в человеке душа; что в  мире  мате-
рия, то в нас - тело. Так пусть худшее рабски служит лучшему;  будем  же
храбры против всего случайного, не побоимся ни обид, ни ран, ни оков, ни
нужды. Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перес-
тать быть - ведь это все равно, что не быть совсем; я не  боюсь  пересе-
ляться - ведь нигде не буду я в такой тесноте. Будь здоров.



   Письмо LXVI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) После долгих лет вновь встретил я Кларана, моего соученика;
   я думаю, ты не ждешь от меня добавления "старца", -  нет,  право  же,
дух его бодр и могуч в борьбе с телом. Природа поступила несправедливо и
дала высокому духу плохое жилище; а может быть, она как раз и хотела по-
казать нам, что самый отважный и блаженный нрав может скрываться под лю-
бой оболочкой. Кларан победил все преграды и, не ставя ни  во  что  себя
самого, научился и все прочее не ставить ни  во  что.  (2)  Заблуждался,
по-моему, тот, кто сказал:

   Доблесть милее вдвойне, если доблестный телом прекрасен.1

   Ей не нужны никакие прикрасы: сама она - лучшее украшение, ибо  освя-
щает всякое тело. И я иначе стал смотреть на нашего Кларана:  он  теперь
для меня красив и прям не только душою, но и станом. (3) Великий человек
может выйти из лачуги, а великая прекрасная душа - из безоб разного убо-
гого тела. Мне сдается, иных людей природа создала такими,  желая  пока-
зать нам, что добродетель может возникнуть везде. Если бы  она  сама  по
себе могла создавать души нагими, то так и делала бы; а теперь она дела-
ет еще больше: создает иные из них обремененными телом, но все же проры-
вающимися сквозь все преграды. (4) Кларан, по-моему, и создан нам в при-
мер, - чтобы мы знали, что не уродство тела унижает душу, а красота души
делает прекрасным тело.
   Хотя мы и провели вместе мало дней, но беседовали много, и наши бесе-
ды я постепенно перескажу тебе и передам.
   (5) В первый день мы рассуждали вот о чем: как блага могут быть  рав-
ными, если все они троякого рода? Одни, как считают наши, это первые  из
благ, такие, как радость, мир, процветание отчизны; вторые из числа благ
- те, что становятся явными в несчастье,  такие,  как  выносливость  под
пыткой и сдержанность в тяжелой болезни. Первых благ мы желаем себе  бе-
зусловно, вторых - если будет в них нужда. Есть и третий род благ -  та-
ких, как пристойная осанка, спокойное и открытое лицо, движения, подоба-
ющие человеку разумному. (6) Как же блага могут быть равными, когда  од-
них следует желать, других - избегать? Если мы хотим уловить  их  разли-
чие, вернемся к изначальному благу и посмотрим, что же это такое. Это  -
душа, которая устремляет взгляд к истине, знает, к чему стремиться, чего
бежать, ценит все вещи по их природе, а не по общему мненью о них,  про-
никает во всю вселенную и направляет свое созерцание на все, что  в  ней
творится, которая равно бдительна в мыслях и в поступках, полна  величия
и деятельна, которую не победить ни бедам, ни удачам, ибо она не  подда-
ется ни ласке, ни вражде фортуны и стоит выше всего, что может нам пере-
пасть или выпасть; душа,  украшенная  достоинством  и  спокойною  силой,
здравая и трезвая, непоколебимая и неустрашимая, не сламливаемая никакою
силой, ни от какой случайности не возносящаяся и не поникающая. Душа эта
есть добродетель. (7) Таково было бы ее обличье, если бы она дала  охва-
тить себя одним взглядом и явила бы себя сразу всю. Но у нее есть  много
разновидностей, раскрывающихся в пестроте жизни и в многообразии поступ-
ков; она же сама не становится ни больше, ни меньше. Ведь ни высшее бла-
го не может пойти на убыль, ни добродетель не должна знать  отливов:  ей
можно лишь появляться каждый раз в новом качестве, перевоплощаясь в  за-
висимости от предстоящих ей деяний. (8) Все, к чему ни прикоснется,  она
окрашивает и делает похожим на себя: и поступки, и  дружеские  связи,  и
целые дома, которые она украшает, вступив в них и устроив. Все,  за  что
она ни возьмется, получается замечательным и достойным и любви, и  удив-
ленья. Итак, ни силы ее, ни величина  не  могут  возрасти:  ведь  самому
большому не стать еще больше, и не найти ничего прямее прямизны,  истин-
ней истины, умеренней умеренности. (9)  Всякая  добродетель  не  беспре-
дельна, - а предел ее есть полная мера. Стойкости  некуда  расти,  также
как и надежности, правдивости, верности. Что можно добавить к  совершен-
ному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства. Так и добро-
детели чего-то не доставало, если к ней можно  что-нибудь  прибавить.  И
честность не допускает никакого добавления: ведь именно то, о чем я ска-
зал, и делает ее честностью. Что же больше? Разве  не  таковы  и  досто-
инство, и справедливость, и верность законам? Разве нет и для  них  пре-
дельной меры? Способность расти есть признак несовершенства. (10) Всякое
благо подчинено тому же закону: связаны польза личная и общая, неотдели-
мо достойное стремлений от достойного  похвалы.  Значит,  и  добродетели
равны между собою, и дела добродетели, и все люди, кому она досталась.
