Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
Не сдавай, палена мышь! Не пять, государевы люди, ратуй. Ну, Ивашко!
Где ба с тылу вылазку, он, трус, сидит куренком в гнезде!.. Ломят воры!
Ой, ломят, палена мышь, сорви им башку! Придется опятить бахмата. Мать их
поперек!
Воевода съехал с холма глубже в поле. Рейтары и драгуны расстроились,
отъезжали спешно, татары гикали, били воеводскую конницу.
- Овчинные дьяволы, сыроядцы, палена мышь! Штаны да сабля - и справ
весь, лошадь со пса ростом, а беда-беда! Ужли отступать? Не пять, мать
вашу поперек! Голос вора проклятой - не спуста грому окаянному верят люди:
идут за ним в огонь... Не пять, палена мышь!.. Тьфу, анафемы! Надо еще
поддаться: умереть не страшно, да дело будет гиблое - разобьют в куски...
Из груды убитых в железе, кафтанах и сермягах, тяжело подымаясь, встал
на колени рейтар, выстрелил, видя яркое пятно перед глазами, и упал в
груду тел, роняя из руки пистолет. Пуля рейтара пробила Разину правую
ногу, конь его осел на зад, та же пуля сломала коню заднюю ногу. Конь
жалобно заржал, атаман с болью в ноге вывернул сапоги из стремян,
скатился; конь заметался около него, пытаясь встать. Атаман поднялся в
черном бархате, без шапки, над головой сверкнула сабля - ожгло в левую
часть головы... Разин упал, над ним звонко крикнул знакомый голос:
- А, дьявол!..
К лицу лежавшего в крови атамана упала голова, замотанная в чалму; он
вскинул глаза и крикнул, разглядев упрямое лицо:
- Шпынь!
От крика ударило страшной болью в голове, атаман потерял сознание...
- К воеводе! Тебя мне надоть...
Семен Степанов, шагнув, поднял легко ногами вверх большое тело атамана
в черном. Над головой стрельца свистнула пуля, рвануло сапог атамана, из
голенища на шею стрельцу закапало теплое.
- Рейтары государевы! Не бей! Атамана взял к воеводе... Эй, не секи,
раздвиньсь!
- Дьявол, большой! - крикнул звонкий голое.
Великан-стрелец, не выпуская из рук атамана, осел к земле: Степан
Наумов рассек ему голову сверху вниз до грудной клетки... Еще один труп
лег в сумеречную массу людей и лошадей, простертых на равнине битвой.
Татары с гиком и визгом гнали рейтар от места, где лежал Разин. Степан
Наумов прыгнул с лошади, содрал с себя кафтан синий, завернул с головой
безвольно лежащего атамана, взвалил на лошадь, прыгнул сам в седло,
повернув от места боя к Свияге.
- Беда! - сказал он, проезжая мимо Лазаря Тимофеева. - Шпынь батьку
посек.
- Пропали!.. Дать ли отбой?
- Тьма станет - сами отойдут в струги.
Не слыша команды атамана и есаулов, разинцы отступились, кинув бой.
Воевода, собирая растрепанную конницу, не преследовал их - разинцы
неспешно, в порядке погрузились в струги, оставив раненых, знамена и
литавры, взятые атаманом на Иловле с царских судов. Кинули переставшие
стрелять четыре испорченные пушки. Степан Наумов положил с Лазарем в челн
закрытого атамана. Разин был в беспамятстве. Наумов отошел к казакам.
- Крепите, браты, на Свияге у синбирского берега струги, потом уведем
их в Воложку. Сами устройтесь за вал, в проход - рогатки, караул тож!
Воевода не пойдет ночью на реку: помяли его, и тьма.
8
Воевода вгляделся к Свияге. Темнело скоро, все становилось черным, лишь
кое-где тускло светились кинутые бойцами сабли, да пушки топырились на
кривых изуродованных станках.
- Должно, палена мышь, не мы биты? Они! Да... у воров неладно!
Борятинский поехал на черном потном бахмате к Свияге. Рейтары,
уцелевшие драгуны, стрельцы и даточные люди ехали, брели за воеводой.
- Еще день рубились, палена мышь, спасая боярское брюхо! Мать их
поперек... Сорви те башку... Звали биться за домы свои, а их, трусов, в
нетях сидит одних городовых жильцов с тыщу. Эй, у Свияги огни жги!
Ночевать будем, пугвицы к порткам пришьем да раны замотаем онучами... Мать
их поперек... До Свияги сколь засек воровских брать пришлось, да у Свияги
трижды солонее нахлебались!
