полезная и для стремя-
щегося к мудрости необходимая. Ведь через посредство частей легче подой-
ти к познанию целого. О, если бы вся философия могла предстать,  подобно
вселенной, когда она открывает перед нами весь свой лик! Как схожи  были
бы эти зрелища! Тогда бы философия наверняка заставила всех смертных лю-
боваться ею и покинуть то, что мы, по неведенью подлинно великого,  счи-
таем великим. Но нам такое не дано, и приходится смотреть на нее так же,
как созерцаем мы вселенную, - по частям. (2) Правда, душа мудреца  охва-
тывает всю ее громаду, обегая ее с той же быстротой, с  какой  наш  глаз
обегает небо; но нашему взгляду, слабому и на близком расстоянии и  при-
нужденному пробиваться сквозь туман, легче рассмотреть все по отдельнос-
ти, так как целого нам не охватить. Я сделаю, что ты просишь, и  разделю
философию на части, но не на куски: ведь  полезно  разделить  ее,  а  не
раскромсать, потому что схватить слишком мелкое не  легче,  чем  слишком
крупное. (3) Народ расписывают по трибам ', войско делится на  центурии.
Все, что разрослось, познается легче, если должным образом расчленено на
части, не слишком мелкие, как я сказал, и не бесчисленные. У  чрезмерной
дробности тот же порок, что у нерасчлененности. Что измельчено  в  пыль,
то лишено порядка. (4) Прежде всего, по-твоему, я  должен  сказать,  чем
отличается мудрость от философии. Мудрость есть совершенное благо  чело-
веческого духа, философия же - любовь и стремление к мудрости. Философия
указывает туда, куда пришла мудрость. Почему философия называется  так2,
ясно: само имя ее говорит об этом. (5) А мудрость некоторые3  определяли
как "знание всего божеского и человеческого", некоторые же говорили, что
"быть мудрым - значит, познать все божеское и человеческое и его  причи-
ны". Мне это дополнение кажется лишним:  ведь  "причины"  -  лишь  часть
"всего божеского и человеческого". И философию  определяли  то  так,  то
этак: одни говорили, что она есть забота о добродетели, другие -  забота
об исправленье духа; некоторые же называли ее стремлением  мыслить  пра-
вильно. (6) Одно известно почти что твердо: между мудростью и философией
есть разница. Ведь не может быть, чтобы ищущее и искомое  были  тождест-
венны. Какова разница между жадностью, которая желает, и деньгами, кото-
рых желают, такова же она между философией и мудростью, которая есть  ее
конечный итог и награда. Философия - в пути, мудрость - в его конце. (7)
Мудрость - это то, что греки называют зоукх. Это слово было в ходу  и  у
римлян, как теперь в ходу слово "философия". Это засвидетельствуют  тебе
и древние тогаты, и надпись на памятнике Доссену4:

   Прохожий, стой: прочти Софию Доссена здесь!

   (8) Некоторые из наших, хотя философия есть забота  о  добродетели  и
стремится к ней как к цели, полагали, что их невозможно разлучить:  ведь
нет ни философии без добродетели, ни добродетели без философии.  Филосо-
фия есть забота о достижении добродетели через посредство самой доброде-
тели; ни добродетели не может быть, если о ней не заботиться, ни  заботы
о добродетели - без нее самой. Тут все иначе, чем со стрелком, пытающим-
ся издали попасть во что-нибудь, когда целящийся и цель - в разных  мес-
тах; и иначе, чем с дорогами, которые ведут в город, но лежат  вне  его.
Путь к добродетели идет через нее самое. Значит, философия и добродетель
нераздельны.
   (9) Большинство писавших об этом, причем самых  великих,  утверждали,
что философия делится на три части: нравственную, естественную и ту, что
посвящена человеческому разуму5. Первая вносит порядок  в  душу.  Вторая
исследует природу вещей. Третья испытывает свойства слов, их  расположе-
ние, виды доказательств, чтобы ложь не вкралась под видом истины.  Впро-
чем, были и такие, что разделяли философию и на большее,  и  на  меньшее
число частей. (10) Некоторые перипатетики вводили четвертую часть: граж-
данскую философию, которой, мол, нужно заниматься неким особым  образом,
ибо предмет у ней совсем другой. Некоторые добавляли еще одну часть, на-
зываемую у греков oixovo^iicT), то есть умение управлять  домашним  иму-
ществом. Некоторые уделяли особое место учению о разных  образах  жизни.