   (11) Есть и у посевов и стад добродетели, но смертные и  потому  неп-
рочные, тленные и ненадежные: они становятся то больше, то меньше, отто-
го и цена им другая. -А человеческие добродетели - все  под  одну  меру:
ведь есть только один разум, прямой и простой, и нет ничего божественнее
божественного, небеснее небесного. (12) Все смертное уменьшается,  пада-
ет, ухудшается, растет, исчерпывается, вновь  восполняется.  Из-за  этой
неопределенности жребия и возникает в нем неравенство. А природа божест-
венного всегда одна. Разум же есть не что иное, как частица божественно-
го дыхания, заложенная в человеческую плоть. Если разум божествен и  нет
блага, непричастного разуму, значит, всякое благо божественно.  А  между
божественным и божественным нет различия; значит, нет его и между блага-
ми. Так  что  равны  между  собою  радость  и  мужественное,  терпеливое
упорство под пыткой: ведь и в том и в другом - одно величье духа, только
в первом случае - спокойное и вольготное, во  втором  -  воинственное  и
напряженное. (13) Разве не равны, по-твоему, доблестью храбро идущий  на
приступ вражеских стен и терпеливо выдерживающий осаду?  Велик  Сципион,
сжимающий кольцом Нуманцию2 и принуждающий ее защитников наложить на се-
бя непобедимые руки, но велики духом и осажденные, знающие, что  не  за-
перт тот, для кого открыт путь смерти, и умирающие неразлучно со  свобо-
дою. Точно так же равны между собой и прочие  достоинства:  спокойствие,
простота, щедрость, стойкость, постоянство духа, терпеливость.  Все  они
зиждутся на единой добродетели, которая и делает наш дух прямым  и  неп-
реклонным.
   (14) "Так что же, между радостью и  несгибаемой  терпеливостью  среди
мук нет разницы?" - Никакой - в том, что касается самих добродетелей;  и
очень большая - в том, на чем они проявляются. У одного дух, как это ес-
тественно, спокоен и волен, второй страдает, - а боль  противоестествен-
на. Но эти вещи - не благо и не зло, коль скоро допускают  такое  разли-
чие; а добродетелью и тот я другой равны. (15)  Добродетель  от  обстоя-
тельств не меняется: радостные и благополучные не делают ее лучше,  тяж-
кие и трудные - хуже. Значит, она  непременно  будет  всегда  одинакова.
Ведь и в тех, и в других все,  что  делается,  делается  одинаково  пра-
вильно, одинаково разумно, одинаково честно; значит, и добро в обоих му-
жах равное, ибо ни первый не мог бы вести себя лучше в своей радости, ни
второй - в муках. А две вещи, лучше которых ничего не может быть, одина-
ковы. (16) Ведь если бы внешние обстоятельства могли уменьшать либо уве-
личивать добродетель, то честное уже не было бы единственным  благом.  А
если это допустить, - честного и достойного вообще не оста нется.  Поче-
му? Я отвечу: потому что не честно то, что делается против воли, по при-
нужденью. Только добровольное - честное. Прибавь к  нему  лень,  жалобы,
попытки увильнуть, страх - и погибнет самое лучшее в нем: самоудовлетво-
рение. Не может быть  честным  то,  что  несвободно:  где  страх  -  там
рабство. (17) Все честное спокойно, все безмятежно. Если же оно  что-ни-
будь отвергает, если оплакивает, если считает злом, значит, в него  про-
никают волнение и разлад с самим собой. Видимость  справедливости  зовет
туда, опасенье беды тянет назад. А если кто намерен поступать честно, он
любое препятствие, даже считая его за неприятность, бедою не  сочтет,  а
поступит по-своему - добровольно, с охотой.  Все  честное  делается  без
приказа и принуждения, искренно и без примеси зла.
