ти,
- не в мыслях о том, что все может случиться, не потому что такой долгий
срок вмещает много надежд, но чтобы  не  нарушать  законов,  чтобы  дать
друзьям напоследок побыть с Сократом. Что было бы глупее, чем  презирать
смерть, а яда бояться? (10) Скрибония, женщина  почтенная,  была  теткою
Друза Либона3, юноши столь же опрометчивого, сколь благородного: он  на-
деялся на большее, чем можно было надеяться не только в его, но и в  лю-
бой век. Когда его больным вынесли из сената на носилках,  причем  вынос
сопровождало не так уж много людей (все близкие бесчестно отступились от
него, уже не осужденного, а как бы казненного),  он  стал  советоваться:
самому ли ему принять смерть или дождаться ее. Тогда Скрибония  сказала:
"Какое тебе удовольствие делать чужое дело?" Но Друза она не убедила, он
наложил на себя руки, и не без причины: ведь если обреченный  на  смерть
еще жив на третий или четвертый день, то он, по мненью врага, делает  не
свое дело.
   (11) Нельзя вынести общего суждения о том, надо ли, когда внешняя си-
ла угрожает смертью, спешить навстречу или дожидаться; ведь  есть  много
такого, что тянет и в ту, и в другую сторону. Если одна смерть под  пыт-
кой, а другая - простая и легкая, то почему бы за нее не  ухватиться?  Я
тщательно выберу корабль, собираясь отплыть, или дом,  собираясь  в  нем
поселиться, - и так же я выберу род смерти,  собираясь  уйти  из  жизни.
(12) Помимо того, жизнь не всегда тем лучше, чем дольше, но смерть всег-
да чем дольше, тем хуже. Ни в чем мы не должны угождать душе так, как  в
смерти: пускай, куда ее тянет, там и выходит; выберет ли  она  меч,  или
петлю, или питье, закупоривающее жилы, - пусть порвет цепи рабства,  как
захочет. Пока живешь, думай  об  одобрении  других;  когда  умираешь,  -
только о себе. Что тебе по душе, то и лучше.
   (13) Глупо думать так: "Кто-нибудь скажет, что мне не хватило мужест-
ва, кто-нибудь другой, - что я испугался, а еще кто-нибудь, - что  можно
выбрать смерть благороднее". - Неужели тебе невдомек, что тот замысел  в
твоих руках, к которому молва не имеет касательства? Смотри на одно: как
бы побыстрее вырваться из-под власти фортуны, - а не то найдутся  такие,
что осудят твой поступок. (14) Ты встретишь даже  мудрецов  по  ремеслу,
утверждающих, будто нельзя творить насилие над собственной жизнью  4,  и
считающих самоубийство нечестьем: должно, мол, ожидать конца,  назначен-
ного природой. Кто так говорит, тот не видит, что сам  себе  преграждает
путь к свободе. Лучшее из устроенного вечным законом, - то, что  он  дал
нам один путь в жизнь, но множество - прочь из жизни. (15) Мне ли  ждать
жестокости недуга или человека, когда я могу выйти из круга муки, отбро-
сить все бедствия? В одном не вправе мы жаловаться на жизнь: она  никого
не держит. Не так плохо обстоят дела человеческие, если всякий  несчаст-
ный несчастен только через свой порок. Тебе  нравится  жизнь?  Живи!  Не
нравится - можешь вернуться туда, откуда пришел. (16)  Чтобы  избавиться
от головной боли, ты часто пускал кровь; чтобы  сбросить  вес,  отворяют
жилу; нет нужды рассекать себе всю грудь - ланцет открывает путь к вели-
кой свободе, ценою укола покупается безмятежность.
   Что же делает нас ленивыми и бессильными? Никто из нас не думает, что
когда-нибудь да придется покинуть это жилище. Так старых жильцов привыч-
ка к месту делает снисходительными и удерживает в доме, как бы  плохо  в
нем ни было. (17) Хочешь быть свободным наперекор этой плоти? Живи  так,
словно завтра переедешь! Всегда имей в виду, что  рано  или  поздно  ли-
шишься этого жилья, - и тогда ты  мужественней  перенесешь  неизбежность
выезда. Но как вспомнить о близком конце тем, чьи желанья не имеют  кон-
ца? (18) А ведь о нем-то нам необходимее всего  размышлять,  потому  что
подготовка к другому может оказаться и лишней.  Ты  закалил  дух  против
бедности? А богатства остались при тебе. Мы вооружились, чтобы презирать
боль? А счастье здорового и не узнавшего увечий тела никогда не потребу-
ет от нас применить на деле эту добродетель. Мы убедили себя, что  нужно
стойко выносить тоску по утрате? Но всем, кого мы любили, фортуна  прод-
лила дни дольше наших. И лишь готовности к одному потребует с нас  день,
который придет непременно.
