Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
что не слышит Пушкина, он продолжал
свое:
- Пустая, неумная эта вековечная пря - "кому и где сидеть". А мне
сидеть едино хоть под порогом.
- Худородному всяко-то одинако! И в корыто, а было б сыто! Нам, боярин,
дедина честь не велит сидеть ниже Одоевского.
- Ох, и худороден я! Дьяки, боярин, были мои отчичи, да у великого
государя не обойдены мы честью.
- Вишь вот! Молчал я, боярин Артамон, а ты меня, как рогатиной медведя,
по черевам давай совать, и вот я когти спущаю, не обессудь...
- Попрек в худородстве, Иван Петрович, меня не сердит. Сердит же меня
то, что умной человек, гожий, государское дело кидает для ради упрямства.
- А ну, еще мало, и смолкну я. Князю Одоевскому, Артамон Сергеич, не то
место в столе - дорогу даю: "Бери-де, князь, правь разбойны дела!" Я ж
что?! Пора... на покой...
- А как еще о том великий...
Спешно из крестовой в палату вошел причетник, широко шагая под черной
рясой пудовыми сапогами, да, чтоб не стучать, норовил встать на носки,
срывался, шлепал. От него пахло дегтем и винным перегаром с редькой.
Причетник, багровея широким лицом, пихал за пазуху богослужебную книгу. Он
быстро прошел. Бояре встали. Вышел царь из крестовой с духовником, говорил
шутливо:
- Уж нет ли, отец Андрей, у тебя прибавы семьи? Охота есте воспринять
твоего младенца. Да жди - приду! К куме протопопице приду: знатно она у
тебя изюмную брагу сготовляет.
- Пожалуй, великий государь, приходи! И как рады-то с протопопицей
будем, несказанно рады солнышку!.. Даром что крестить стало некого, зато
крестники твои, великий государь, растут. Порадуй, окинь оком!
- Твой причетник, отец Андрей, от редьки крепко запашист, - духовному
оно и подобает, но пошто еще дегтем? Уж придется разорение взять на себя -
дать ему новые сапоги из хоза... [хоз - выделанная козья кожа; иногда из
нее делали сафьян]
- Пропойца он, великий государь, - всяк дар в кабак волокет, за голос
держу - глас редкостной.
- А ты б его, Савинович, яблоки кислыми врачевал, кормил - сказывают,
иным помогает?
- Исполню, великий государь, опробую!
Царь прибавил:
- Иди, отец! Вишь, дела ждут.
Протопоп, поклонясь низко, ушел. Царь, входя ка свое место, сказал:
- Садитесь, бояре! Оба вы нужные. И перво, Артамон Сергеевич, скажи-ка
мне, когда пригоднее будет нам учинить воинский смотр, а пуще, ладно ли
съезжаются на Москву дворяне, жильцы и дети боярские?
- Великий государь, окладчики [оценщики, определяющие количество людей
и пр., которое обязан был дворянин представить на войну] доводят, что
находятся в нетях многие дворяне новгородские и ярославские.
- На то, боярин, есть указ воеводам, и тот указ здесь имеется; а будем
ли дополнять его, про то обсудим. Дьяче, поведай письмо!
За дьячим столом поднялся дьяк Разрядного приказа. Развернув длинный
столбец и минуя имя воеводы, потому что оно было известно царю, читал
внятно и очень раздельно:
- "А которые дворяне и дети боярские против списков и десятин у
денежного жалованья не объявятца, и тебе бы, воевода, и выборным лучшим
людям про тех допросити окладчиков, где ныне те дворяне, и дети боярские,
и новокрещены мурзы, и татаровя: на службе, или в отсылках, или где у дел?
Или которые померли? И зачем кто на государеву службу не приехал: своею ли
ленью или для бедности? И поместье за ним и вотчина есть ли? И где живет?
Да что про тех окладчики скажут, и им велеть тех дворян, и детей боярских,
и новокрещенов в десятнях написати по окладчиковой сказке, которых городов
дети боярские, атаманы, и казаки, и татаровя по осмотру будут в нетях, и
про них расспрашивать тех же городов окладчиков и лучших людей: дворян, и
детей боярских, и князей, и мурз, и татар. Да что про тех нетчиков
окладчики скажут, и им то велети исписать на список и велеть к той сказке
руки приложити да о том отписати к государю тотчас, и список..."