   (18) Я знаю, что мне могут сейчас ответить: "Ты хочешь нас уговорить,
будто человеку все равно - что радоваться, что висеть  на  дыбе,  доводя
палача до усталости?" - Я мог бы возразить: мол, сам Эпикур говорит, что
мудрец, даже жарясь в Фаларидовом быке3, воскликнет: "Как отрадно!  Ведь
меня это не касается!" Пусть я считаю равными блага того,  кто  возлежит
на пиру, и того, кто мужественно терпит пытки, - что же ты этому удивля-
ешься, когда даже Эпикур - совсем уж невероятно! - утверждает, будто от-
радно жариться? (19) Но я возражу иначе. Есть большая разница между  ра-
достью и болью. Если будет выбор, я к первой буду стремиться, второй из-
бегать: ведь радость естественна, а боль противоестественна.  При  такой
оценке разница между ними огромная; а если перейти к добродетели,  то  и
тут, и там, и в радостных обстоятельствах, и в прискорбных, она одинако-
ва. (20) Никакого значения не имеют и мука, и боль,  и  все  неприятное:
добродетель все перекрывает.  Как  малые  светильники  затмевает  сиянье
солнца, так боль и тяготы и обиды добродетель отодвигает и попирает сво-
им величием, и везде, где она заблистает, гаснет все непричастное к ней;
и бедствия, выпавшие на долю добродетели, значат не больше,  чем  дождь,
выпавший в море.
   (21) Знай, что так оно и есть: ведь  человек  добра  без  промедленья
устремится ко всему прекрасному, и, хотя бы на пути стоял палач и  пыта-
тель с огнем, будет смотреть не на грозящие страданья, а на само дело, и
если оно честно, поверит ему, как другому мужу добра, и сочтет  полезным
для себя, безопасным и счастливым. Дело честное, но тяжкое и  невеселое,
для него все равно что человек  добра,  изможденный  нищетой  либо  изг-
наньем. (22) Поставь-ка рядом мужа добра, владеющего многими  богатства-
ми, и другого, ничего, кроме богатств духа, не имеющего; оба они  одина-
ково добродетельны, при всем неравенстве судеб. И о поступках судить на-
до, как о людях: добродетель равно почтенна в том, кто силен и свободен,
и в том, кто хил и закован. (23) И собственную добродетель ты не  будешь
чтить больше за то, что судьба дала тебе тело здоровое, а не  искалечен-
ное; иначе это было бы все равно, что по внешности рабов ценить хозяина.
Ведь не отличается от рабов то, над чем властен случай: деньги, и  тело,
и почести - все шатко, преходяще, смертно, все не для  надежного  владе-
ния. Иное дело - добродетельные поступки: они свободны и  непобедимы,  и
нельзя стремиться к ним больше, когда фортуна глядит на них милостиво, и
меньше - когда им препятствуют враждебные обстоятельства. (24)  Стремле-
ние в наших делах - то же самое, что между людьми дружба. Ведь, я  пола-
гаю, ты не будешь любить мужа добра в богатстве больше, чем в  бедности,
или крепкого и плечистого - больше, чем хрупкого и  тщедушного;  значит,
ты и к делу спокойному и мирному не станешь  стремиться  с  большей  лю-
бовью, чем к сулящему расстройство и хлопоты. (25) А не то  ты  из  двух
одинаково добродетельных людей гладкого и умащенного предпочтешь  покры-
тому пылью и небритому, а потом и до того дойдешь, что не искалеченный и
владеющий всеми членами станет тебе ближе расслабленного или  одноглазо-
го. И понемногу ты в своей привередливости докатишься до  того,  что  из
двух одинаково праведных выберешь пышноволосого и  кудрявого.  Где  двое
равны добродетелью, там прочие различья и не видны:  ведь  они  касаются
даже не частей а просто случайных свойств. (26) Кто будет в своей  семье
таким строгим цензором, чтобы любить здорового сына больше недужного или
высокого и стройного - больше коренастого и низкорослого? Звери не  раз-
личают своих детенышей и ложатся кормить  всех  одинаково;  птицы  делят
корм поровну. Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамем-
нон - к гордым стенам Микен, - ведь любят родину не за то, что она вели-
ка, а за то, что она родина. (27) К чему я это говорю?  Хочу,  чтобы  ты
знал: добродетель на все дела смотрит одинаково, как на свое порожденье,
и все равно лелеет, но больше те, которые труднее; так родительская  лю-
бовь сильнее к тем из детей, которых жалко. И добродетель те свои  дела,
которые видит в муке и угнетении, не то что больше любит, но  по  обычаю
хороших родителей больше ласкает и греет.