   (19) И напрасно ты думаешь, что только великим людям хватало твердос-
ти взломать затворы человеческого рабства. Напрасно ты считаешь, что ни-
кому этого не сделать, кроме Катона, который, не испустив дух  от  меча,
руками открыл ему дорогу. Нет, люди низшего разряда в неодолимом  порыве
убегали от всех бед и, когда нельзя было ни умереть без затруднений,  ни
выбрать орудие смерти по своему разумению, хватали то,  что  под  рукой,
своей силой превращая в оружие предметы, по природе безобидные. (20) Не-
давно перед боем со зверями один из германцев, которых готовили для  ут-
реннего представления, отошел, чтобы опорожниться - ведь больше ему нег-
де было спрятаться от стражи; там лежала палочка с губкой  для  подтирки
срамных мест; ее-то он засунул себе в глотку, силой перегородив дыханье,
и от этого испустил дух. - "Но ведь это  оскорбление  смерти!"  -  Пусть
так! - "До чего грязно, до чего непристойно!" - Но есть ли  что  глупее,
чем привередливость в выборе смерти? (21) Вот мужественный человек, дос-
тойный того, чтобы судьба дала ему выбор! Как храбро пустил бы он в  ход
клинок! Как отважно бросился бы в пучину моря или под обрыв  утеса!  Но,
лишенный всего, он нашел и должный способ смерти, и орудие; знай же, что
для решившегося умереть нет иной причины к промедленью, кроме  собствен-
ной воли. Пусть как угодно судят поступок этого решительнейшего  челове-
ка, лишь бы все согласились, что самая грязная  смерть  предпочтительней
самого чистого рабства. (22) Однажды приведя низменный пример, я  это  и
продолжу: ведь каждый большего потребует  от  себя,  когда  увидит,  что
презрели даже самые презираемые люди. Мы думаем, что Катоны, Сципионы  и
все, о ком мы привыкли слушать с восхищением, для нас вне подражания;  а
я покажу, что на играх со зверями отыщется не меньше примеров этой  доб-
родетели, чем среди вождей гражданской войны. (23) Недавно, когда бойцов
везли под стражей на утреннее представление, один из  них,  словно  клюя
носом в дремоте, опустил голову так низко, что она попала между спиц,  и
сидел на своей скамье, пока поворот колеса не сломал ему шею:  и  та  же
повозка, что везла его на казнь, избавила его от казни.
   (24) Кто захочет, тому ничто не мешает взломать дверь и выйти. Приро-
да не удержит нас взаперти; кому позволяет необходимость, тот пусть ищет
смерти полегче; у кого в руках довольно орудий, чтобы  освободить  себя,
тот пусть выбирает; кому не представится случая, тот пусть хватается  за
ближайшее как за лучшее, хоть бы оно было и новым, и неслыханным. У кого
хватит мужества умереть, тому хватит и изобретательности. (25) Ты видел,
как последние рабы, если их допечет боль, схватываются и обманывают  са-
мых бдительных сторожей? Тот велик, кто не только приказал себе умереть,
но и нашел способ. Я обещал привести тебе в пример много людей  того  же
ремесла. (26) Когда было второе потешное сражение кораблей, один из вар-
варов тот дротик, что получил для боя с врагом, вонзил себе в  горло.  -
"Почему бы мне, - сказал он, - не избежать сразу всех мук, всех  помыка-
тельств? Зачем ждать смерти, когда в руках оружье?" - И зрелище это было
настолько же прекрасней, насколько благороднее, чтобы люди учились  уми-
рать, чем убивать.
   (27) Так неужели того, что есть у самых потерянных и зловредных  душ,
не будет у людей, закаленных против этих  бедствий  долгими  раздумьями,
наставленных всеобщим учителем - разумом? Он нас учит, что рок подступа-
ется к нам по-разному, а кончает одним: так велика ли важность,  с  чего
он начнет, если исход одинаков? (28) Этот-то разум и учит, чтобы ты уми-
рал, как тебе нравится, если это возможно, а если нет, - то как  можешь,
схватившись за первое попавшееся средство учинить  над  собой  расправу.
