбора  хлестала  встречных  по
головам и плечам.
   - В селезенку вас, сволочь! С кем бой?
   - По татарве бьем, что в берегу сидит!
   - Стрелы тыкают!
   - Стрелов - што оводов!
   - Я вам покажу!
   Воевода вернулся на нос струга, а выстрелы, редкие,  бухали  и  дымили.
Стуча тяжелыми сапогами, крепко подкованными, слегка хмельной,  с  цветным
лоскутом начальника на шапке, к воеводе подошел стрелецкий сотник.
   - Воевода-боярин! Чого делать? Стрельцы воруют  -  бьют  из  пищали  по
чаицам (чайкам).
   Воевода имел строгий вид. Через  плечо  глянул  на  высокого  человека:
высокие ростом злили воеводу. Сотник не держал руки по бокам, а прятал  за
спиной и пригибался для слуху ниже.
   - Бражник! А, в селезенку родню твою!
   Воевода развернулся и хлестко тяпнул сотника в ухо.
   - Не знаешь, хмельной пес, что так их надо? - И еще раз приложил плотно
красный кулак к уху стрельца. В бой по  уху  воевода  клал  всю  силу,  но
сотник не шатнулся, и, казалось, его большая башка на короткой прочной шее
выдержит удар молота. Стрелецкий сотник  нагнулся,  поднял  сбитую  шапку,
стряхнув о полу, надел и пошел прочь, но сказал внятно:
   - Мотри, боярин! К бою рукой несвычен, да память иному дам.
   - Петра, брякни его, черта!
   - Кто кричит? Сказывай, кто? Бунт зачинать! Не боюсь! Всех песьих детей
перевешу вон на ту виселицу.
   Воевода рукой с плетью показал на берег Волги, где  на  голой  песчаной
горе чернела высокая виселица.
   - А чьими руками свесишь? - Голос был одинокий, но на этот голос многие
откликнулись смехом.
   Воевода еще раз крикнул:
   - Знайте-е! Всякого, кто беспричинно разрядит  пищаль,  -  за  ноги  на
шоглу [рею] струга!
   Команда струга гребла и молчала. Воевода, стоя на носу струга, воззрясь
на Волгу, сказал себе:
   - Полаял Прозоровского  Ваньку,  он  же  назло  дал  мне  воров,  а  не
стрельцов! Ништо-о, в бою остынут...


   3

   Там, где поток Митюшка воровато юлил, уползая в кусты и мелкий  ельник,
Разин поставил впереди атаманский струг с флагом печати  Войска  донского,
сзади стали остальные. Раздалась команда:
   - Челны в поток!
   Челны убегали один за одним. Казаки легко, бесшумно  работали  веслами.
Люди молчали. Много челнов скользнуло в поток с Волги, чтоб другим  концом
потока быть снова на Волге, под носом у воеводы.
   И все молчали долго. Только  один  раз  отрывисто  и  громко  раздалась
команда Ивана Черноярца:
   - Становь челны! Здынь фальконеты! Хватай мушкет - лазь на берег!
   И еще:
   - Переволакивай челны к Волге!
   Шлепанье весел, ругань воеводы стали слышнее и слышнее.
   Слышна и его команда:
   - Пушкари, в селезенку вас! Готовь пушки, прочисть запал и  не  воруйте
противу великого государя-а!
   Таща челны, казаки слышали громовой голос Разина:
   - Стрельцы воеводины! Волю вам дам... Пошто в неволе,  нищете  служить?
Аль не прискучило быть век битыми? Пришла пора  -  метитесь  над  врагами,
начальниками вашими-и!
   Впихивая челны в Волгу, боковая засада казаков из потока зычно грянула:
   - Не-е-чай!
   Отдельно, звонко, с гулом в берегах прозвенел голос есаула Черноярца:
   - Сарынь, на взлет!
   - Кру-у-ши!
   Бухнули выстрелы фальконетов, взмахнулись, сверкая  падающим  серебром,
весла, стукнули, вцепившись в борта стругов воеводиных, железные крючья  и
багры...
   - Стрельцы! Воры-ы! Бойтесь  бога  и  великого  государя-а!..  -  взвыл
дрогнувший голос воеводы.
   В ответ тому голосу из розовой массы кафтанов послышались насмешки:
   - Забыл матерщину, сволочь!
   - Нынь твоя плеть по тебе пойдет, брюхатой!
   - Воры! Мать в перекрест вашу-у!
   - Цапайся - аль не скрутим!
   - Эй, сотник! Спеленали-и, - подь, дай в зубы воеводе!


   4

   Выжидая ночи, струги Разина стоят на Волге, - три стрелецких  воеводина
струга в хвосте, на них ходят стрельцы и те, что в греблях были, разминают
руки и плечи - обнимаются, борются. С головного воеводина струга на  берег
перекатили бочку водки,  пять  бочонков  с  фряжским  вином  перенесли  на
атаманский струг. На берегу костры:  казаки  и  стрельцы  варят  еду.  Под
жгучим солнцем толпа цветиста: голубые кафтаны стрельцов Лопухина, розовые
- приказа Семена Кузьмина -  смешались.  К  ним  примешаны  синие  куртки,
зипуны и красные штаны казаков в  запорожских,  выцветших  из  красного  в
рыжее, шапках.  Прикрученный  к  одинокому  сухому  дереву,  торчащему  из
берегового откоса,  согнулся  в  голубых  портках  шелковых,  без  рубахи,
воевода Беклемишев. Его ограбили, избили, но он спокойно глядит на веселую
толпу изменивших ему стрельцов. Казаки кричат:
   - А вот, стрельцы! Ужо наш  батько  выпьет  да  заправитца,  мы  вашему
грудастому брюхану-воеводе суд дадим.
   - На огоньке припекем!
   - Дернем  вон  на  ту  виселицу,  куда  воеводы  нашего  брата,  казака
вольного, дергают!
   У воеводы мохнатые, полные,  как  у  бабы,  груди.  Казаки  и  стрельцы
трясут, проходя, за груди воеводу, шутят:
   - Подоит