   (28) Почему одно благо не бывает больше другого? Потому что нет ниче-
го ладнее ладного, глаже гладкого. Ведь нельзя сказать,  что  это  равно
чему-нибудь больше, чем то; значит, нет ничего честнее честного.
   (29) Так что если природа всех добродетелей одинакова, то и три  рода
благ стоят наравне. Да, это так: умеренная радость и  умеренная  боль  -
равны. Веселье не выше стойкости духа, подавляющей стон под пыткой; пер-
вые блага желательны, вторые - удивительны, но и те и другие равны,  по-
тому что любая тягостность перекрывается тем большей степенью блага.
   (30) Кто считает их неравными, тот смотрит только на внешность, отво-
рачиваясь от самих добродетелей. Истинные блага все одного веса,  одного
размера, в подложных - много пустоты, и те, что на взгляд велики и  при-
метны, обманывают на проверку весом.
   (31) Да, это так, мой Луцилий: что подтверждает  истинный  разум,  то
прочно и вечно, то укрепляет душу и  навсегда  возносит  ее  ввысь;  что
восхваляется без ума, что есть благо лишь по мненью толпы, то  раздувает
душу пустым весельем; а что пугает и считается  злом,  то  сковывает  ее
ужасом и гонит, как гонит зверей мнимая опасность. (32) И  то  и  другое
восхищает или гложет душу без причины: ведь первое не заслуживает радос-
ти, второе - страха. Один разум неизменно держится своих  суждений,  ибо
он не раб, а повелитель чувств. Разум равен  разуму,  как  правильное  -
правильному; значит, добродетель равна добродетели, коль скоро она  есть
правильность разума. Всякая добродетель есть разум; она есть разум, если
она правильна; а если она правильна, то равна другой. (33) Каков  разум,
таковы и поступки; значит, и они равны, ибо все подобное разуму  подобно
и между собой. Я имею в виду, что  поступки  равны  между  собою  благо-
родством и правильностью; в остальном различия будут велики,  смотря  по
тому, широко или узко то, на что они направлены, славно оно или бесслав-
но, многих или немногих касается. Но лучшее в них во всех одно: их  бла-
городство. (34) Так и люди добра равны именно тем, что они - люди добра,
хотя различаются возрастом, - одни старше,  другие  моложе,  различаются
наружностью - одни красивы, другие нет, различаются судьбами - одни  бо-
гаты, другие бедны, одни любимы, могущественны, известны целым городам и
народам, другие неизвестны почти никому и неприметны. Но добродетель  их
всех уравнивает. (35) О добре и зле не чувству судить: что полезно,  что
бесполезно, оно не ведает. Вынести приговор оно может, только если  дело
у него перед глазами. Будущего оно не предвидит; прошлого не помнит; как
одно вытекает из другого, не знает. А между тем только так порядок и че-
реда дел и сплетаются в единство жизни, идущей правильным путем. Разум -
вот судья добра и зла; все постороннее и внешнее он не ставит ни во что,
все, что не благо и не зло, считает побочным, ничтожным  и  неважным,  а
все благо для него - в душе. (36) Затем одни блага - те, к которым стре-
мятся намеренно, - он считает первыми: таковы, например победа,  хорошие
дети, польза отечества; другие блага он считает вторыми  -  те,  которые
становятся видны только в беде: например спокойствие и терпение в тяжкой
болезни, в изгнании; третьи блага для него -  промежуточные:  они  и  не
согласуются с природой, и не перечат ей - например скромная походка  или
уменье сидеть пристойно. Ведь сидеть' так же естественно, как стоять или
расхаживать. (37) Два высших рода благ различны между  собою;  первые  -
согласны с природой: радоваться преданности  детей,  прочности  отчизны;
вторые - противны природе: мужественно  сопротивляться  пыткам,  сносить
жажду, когда болезнь жжет грудь. - (38) "Так что же, есть блага, против-
ные природе?" - Нет, - но то, в чем это благо проявляется,  бывает  про-
тивно природе. Принимать раны, гореть на огне,  мучиться,  потеряв  здо-
ровье, - все это противно природе; но среди таких невзгод сохранить душу
неустанной - это  согласно  с  природой.  (39)  Говоря  короче,  обстоя-
тельства, в которых обнаруживается благо, иногда противны природе, а са-
мо оно - никогда: ведь нет блага помимо разума, а разум следует природе.