Стыдно красть, чтобы жить, красть, чтобы умереть, - прекрасно. Будь здо-
ров.



   Письмо LXXl

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты упорно советуешься со мною о каждом деле, забывая,  что  между
нами - широкое море. Но так как во всяком совете главное, - чтоб он  был
своевременным, непременно случится вот что: пока  мое  решение  до  тебя
дойдет, впору будет принять противоположное. Советы зависят  от  дел,  а
дела наши движутся и даже мчатся. Поэтому на каждый день нужен свой  со-
вет, да и то он запаздывает: совет должен быть,  как  говорится,  всегда
под рукой. А как его найти, я тебя научу. (2) Едва захочешь узнать, чего
следует избегать, к чему стремиться, - смотри на высшее благо, цель всей
твоей жизни: с ним должны согласоваться все твои поступки. Только тот  и
распоряжается всем в отдельности, у кого есть в жизни высшая цель. Живо-
писец, даже приготовив краски, ничего не изобразит, если не знает  зара-
нее, что хочет нарисовать. В том и наш грех, что жизнь по частям обдумы-
вают все, а целиком - никто. (3) Стрелок, пуская стрелу,  должен  знать,
куда метит: тогда он может прицелиться и направить ее полет. Наши замыс-
лы блуждают, потому что цели у них нет. Кто не  знает,  в  какую  гавань
плыть, для того нет попутного ветра. Невозможно, чтобы  случай  не  имел
такой власти над нашей жизнью, коль скоро мы живем случаем. (4) А бывает
и так: некоторые сами не знают, что знают что-нибудь. Как мы ищем неред-
ко тех, кто рядом, так еще чаще мы не знаем, что  высшее  благо  -  наша
цель - совсем недалеко.
   Чтобы заключить, что есть высшее благо, не нужно долгих слов  и  око-
личностей: нужно лишь, так сказать, ткнуть в него пальцем; и еще  нельзя
его дробить. Да и какая надобность делить его на  частицы,  когда  можно
просто сказать: "Высшее благо - то, что честно", или, чтобы ты  удивился
еще больше: "Только то и благо, что честно, а все остальные блага ложные
и поддельные". (5) Если ты убедишь себя в этом и проникнешься любовью  к
добродетели (потому что просто любить ее мало),  тогда  для  тебя  будет
удачей и счастьем все, к чему она причастна, каково бы оно  ни  было  на
чужой взгляд: и пытка, если ты останешься под нею спокойней твоего пала-
ча, и болезнь, если не станешь проклинать судьбу и поддаваться недугу. В
конце концов все, что для других зло, для  тебя  смягчится  и  обернется
благом, если сам ты станешь выше этого. Пусть будет для тебя ясно  одно:
нет блага, кроме того, что честно; и все  бедствия  по  праву  назовутся
благами, если их сделает честными добродетель. (6) Многим  кажется,  что
мы обещаем больше, чем совместимо с человеческим уделом. И недаром: ведь
они смотрят только на плеть! Пусть обратят взгляд на душу -  и  придется
им мерить человека мерой божества.
   Поднимись же, Луцилий, лучший из людей, и брось эту  словесную  игру,
которой философы низводят самое великое до  разбора  слогов  и  унижают,
уничтожают душу, обучая ее пустякам; тогда сам ты станешь подобен перво-
открывателям, а не учителям, по чьей вине философия кажется не  великой,
а трудной. (7) Сократ, призвавший всю философию возвратиться  к  людским
нравам, сказал, что высшая мудрость - различать благо и зло. "Не упускай
их из виду, - говорит он ', - если мои слова что-нибудь для тебя значат,
- и ты достигнешь блаженства. И пусть ты кому-нибудь покажешься  глупцом
- терпи это! Пусть, кто хочет, бранит тебя и оскорбляет, - ты  от  этого
не пострадаешь, если добродетель будет с тобою. Если ты хочешь быть бла-
женным, быть поистине мужем добра, позволь другим презирать тебя". Этого
не допустит никто, кроме тех, для кого все блага равны, ибо  нет  блага,
не причастного честности, честность же во всех благах равна.