Стрельцы и ратники натащили к берегу реки дерева, застучали топоры,
вспыхнул огонь, мотая тени людей, лошадей, пушечных станков. На огни
выходили раненые воеводины и разинцы, иманные рейтарами. Борятинский здесь
не боялся ушей: солдаты воеводу любили, и языков не было пересказать его
слова. Он плевался, громко материл Юрия Долгорукого, Урусова и
Милославского - царскую родню.
- Заутра, палена мышь, перейдем Свиягу. Воры кинут подгорье - без пушек
за валом делать нече. У нас бонбометчики - сорви башку! Тогда Милославский
вылезет из своего куретника, а ты ему подавай тож честь боевую, палена
мышь! Зачнет сеунчеев [гонцов] к царю слать - грамота за грамотой... Сами
же, сидя в тепле, поди гузно опарили?! Мне-ка царские дьяки отписали:
"Пиши-де через кравчего, через Казань, сам-де не суй нос!" Мать вашу
поперек, анафемы!
У огня на толстом бревне князь сел, сняв шапку, вытащил из нее
татарскую, завязшую в сукне стрелу, бросил в огонь.
- Православному, палена мышь, поганой наладил в образ ткнуть, да высоко
взметнул!
Борятинский, отогреваясь, топырил длинные ноги в грубых сапогах. Ляжки
его, черные от пота лошадиного, казались овчинными - так густо к ним
налипло лошадиной шерсти. Разинцев сгоняли в один круг, их никто не стерег
- бежать было некуда: впереди река, сзади враги едят, сидят, лежат или
греются у костров. Князь поднял злые круглые глаза, почти не мигающие,
крикнул во тьму, маячившую пятнами людей, лошадей, оружия:
- Палена мышь! Нет ли здесь кого, кто видел казака в татарской справе?"
Вышел высокий тонкий драгун в избитом бехтерце, с хромой ногой,
перевязанной по колену тряпкой.
- Я, воевода-князь, видел такого!
- Ну, сказывай!
- В то время как вору-атаману не конченной до смерти рейтаренин стрелил
в ногу да его лошади сломал пулей ногу же и вор скатился с лошади, а
казак-татарин его посек саблей в голову, - атаман, тот вор, пал, а казак
еще ладил бить, и воровской есаул мазнул того казака, с плеч голову
ссек...
- Голову ссек?!
- Да, воевода-князь!
- А ты чего глядел, палена мышь?
- Выбирался я из-под убитых - наших гору намостили, как с атаманом шли,
- а выбравшись, чуть не сгиб; поганые на то место пали тучей и наших
погнали в остаток.
- Жаль казака! Непослушной, зато не холоп, целоваться не полезет, и
битвы не боялся, палена мышь, поди, да вот! Кликни кого леккого на конь,
скажи: "Воевода, сорви те, указал обоз двинуть к огням, кормить людей и
лошадей надо". Да, кабы у вора пушки, сколь у нас, тогда в заду ищи ноги!
Нечего было бы нам делать, пришлось бы ждать... Казак кончен, да атамана
изломил! Скоро в бой не наладится... Потом наладится, да сила разбредется
- ладно! Нынче битва наша, не думал я, сорви те башку! Отряхнули с шеи
того, кем бунты горят. А тех, безликих, передавлю, как вшей...
Заскрипели колеса обоза, потянуло к огням дегтем и хлебом. Заржали
голодно лошади. Князь покосился на ближний огонь: там сплошь синели
мундиры с желтыми пуговицами, блестели шишаки, безбородые люди курили,
пили водку, говорили на чужом языке.
- Палена мышь! Немчины тараканьи лапы греют? - И встал: - Эй, плотников
сюда! Ставь к берегу ближе виселицы.
Засверкали, застучали топоры, в черном стали вырастать белесые столбы.
Воевода ходил, считал:
- Сорок! Буде, палена мышь, можно по два вешать на одной! Ну-ка,
воров-казаков вешай, стрельцов сечь будем! Подводи.
Стрельцы, из царских, стали подводить и выталкивать перед воеводу к
ярким огням раненых стрельцов и мужиков с горожанами, чувашей и татар.
Воевода из старых ножен выдернул дамасскую саблю. Сверкнула сабля - раз!..
Скользнула с плеч разинца голова, затрещала в огне костра.
- Скотина удумала лягаться!.. Палена мышь! А справы боевой нет! Лаптем
вошь не убьешь!.. Пушек нет - рогатины да вилы?.. Дай другого!