- А ну, и буде! - Дьяк поклонился.
Боярин в голубом сказал снова:
- Жалобились, великий государь, воеводы Юрья Борятинский да Богдан
Матвеевич Хитрово, что обозы и пушки у них мало устроены, а бомбометного
дела людишек совсем нет, так вот иных охочих по тому делу мастеров надо
собирать немешкотно... Ежели воеводы придвинутся и будут очищать города,
то бомбометчики нужны. Воровское же собранье множится ежедень и идет снизу
до Самары.
- Есть, боярин, такие люди! Шлем их на нашу государскую службу - да
вот! - Царь перевел глаза на огни многих свечей дьячего стола.
По его взгляду стал дьяк Пушкарского приказа (*59), перекинув длинную
бороду через плечо, чтоб не мешала, читал:
- "Роспись мастеров, обученных у иноземцев, Васки Борисова да Ивашки
Климова, которым ведено идтить на твою, великого государя, службу, - им
надобно запасов:
Пушка гранатом два пуда, к ней сто пятьдесят гранатов.
Пушка гранатом пуд, к ней гранатов сто шестьдесят.
К ним запалов четыреста, а пороху на медные и на деревянные пушки -
сколько будет надобно, и на зажигательные ядра селитры литрованной пуд с
пятнадцеть, серы горючей пять пуд, воску два пуда, терпентину пуд двадцеть
гривенок. Смолы - сколько надобно будет, два котла медных - один ведер в
шесть, в чем смолу топить. Льну десять пуд; дегтю - сколько надобно будет.
Еще котел, в чем селитро перелитровывать, - ведра в два. Иголь медная с
толкушкою медною, чем составы в зажигательные ядра толочь. Камфары
пятнадцеть гривенок, десять гривенок салмияку. Антимони двадцеть гривенок,
ртути живой двадцеть гривенок. Пятьсот пыжей деревянных к тем же пушкам;
пятьсот кругов - в два аршина - веревок. Крашенины доброй сорок аршин,
ножницы, молоток ударной, чем в зажигательные ядра заколачивать гвозди,
три сита. Доска липовая, на чем составы стирать. Шестьдесят колец железных
к зажигательным ядрам, да к ним же шестьдесят чашек, да к ним же стволов,
из которых зажигательных ядер бой дают, сколько надобно. Да к ним же
надобно четыре кочедыга [кочедыг - инструмент, которым плели лапти]
железных по образцу, чем ядра зажигательные оплетать, да к ним же надобно
две сваи железные да четыре молотка деревянных".
- Буде! Чти, дьяче, кому та бумага дается?
Царь строго поглядел на боярина в голубом.
Дьяк громко закончил:
- "Да и то все, и пушки, и гранаты, и всякие припасы, указал великий
государь прислать из Пушкарского приказу в Новгородской к окольничему к
Артамону Сергеевичу Матвееву да к думным дьякам Григорью Богданову да к
Якову Позднышеву".
- Нынче же, Артамон Сергеевич, была челобитная от тех мастеров
бомбометного дела, что-де до сей поры им ничего не дано!
- Был я в отлучке, великий государь: с жильцом Замыцким мы объезжали по
местам, где копятся воеводы, и жалобы их друг на друга собирали. И на то
дал я отписку в Разрядной приказ, а ее, стало, не довели тебе?..
- Ну, ин ладно, боярин! Сыщи сам, да скоро дай все, что потребно
мастерам, и ежели замотчанье от Пушкарского приказу, - сыщи и мне доведи.
- Исполню вскорости, государь!
- Теперь же послушаю Ивана Петровича.
Пушкин встал.
- Я, великий государь, буду сказывать тоже, что ближе к делу...
- Добро нам, боярин!
- Седни, великий государь, довели мне стрельцы, а сказывали: "Вот-де не
по один день, ходя по утренней смене с караула, чуем мы бой с пищали альбо
из пистоля на усторонье Стрелецкой слободы, около анбаров купца Шорина".
Дознавал я, государь, не мешкая мало, и сыскал: на пустошном месте за
анбарами есть дом с виду пуст... По обыску писцовых книг ведается тот дом
тяглой за посацкой жонкой, именем Ириньицы... С видом ничего, смирна, на
торги и в церковь ходит, живет с сыном... Я же свое мыслю; есаулы
богоотступника вора Степана Разина, когда пришли на Москву бить головами
тебе, государь, и мы их по твоему указу свели на Земской двор и разобрали
да сослали в иные городы... Мне до сей поры кажется, великий государь, что
один из них или два, того недосчитался, когда вели их от караула, сошли...