   (8) Как же так? Нет разницы, избран ли Катон претором 2,  или  прова-
лился? Победил ли он в Фарсальской битве, или побежден? Равны  ли  между
собой эти блага, если одно заключалось в том, что он и на стороне побеж-
денных не мог быть побежден, другое в том, что он  победителем  вернулся
бы в родной город и установил бы мир? - А разве не равны? Одна и  та  же
добродетель и побеждает враждебность судьбы, и  умеряет  ее  милость,  а
добродетель всегда одного роста и не может быть выше или ниже. - (9) "Но
Помпеи потеряет войско, но лучшие граждане - краса государства, - и  пе-
редовой отряд помпеянцев, вооружившийся сенат, будут истреблены в  одном
бою и крушением великой власти разбросаны по всему миру: часть  окажется
в Египте, часть в Африке, часть в Испании. И даже этого  не  дано  будет
несчастной республике - испытать одно лишь крушенье!"3 (10) Пусть будет,
что будет! Пусть не поможет Юбе в собственном царстве ни знание местнос-
ти, ни стойкая доблесть подданных в защите  своего  царя,  пусть  жители
Утики изменят своей верности, сломленные бедами, пусть предаст  Сципиона
счастье, сопутствовавшее в Африке его имени; но давно уже  сделано  все,
чтобы Катон не понес урона4. (11) - "Все-таки он  побежден!"  -  Ну  так
причисли и это к его поражениям на выборах: пусть преграды не подпустили
его ни к претуре, ни к победе, он переносит это с одинаковым  мужеством.
В день своего провала он играл в мяч, в ночь смерти читал книгу; для не-
го было все равно, что лишиться претуры, что жизни: ведь он убедил  себя
в необходимости стойко терпеть любые превратности случая. (12) Мог ли он
снести перемену в государстве иначе как со спокойствием и твердостью ду-
ха? Что избавлено от опасности перемены? Ни земля, ни небо, ни даже  со-
вокупность всех вещей, хотя и движимая и направляемая богом!  Не  всегда
сохранится в ней нынешний порядок, и какой-нибудь день собьет ее  с  ны-
нешнего пути. (13) Всему свое время, все должно родиться, вырасти, угас-
нуть. Все, что ты видишь, что вращается над нами, окружает нас,  на  чем
мы стоим, как на прочнейшем основании, - все убывает и сходит на нет.  У
всего есть своя старость, все природа приводит, хоть и в  разные  сроки,
но к одному рубежу. Что есть, того не будет, оно не погибнет, но  распа-
дется. (14) А для нас такой распад  означает  гибель:  ведь  мы  смотрим
только на ближайшее, а что дальше, того не прозревает слабый дух, подчи-
нивший себя плоти, - не то бы он мужественнее перенес неизбежность  кон-
чины и своей, и близких, если бы надеялся, что все проходит своим  чере-
дом через жизнь и смерть и что возникшее распадается, а распавшееся воз-
никает, ибо в этом труде и состоит вечное искусство божества - устроите-
ля вселенной. (15) И тогда любой, обозрев минувшие века, скажет, подобно
Катону: "Весь род человеческий, который был  и  который  будет,  обречен
смерти; про все города, достигшие могущества и бывшие великим украшением
чужих держав, когда-нибудь спросят, где они находились, - потому что все
их уничтожит какая-нибудь напасть: одни разрушит война,  другие  истощат
мир и праздность, обратившиеся в лень или роскошь - губительный плод ве-
ликих богатств. Все плодородные поля скроет  внезапно  разлившееся  море
или поглотит сброс нежданно осевшей и разверзшейся почвы. Так что же мне
негодовать или сетовать, если я немного опережу общую участь?" (16)  Ве-
ликий дух послушен божеству и не медлит претерпеть то, что  велит  закон
вселенной. Он покидает жизнь либо для лучшей доли - светлого и спокойно-
го пребывания среди богов, либо уж наверняка чтобы не чувствовать ничего
неприятного, смесившись со всей природой и вернувшись в ее целокупность.