Снова сверкнула сабля Борятинского. Тело стрельца осело вниз, по телу
сползла голова к ногам воеводы; воевода пнул ее, она откатилась.
- Синбирск строил Богданко Матвеев, сын Хитрово! (*64) Вы, воры, палена
мышь, осенью с подгорья ладили кремль забрать? Сорви башку!
Голова третьего разинца покатилась...
- Заманную Богданко вам ловушку срубил!
Скользнула наземь четвертая голова.
- Брать Синбирск с подгорья едино лишь хмельному можно, палена мышь!
Проспится, глянет вверх - прочь побежит!
Слетела пятая голова...
- С запада, воры, идти надо было! От этой воды - Свияга выше Волги
буровит! Давай, сорви те: долони в безделье ноют!
Снова стрелец перед воеводой, рослый, широкий в плечах, руки скручены
назад. Воевода занес саблю, опустил, шагнул ближе, глянул в лицо, крикнул:
- Дай трубку мою, палена мышь!
- Ишь ты, объелся человечины! Руки в путах, как дам?
- Снимите путы, эй!
Помощники воеводы срезали веревку с рук стрельца. Он тряхнул правой
рукой, повел плечами. Вытащил из штанов кисет, трубку, набил трубку
табаком, шагнул к костру, закурил, плюнул и, выпустив носом дым, сказал:
- Дай покурить, бородатой черт! На том свете отпоштвую - нынче тебе
табак откажу, бери капшук!
Трубка пылала в зубах стрельца. Воевода попятился, взмахнул саблей:
- Докуришь после!
Голова сверкнула в черном воздухе с зажатой в зубах трубкой, тяпнула
близко. Борятинский нагнулся, кряхтя, выдернул из мертвых зубов трубку,
обтер чубук о полу окровавленного кафтана, сел на свое прежнее место к
огню, растопырил длинные ноги, свесив живот, стал курить. По его
окровавленной бороде потекло. Глядя редко мигающими глазами в огонь, не
поворачивая головы, приказал:
- Стрельцов секи, казаков вешай!
Новые виселицы скрипели. Болтались на них, крутились и дрыгали ноги в
синих штанах, сапогах с подковками - лиц не видно было... У огня недалеко
тяпали - катились головы разинцев. С удалыми за полночь шла расправа.
9
Переправясь через реку, есаулы перенесли Разина в его шатер к Волге,
поставили кругом караул, и двое верных на жизнь и смерть товарищей зажгли
все свечи, какие были у атамана, обмыли глубокую рану на его голове и
лицо, замаранное кровью, - лишь в шадринах носа и похудевших щек оставили
черные пятна. Засыпали рану толченым сахаром, а обе ноги, простреленные
насквозь пулями (восемь свинцовых кусков на фунт) перевязали крепко; раны
кровоточили - из них есаулы найденными клещами вытащили куски красной
штанины. Татарчонок крепко спал; они закидали его подушками, чтоб не мог,
проснувшись, видеть, каков атаман, и пересказать. Перевязали, тогда оба
закурили, посматривали: кровоточат ли раны? Атаман открыл глаза, хотел
сесть, но упал на ковры.
- Лежи, батько!
Разин слабо заговорил, беспокойно озирая шатер:
- В шатре я? А битва как?
- Черт с ей, битвой! - наморщась и роняя из глаз слезы и трубку из
зубов, ответил Степан Наумов. - Живых взяли, мертвых кинули... Люди, кои в
бой справны, тут в Синбирске за валом с коньми, иные в остроге крепятца -
завтра надо бой... Шпынь тебя, проклятой изменник, посек - убил я его!
Воевода для раненых по-за Свиягой виселицы ставит...
- Помню сбитую голову... Нечестно - я его рукой, он же, пес, саблей
ответил!..
- Сколь раз, батько, говорил тебе: носи мисюрку, шапку и панцирь, а нет
того - в гущу боя не лезь!
- Верил, что пуля, сабля не тронут...
- Вот твоя вера! Дорого сошла: Синбирск и все пропало...
- Э, нет! Надень мой кафтан, Наумыч, шапку, саблю бери мою, спасай
народ! Мне же не сесть на конь...
Заговорил Лазарь:
- Тебя, батько, нынче беру я в челн, десяток казаков добрых в греби,
оружных, и кинемся по Волге до Царицына - там вздохнешь. Лекаря сыщем - и
на Дон.
- На Дону, Лазарь, смерть! Сон, как явь, был мне: ковали меня матерые,
а пущий враг - батько хрестной Корней... Я же и саблю не смогу держать -
вишь, рука онемела... Сон тот сбудется. Не можно хворому быть на Дону...