- Сказывай, боярин, добро!
- Так и мыслю я, государь, про ту жонку, не становщица ли она ворам?
Люди мои всю Москву перерыли - нет таких. А мне сдается - есть! Стрельба
же кому дозволена? Едино лишь тобой, государь, и на воинском ученье... В
городе, в слободах никто стрелит...
- Сыскать надо про жонку, боярин!
Боярин не ответил царю. Молчал и царь.
За столом дьяков встал степенный дьяк Ефим, поклонился, сказал царю:
- По памяти к моему благодетелю боярину Киврину, царство ему небесное,
прошу говорить перед великим государем о той жонке!
Царь махнул рукой:
- Дьяче, сядь, жди поры.
Дьяк сел и взялся за бумаги"
Пушкин снова заговорил:
- Еще, великий государь, не дале как завчера поутру пришел в Разбойной
ко мне казак, назвался Шпынь, а сказывал: "Я-де из-под Астрахани". Подал
тот казак мне цедулу малую от воровского есаула Васьки Уса: что-де молю
великого государя ему, Ваське, и тому казаку Шпыню прежние разбойные дела
спустить и место дать в Войске донском служить головой государю, а за
то-де вора Стеньку Разина я изведу!
- С собой, боярин, та воровская цедула?
- Нет, великий государь! Казак имал ту цедулу со стола и подрал, а
когда я к нему с гневом обратился, он ответил: "Я ничего не боюсь! То, что
довел, знай, иного не проси, если хочешь, чтоб мы с Васькой послужили
государю", - и ушел... Я же про Ваську Уса, государь, казаков опрашивал,
да в Посольском приказе нашел грамоту старую, то правда, досюльную, в ней
же указано, что Васька Ус своровал против старшины войсковой и государя:
"шел-де на государеву службу, да деревни и села в пути зорил...". Когда
тот казак Шпынь подрал цедулу, тут мне, государь, сумнительно стало, и
довожу тебе, чтоб знать, как быть с казаком?
- Время тяжелое, боярин! Кто против вора Стеньки Разина теперь
объявится, всякого лаской брать: казак ли, есаул ли или татарин ли,
черемисин... И ты того казака Шпыня вели поставить на двор, и корм чтоб
ему дали, и коню против того, какой дается донским станишным людям... О
службе того Васьки подумаем со многими бояры особо...
- Будет все справно по слову твоему, государь!
- Еще, бояре, советовал я нынче со святейшим патриархом, и святейший
отец наш указал, что время то, когда надо предать богоотступника Стеньку
Разина анафеме! Как вы думаете о том?
- Что постановлено, великий государь, тобой и святейшим патриархом,
по-иному и быть не может...
- Святейший патриарх указывал мне: "Собрать быде иных мудрых людей и
опросить".
- Дело это, великий государь, устрашенное для черни, а потому мыслю я:
Артамон Сергеевич (*60) - боярин-книгочей... И что по тому делу в книгах
указано и как то у иноземцев бывает, ему ведомо...
- А ну же, Артамон Сергеевич! Правду Иван Петрович указывает...
- Государь! Колико позволено сказать мне, то читал я книги многие о
народах, верах, обычаях и расспрашивал коих иноземцов и не нашел нигде
сугубее устрашения, как у персов...
- Они же бусурмане, боярин! Какая же анафема у бусурман?
- А вот, великий государь, - на празднике Байрам-Ошур, или "день
убиения пророка", "день мухаррема" и еще как... при многом стечении народа
персы везут на коне одетого болвана с луком, саадаком и стрелами, и тому
болвану всяк плюет и заушает его... Потом же, после многих заушений
болвану, везут подобие убийцы пророка в поле и сожигают всенародно, - уже
не подобно ли сие анафеме?
- Подобно, боярин Артамон. Но это есть лицедейство. Патриарху же претит
такое.
- И патриарх, великий государь, узрит в болване образину проклятого,
попираемого попами...
- ...духовенством, Артамон Сергеевич!.. И думаю я: сказка твоя о
болване не лишня будет! Что ты скажешь, Иван Петрович?
- С болваном анафема, великий государь, черному народу устрашеннее...