   Значит, честная жизнь Катона  есть  не  большее  благо,  чем  честная
смерть, ибо добродетель не увеличивается. Сократ говорил: "Добродетель и
истина - одно", и как не растет истина, так не растет и добродетель: ес-
ли она есть, то в полную меру. (17) Выходит, нет причин удивляться тому,
что равны между собою блага, принимаемые нами намеренно, и блага,  навя-
занные обстоятельствами. Ведь если ты допустишь их неравенство и призна-
ешь мужество под пыткой меньшим благом, то скоро ты сочтешь его  злом  и
назовешь несчастными и Сократа в темнице, и Катона, раздирающего рану  с
большим мужеством, чем нанес ее, а самым жалким - Регула,  казнимого  за
верность данной врагам клятве. Но сказать такое не осмеливались даже са-
мые изнеженные, кто, не признавая его блаженным, все же не считал и нес-
частным. (18) Древние академики признавали, что можно и под пыткой  быть
блаженным, но не до конца, не полностью5. С этим согласиться нельзя: кто
не блажен, тот не достиг высшего блага; а высшее благо  не  имеет  более
высокой  степени,  если  в  нем  присутствует  добродетель,  которую  не
уменьшили бедствия, не искалечили телесные увечья. Она  постоянна:  ведь
добродетель, как я понимаю, мужественна и высока духом,  все  враждебное
ее только поощряет. (19) То мужество, которым часто преисполняются  бла-
городные по задаткам юноши, когда их поражает красота какого-нибудь под-
вига, так что они готовы презреть все случайное, - его внушит нам и  по-
дарит мудрость. Она убедит нас, что только честное есть благо,  что  оно
не может ни убавиться, ни прибавиться, - также как нельзя согнуть  мери-
ло, которым проверяют прямизну. Что ты в нем ни изменишь,  все  повредит
прямизне. (20) То же самое мы скажем о добродетели: и она пряма, согнуть
ее нельзя; стать тверже она может, вырасти - нет. Она судит обо всем, ей
никто не судья. И как она сама не может стать прямей, так то, что  дела-
ется в соответствии с нею, не бывает одно прямее другого: ведь все выме-
рено по ней и, значит, одинаково. (21) Ты скажешь: "Значит,  все  равно,
лежать ли на пиру, или под пыткой?" - Это кажется тебе удивительным?  Ну
что ж, удивляйся еще больше: возлежать на пиру - зло, висеть на  дыбе  -
благо, если первое постыдно, второе - честно. И то, и другое - благо или
зло не само по себе, а в зависимости от добродетели: где она появляется,
там все - одной меры и цены. (22) Пусть любой, кто о мужестве всех судит
по своему собственному, колет мне глаза моими словами о том, что  равные
блага - стойко вынести бедствия и честно судить об удачах6,  что  равные
блага - справлять триумф и с несломленным духом плестись перед  колесни-
цей7. Они мнят, будто и не бывает того, что им самим не под силу, и  вы-
носят приговор добродетели, глядя на собственную немощь.  (23)  Надо  ли
удивляться тому, что порой нам приятны и даже милы и огонь,  и  раны,  и
смерть, и цепи? Для привыкшего к роскоши воздержность -  наказанье;  для
ленивца труд - пытка; избалованный жалеет деятельного; для  празднолюбца
усердье - мука. Так и все мы то, что нам не по плечу, считаем  неперено-
симо трудным, забывая, что для многих мученье - остаться  без  вина  или
просыпаться на рассвете. Не так трудно все это по природе, как  мы  сами
хилы и бессильны. (24) Чтобы судить о всяких делах, нужно величие  духа,
а не то мы припишем им наши пороки. Так прямые предметы,  погруженные  в
воду, кажутся взгляду искривленными и переломленными.  Важно  не  только
то, что ты видишь, но и как: наша душа видит слишком смутно, чтобы разг-
лядеть истину. (25) Дай мне неиспорченного юношу живого  нрава  -  и  он
скажет, что ему представляется самым счастливым тот,  кто  не  согнется,
подняв на плечи груз бедствий, кто возвысился над фортуной. Ничего  уди-
вительного быть безмятежным среди спокойствия; удивляйся, если кто  под-
нимает голову там, где все поникают, стоит там, где все лежат. (26) Мно-
го ли зла в пытках, во всем, что мы называем бедствиями? На мой  взгляд,
только одно: они подрезают наш дух, сгибают его, придавливают; но с  му-
жем мудрым этого быть не может. Он ни под какой  тяжестью  не  согнется,
ничто не сделает его ниже, и все, что приходится сносить, будет  ему  по
нраву. Ибо он не жалуется, когда на его долю выпадает что-нибудь из  то-
го, что может выпасть человеку. Он знает свои силы,  знает,  что  должен
носить тяжести. (27) Я не исключаю мудреца из числа людей, не утверждаю,
что он чужд боли, словно бесчувственная скала. Я не забы