   "Что же такое разум?" - Подражание природе. - "Что есть высшее  благо
для человека?" - Поступать по воле природы. - (40). "Но ведь нет  сомне-
ния, что мир никогда не тревожимый счастливее добытого обильной  кровью;
нет сомнения, что больше счастья сохранять нерушимое здоровье,  чем  об-
рести его вновь после тяжких и грозящих смертью болезней благодаря  тер-
пению или иной силе. Значит, точно так же нельзя  сомневаться,  что  ра-
дость - большее благо, чем упорная душа, терпеливая к мукам, ранам и ог-
ню". - (41) Вот уж нет! Все случайное бывает раз личным, ибо  измеряется
пользой тех, кому случай выпал. Все блага имеют в виду одно:  быть  сог-
ласными с природой; достигнув этого, они все равны. Когда  мы  в  сенате
присоединяемся к чьему-нибудь  мнению,  нельзя  сказать:  этот  согласен
больше, тот меньше. Все согласные идут в одну сторону4. То же я говорю и
о добродетелях: все они согласны с природой. То же я говорю и о  благах:
все они согласны с природой. (42) Один умер в юности, другой в старости,
третий - в младенчестве, едва успев увидеть жизнь; но все они были  оди-
наково смертны, хотя жизни одних  смерть  позволила  продлиться  дольше,
жизнь других оборвала в расцвете, третьих - в самом  начале.  (43)  Один
угас за ужином, у другого сон перешел в смерть, третьего убило  совокуп-
ленье. Сравни с ними пронзенных копьем, погибших от укуса змеи,  раздав-
ленных обвалившейся кровлей или тех, у кого долгое окостенение жил отни-
мало член за членом. Можно сказать, кончина у одних была лучше, у других
хуже, - но смерть у всех была смертью. Нашли они ее по-разному, а кончи-
ли все одним. Смерть не бывает больше или меньше: для всех она  -  конец
жизни. (44) То же я говорю тебе и о благах: одно  живет  среди  сплошных
наслаждений, другое - среди бедствий и горестей, одно справляется с  ми-
лостями фортуны, другое умеряет ее удары; но и то и другое - блага, хотя
одно идет гладким путем, другое - тернистым. Ведь цель у них  одна:  все
они - блага, все заслуживают хвалы, все сопутствуют разуму и  добродете-
ли; а добродетель равняет все, что признает своим.
   (45) И нет причин удивляться, что такое мнение принято у нас. Ведь  и
у Эпикура есть два блага, из которых и слагается высшее блаженство:  от-
сутствие боли - в теле, волнения - в душе. Эти блага, достигнув полноты,
уже не возрастают: ведь к  полному  нельзя  ничего  прибавить.  Тело  не
чувствует боли: может ли это ее отсутствие вырасти? Душа довлеет себе  и
безмятежна: может ли вырасти это спокойствие? (46) Как чистота безоблач-
ного неба, сверкающая и не замутненная, не может блистать ярче, так  че-
ловек, пекущийся о душе и о теле и в обоих видящий источники своего бла-
га, приходит к совершенному состоянию, к исполнению всех  своих  молитв,
если в душе его нет бури, а в теле  -  боли.  Если  извне  выпадает  ему
что-нибудь приятное, оно