- Итак, да создадим болвана, одетого бунтовщиком. Тебя же, Артамон
Сергеевич, спрошу, когда созовешь меня с царевнами на свои лицедейные
потехи?
- Вскорости, великий государь! В селе Коломенском строят того для
палатку и устрояют немешкотно...
- Сядьте, бояре! Ты, Иван Петрович, и ты, боярин Артамон, да послушаем,
что доведет нам дьяк о воровской жонке.
Дьяк Ефим встал:
- Великий государь! Благодетель мой, Пафнутий Васильевич боярин Киврин,
сказывал мне про тое жонку Ириньицу, и было то в памятной день его смерти,
когда шел он, великий государь, стоять с правдой противу покойного
Квашнина Ивана...
- Ой, старину вздымаешь, дьяче!
- А тако говорил благодетель мой: "Иди, Ефим, в Стрелецкую к жонке,
зовомой Ириньица, - ту, на пожарище, врослой дом, и сыщи: не стоят ли у ее
кои воровские люди? И нет ли корней с теми ворами, что седни взяты на
пустом немецком дворе в слободе за Никитскими вороты?" И я, великий
государь, в горе да хлопотах о панафидной памяти Пафнутию Васильевичу то
дело забыл и воли его не исполнил... Всякую же просьбу благодетеля моего
я, государь, исполнял необлыжно и немешкотно... Повели, великий государь,
нынче мне исполнить волю покойного боярина! Многажды с укором и помаванием
главы виделся он в снах мне, и не ведал я, чем согрешил? А ныне знаю все!
Я сыщу про жонку и, кому укажешь, государь, дам о сыске том полную
сказку...
- Не поздно ли оное, дьяче? Я тут не мешаюсь, а вот, что заговорит
боярин Иван Петрович, на том и дело станет.
Пушкин, не вставая, сказал:
- Великий государь, моего запрету к сыску дьяком Ефимом Богдановым,
сыном Кивриным, нет. Дело с жонкой недознанное - стрелы быть могут пьяными
рейторами альбо драгунами, благо место пустошное. Пущай дьяк возьмет
городовых стрельцов да сыщет: бумагу на подъем стрельцов дам... Дьяк же
поруху свою покроет, а память боярина Пафнутия Киврина стояща: много любил
старик государя и Русию. Да заедино к слову: спусти меня, великий
государь, от разбойного дела. Ищет таковое место князь Одоевский, да и
Ромодановской туда же глядит!
- Нет, боярин, пожди с уходом... Одоевскому-князю приберется свое
дело... Время нынче нужное - не то время, чтоб воевод из приказов снимать.
Боярин встал, упрямо тыча головой в высокой, тупой шапке, кланялся
много и твердил:
- Не гневись, государь! Спусти холопа своего, спусти, государь!
- Пора мне, бояре! Идите со мной откушать... И ты, дьяк думной, с нами
будь! Да вот оповестите иных ближних бояр, думных - много еще дел
воинских, обо всем говорить надо.
Царь, подбирая полы своего пространного парчового наряда, медленно стал
выходить из-за стола.
4
Лазунка перешел за Москворецкий мост.
- В Кремль, на Иванову? Там народ гудит обо всем.
Оглянулся боярский сын, увидал знакомую баню - сруб еще более
покосился, окна, заткнутые вениками, почти сравнялись с землей.
- Здесь меня батько Степан боем сабли встретил, теперь же иное...
Соскучал, поди, обо мне! За лиходельницу бабу заступился тогда и в пыту
пошел...
За баней недалеко по берегу - кабак. Люди из бани с вениками под
пазухой мимоходом сворачивали в кабак, и те, которые шли за мост, в
слободы, тоже не миновали кабака.
- А вот кабак чем плоше Ивановой? В ем узнаю то, что надо мне.
Одетый у Ириньицы посадским, в полукафтанье, сером фартуке, Лазунка
походил на мелкого торгаша.
Было хотя рано, только день без солнца, хмурый, а потому на стойке
большого кабацкого помещения горели свечи. Да и сам целовальник не любил
сумрака. Боясь просчета, близорукий, он, давая сдачу, долго около свечи
крутил и мял в руках монету.
- Ты бы ее кусом!
- Запри гортань, советчик! Чай, ведаешь, что всяк прощет целовальнику у
приказа Большой казны батогами в спину дают!
- Тебе ништо... Черева отростил, и мяса много, да и как не прощитаться,
когда в свой прируб напихал баб!!!