- А сбудется ли, Степан Тимофеевич? Я крепил Кагальник, бурдюги нарыты
добрые... Придет еще голутьба к тебе, и мы отсидимся!
- Эх, соколы! Бояра нынче изведут народ... Голова, голова... ноги
ништо! Безногий сел бы на конь и кинулся на бояр... Голова вот... мало
сказал... мало...
Разин снова впал в беспамятство, начал тихо бредить.
- Делаю, как указал, батько!
Степан Наумов поцеловал Разина, встал, надел один из его черных
кафтанов, нашел красную шапку с кистью, с жемчугами, обмотал голову белым
платом под шапкой.
- Пойду, сколь силы есть, спасать людей наших!
Лазарь Тимофеев, обнимая друга есаула, сказал:
- И мне, брат Степан, казаков взять да челн наладить - спасать батьку!
Во тьме мы еще у Девичьей будем.
- Прощай, Лазарь!
Есаулы поцеловались и вышли из шатра.
Наумов сказал:
- Надо мне в Воложку со Свияги струги убрать.
- То надо до свету.
Две черные фигуры пошли - одна на восток, другая - на запад.
Черная с синим отсветом Волга ласково укачивала челн, на дне которого,
неподвижный, на коврах, закрытый кафтанами, лежал ее удалой питомец с
рассеченной головой и онемевшей для сабли рукой, без голоса, без силы
буйной...
МОСКВА ПОСЛЕДНЯЯ
1
Как по приказу, во всех церквах Москвы смолкли колокола. Тогда слышнее
раздались голоса толпы:
- Слышите, православные! Воров с Дону везут...
- Разина везут!
На Арбате решеточные сторожа широко распахнули железные ворота, убрали
решетки. Сами встали у каменных столбов ворот глядеть за порядком. Толпа -
в кафтанах цветных, в сукманах летних, в сапогах смазных, козловых,
сафьянных, в лаптях липовых и босиком, в киках, платках, шапках валеных -
спешила к Тверским воротам. С толпой шли квасники с кувшинами на плече,
при фартуках, грязные пирожники с лотками на головах - лотки крыты свежей
рогожей. Ехали многие возки с боярынями, с боярышнями. Бояре били в
седельные литавры, отгоняя с дороги пеших людей.
- И куды столько бояр едет?
- Куды? А страсть свою, атамана Разина в очи увидать.
- Ой, и страшные его очи - иному сниться будут!
За Тверскими воротами поднимали пыль, кричали, пробираясь к Ходынскому
полю новой слободой с пестрыми домиками. Оборванцы питухи, для пропойного
заработка потея, забегали вперед с пожарными лестницами, украденными у
кабаков и кружечных дворов.
- Сколько стоит лестница?
- Стоять аль купишь?
- Пошто купить! Стоять.
- Алгын, борода ржаная, алтын!
- Чого дорого?
- Дешевле с земли видать.
- Ставь к дому. Получи...
Лезли на потоки и крыши домов; наглядев, сообщали ближним:
- От Ходынки-реки везут, зрю-у!
- Стали, стали.
- Пошто стали-то?
- Срамную телегу, должно, ждать зачнут...
- Давно проехала с виселицей, и чепи брякают.
- Так где же она?
- Стрельцы, робята! Хвати их черт...
Стрельцы с потными, злыми лицами, сверкая бердышами, махая полами и
рукавами синих и белых кафтанов, гнали с дороги:
- Не запружай дорогу! Эй, жмись к стороне!
- Жмемся, служилые, жмемся...
- Вон и то старуху божедомку прижали, не добредет в обрат.
Тех, кто забрался на крыши и лестницы, стрельцы не трогали.
- Эй, борода, надбавляй сверх алтына, а то нагляделся! Слазь!
- Лови деньгу, черт с тобой, и молчи-и!
- Дело!
Купцы и купчихи, у домов которых по-новому сделаны балконы, распахнув
окошки, вылезали глядеть. Толпа кричала на толстых, корячась вылезающих на
балконы.
- Торговой, толкни хозяйку в зад - не ушибешь по экому месту!
- Ей же подмога!
- Нет вам дела.
- Есть! Вишь, баба взопрела, лазавши!
- Горячие, с мясом! С морковью!
- Нет времени есть.
- Набей брюхо. Глаза набьешь, тута повезут - не мимо.
- Воров на телеге, вишь, везли в бархатах, шелку.
- А те, на конях, хто?