- Ты кто будешь - голова кабацкой, што ли? Да и тот про меня слова худа
не кинет!
- Я питух... Я говорю тебе, едино чтоб язык мять...
- Так не кукарекай - петух ли, кочет, черт те в глотку скочит! Два
алтына! Два, два давай, бес!
- На, возьми! Ишь какой норовистой...
Лазунка, усевшись за питейный стол, оглядывался любопытно: давно не был
в Москве, народ ему казался новым.
В чистой половине кабака, в прирубе, широко распахнуты двери. Там около
топившейся печи с черным устьем сидели на шестке и скамьях кабацкие жонки
- те, что помоложе и чище одетые. Горожанки, зайдя в кабак искать мужей,
шли туда же: найдя в кабаке мужей, брали от них хмельное, несли в прируб,
пили. Кабацкие гадали горожанкам по линиям рук, иные на картах. Пели
песни. Лазунку попросили двинуться на скамье - за длинным столом делалось
тесно, и древние скамьи трещали от вновь прибывающих питухов. На столе от
различных питий становилось мокро.
За спиной Лазунки кто-то тоненько, звонко голосил:
- Эх, братцы винопийцы! И места за столом Ершу нету...
- Сыщем место, Ершович Ерш (*61). Пожмись, народ!.. Ерш дьяком не был,
а из подьячих выгнали - дай место хоть в кабаке...
На скамье за столом против Лазунки питухи с красными лицами сдвинулись
плотнее. За стол сел человек с быстрыми, вороватыми глазами, с усами, как
живые тараканы, шевелящимися. На голове Ерша клочья русых волос.
- А ну, виночерпий, дай-кось нам пенного кукшинчик малой!
Служка кабацкий, получив деньги, принес вино.
- Где, Ерш, плавал, каких щук глядел?
- Ох, браты! Изопью вот, а сказывать зачну, без перебою чтоб - хто
видел, и тому, хто не был вчерась в Кремле...
- Не всем досуг быть!
- Иным быть боязно - на Ивановской крепко бьют!
- Боязно тому, кто казну крал...
- Ну, слушьте! На постельном, вишь, крыльце государевом кричали, что
атаман-от Степан Разин богоотступник... и седни попы будут говорить ему
анафему.
- Ой, ты!..
- Чул... А еще чул, как зазывали бояр, князей биться с Разиным - идтить
на Волгу!
- Эй, не любят дворяна на войну быть!
- Угрозно им теперь говорено! Дьяк читал: "Идите-де сражаться за
великого государя и за домы своя, а те дворяне, кои-де не поедут в бой да
учнут сидеть в домах и жить в поместях, то у тех нетчиков вотчины
отбирать, отписывать тем челобитчикам, что будут стоять на войне противу
воров!"
- Эй, кто ходил на смотры? Седни государь на Девичьем поле войска
глядит!
- Чего туда ходить? Близ не пущают. Да сегодня не дворяны, князи - все
рейтары да люди даточные?.. [ратники, набиравшиеся из пахотных мужиков]
В кабаке от боя из пушек затряслись полки, зазвенела кабацкая посуда.
- Вишь, вот! Пойдем, робята?
- То на Девичьем пушки бьют!
Иные ушли из кабака. Только за столом питухи не тронулись:
- Поспеем!
За Москвой-рекой с той же стороны затрещали карабины и мушкеты.
- То какой бой?
- Вишь, конные и пешие бьют перед царем - немчины порутчики да
полковники выучку солдат показуют.
- Боярской смотр, то особой, - заговорил Ерш, - для больших жильцов,
дворян строят дом на Девичьем, с государевым троном...
- Глядел и я кои дворы боярски, на тех дворах родичи княжие с городов
понаехали в ратной дединой сбруе...
- А ну, как?
- Да на конях богачества навешано - цены нет! Серебро, золото от копыт
коньих до морды и ушей животиных, хвосты конски - и те в жемчугах.
- Порастрясут то золото, как в бой приналягут.
- Эх, сползать ба по полю после боев - я чай, жемчугов шапки сыскать
можно!
- Подь на Волгу! Бояра уловят, и быть тебе на колу...
- Вот-те и хабар! [удача, барыш]
Кто-то басистый, тяжко мотая захмелевшей головой, крикнул:
- Сказывают, православные!
- Мы не горазд - мы