- Войсковые атаманы.
- Ясаулы!
- Ясаулы - те проще одеты.
- Во и срамная телега движется. Стретила.
- Палачи и стрельцы с ей, с телегой.
- Батюшки-светы мои!
- Чого ты, тетка? Пошто в плату? Кика есть, я знаю.
- Отколе знаешь-то?
- Знаю, помершую сестру ограбила - с мертвой кику сняла, да носить
боишься.
- Ой, ты, борода козлом!
- Платье палачи, вишь, бархатное с воров тащат себе на разживу.
- Со Стеньки платье рвут, Фролка не тронут!
- Кой из их Фролка-т?
- Тот, что уже в плечах и ростом мене...
- А, с круглым лицом, черна бородка!
- Тот! В Земской поволокут.
- Пошто в Земской? Разбойной приказ к тому делу.
- Земской выше Разбойного делами. От подьячих чул я...
- В Разбойной!
- Вот увидишь, куда.
- В Земском пытошны речи люди услышат, и городских на дворе много.
- Кто слушает, того самого пытают; да ране пытки прогонят всех со
двора.
- Гляньте, гляньте! Лошадей разиных ведут, ковры золотными крытых.
- Ехал, вишь, царем, а приехал худче, чем псарем.
- Уй, что-то им будет!
- Э-эх, головушка удалая! Кабы царем въехал - доброй к бедноте человек,
чул я.
- Тебе, пономарь Трошка, на Земском мертвых писать, а ты тут!
- Ушей сколь боярских, и таки слова говоришь!
- Не един молвлю. Правды, люди, ищу я, и много есть по атамане плачут.
- Загунь, сказываю! Свяжут тебя, и нас поволокут. Подь на Земской,
доглядишь.
Черный пономарик завозился на лестнице.
- И то пора. Пойду. К нам ли повезут их?
- К вам, в Земской, от подьячего чул ушми.
- Вишь, Стеньку переодели в лохмы, а того лишь чуть оборвали.
- Кузнецы куют!
- Горячие с луком, с печенью бычьей!..
- Давай коли! А то долго ждать.
Бородатый с брюшком мещанин подошел к пирожнику.
- Этому кушАт подай в ушат - в корыте мало!
- Бери с его, парень, дороже!
- Бедной не боле богатого съест! С чем тебе?
- С мясом дай.
- Чого у их есть-то! Продают стухлое.
- Не худше ваших баб стряпаем.
- Прожорой этот, по брюху видать.
- Наша невестка-т все трескат. И мед, стерва, жрет.
- Квасу-у! С ледком! Эй, прохладись!
- Поди-ка, меды сварил!
- Квасок малинный не худче меду-у!
- Малиновый, семь раз долизанной, кто пьет, других глядючи рвет.
- Сволочь бородатая! На сопли свои примерз.
- Вот те-е сволочь! А народ поишь помоями.
- Гляньте-е! На телегу ставят, к виселице куют Стеньку!
- Плаху сунули, палач топор втюкнул.
- Ой, ба-атюшки-и!
- Конец ватаману! Испекут!
- Стрельцы! Молчи, народ!
- Эй, люди! Будем хватать в Разбойной и бить будем...
- Тех хватать и бить, кто государевых супостатов добром поминает!
- Пойдем, робяты, в Земской!
- Не пустят.
- Так коло ворот у тына постоим.
- Пойдем!
- И я.
- Я тоже.
- Я в Кремль, в Разбойной.
- Не дальне место - Земской с Разбойным по-за стену.
- И-и-идем! Завернули телегу срамную.
- Жду-ут чего-то...
- Фролко к оглобле куют.
- И-де-ем!
2
От сгорка Москвы-реки, ежели идти к собору Покрова (Василия
Блаженного), то против рядов суконной сотни раскинут огороженный тыном
Земский приказ. Ворота во двор пространные, с высокими столбами, без
верхней связи. Эти ворота всегда распахнуты настежь, днем и ночью. Посреди
широкого двора мрачная приземистая постройка из толстых бревен с
перерубами отдельных помещений. Здание стоит на фундаменте из рыжего
кирпича. Верх здания плоский, трехслойный, из дерна, обросшего мхом, с
деревянным дымником в сажень кверху. Спереди крыши две чугунных пушки на
дубовых поперечных колодах. Крыша сделана дерновой с умыслом, чтоб
постройка не выносила деревом лишних звуков. Внизу здания у крыльца
обширного с тремя ступенями таких же две пушки, изъеденных ржавчиной,
только более древних. Эти нижние по бокам кр