Но все это входит в нравственную часть философии. (11) Эпикурейцы  пола-
гали, что в философии всего две части - нравственная и  естественная,  а
ту, что посвящена ра зуму, они отбрасывали. Но потом, когда  сама  жизнь
заставила их устранить все двусмысленное, изобличить ложь, таящуюся  под
личиною правды, они ввели раздел, названный ими "учением о  суждениях  и
правилах", то есть ту же посвященную разуму часть, но под другим  именем
6; они, однако, думают, что лишь дополнили естественную философию.  (12)
Киренаики устранили и естественную,  и  посвященную  разуму  часть,  до-
вольствуясь только нравственной, - но тут же иным способом ввели то, что
устранили; у них нравственная философия делится на пять частей, из кото-
рых одна учит о том, чего следует избегать и к чему стремиться, вторая -
о страстях, третья - о поступках, четвертая - о причинах, пятая - о  до-
казательствах. Но причины вещей относятся к части естественной,  доказа-
тельства - к той, что посвящена разуму 7. ( 13) Аристон Хиосский сказал,
что части, посвященные природе и разуму, не только излишни, но и мешают,
а единственную оставляемую им нравственную философию урезал: тот ее раз-
дел, что содержит правила поведения, он объявил нужным только воспитате-
лю, а не философу, - как будто мудрец не есть воспитатель  рода  челове-
ческого.
   (14) Итак, поскольку философия трехчастна,  мы  начнем  с  разделения
нравственной ее части. Было установлено, что и она делится натрое;  пер-
вое в ней - наблюдение, назначающее каждому свое и оценивающее, что чего
стоит; дело это чрезвычайно полезное, так как нет ничего более необходи-
мого, чем установить цену каждой вещи. Второй раздел ее учит о  побужде-
ниях, третий - о поступках. Первая твоя обязанность - судить,  что  чего
стоит; вторая - соразмерять и обуздывать в зависимости от этого твои по-
буждения; третья - заботиться, чтобы побужденья и  поступки  друг  другу
соответствовали, а сам ты ни в тех, ни в других не впадал в противоречие
с самим собою. (15) Если одного из трех не будет, нарушится  и  все  ос-
тальное. Что пользы знать цену всем вещам, если ты безудержен  в  побуж-
деньях? Что пользы подавить побуждения и держать в своей власти желанья,
если ты, действуя, не примешь в расчет времени и не будешь знать, когда,
что, где и как надлежит делать? Ведь одно дело -  знать  цену  и  досто-
инство вещи, другое - выбрать нужный миг, и сверх того - обуздывать свои
побужденья и браться за дело, а не хвататься вслепую. Ведь в жизни тогда
нет противоречий, когда поступок не расходится с побуждением, а побужде-
ние зависит от достоинства каждого предмета и смотря по тому, стоит  его
домогаться или нет, становится слабее или сильнее.
   (16) Естественная философия членится надвое: на учения о телесных и о
бестелесных вещах. Оба они разделяются на свои,  так  сказать,  ступени.
Учение о телах - таким образом: во-первых, о тех, что производят  нечто,
и о тех, что из них рождаются, - а  рождаются  первоначальные  вещества.
Учение о них, по мненью некоторых, неделимо, по мненью Других -  делится
на ученья о материи, о движущей вс„ причине и о самих первоначальных ве-
ществах.
   (17) Мне остается написать о разделении той части философии, что пос-
вящена разуму. Всякая речь либо непрерывна, либо распределена между воп-
рошающим  и  отвечающим.  Было   установлено,   что   первая   именуется
SictXsxTix-^ вторая - р-г,т&р|.х-г|. Риторика  заботится  о  словах,  их
смысле и порядке; диалектика подразделяется на две части - о словах и  о
значениях, то есть о предметах, про которые  говорится,  и  о  речениях,
посредством которых про них говорится. Далее следуют  бесчисленные  под-
разделы и той, и другой. А я на этом кончу и "расскажу лишь  о  главном"
8, - а не то, если я стану делить части на  части,  то  получится  целая
книга изысканий. (18) Я не хочу отбить у тебя, Луцилий, лучший из людей,
охоту все это читать, - только бы ты все прочитанное немедля  относил  к
людским нравам. Усмиряй себя, будоражь, если есть в тебе вялость,  обуз-
дывай, если есть распущенность, укрощай упрямство, преследуй и свою,  и,
насколько сможешь, всеобщую алчность.  Тем,  кто  будет  тебе  говорить:
"Сколько можно об одном и том же?" - отвечай:
   (19) "Сколько можно в одном и том же грешить? Вы хотите избавиться от
лекарства, не избавившись от порока, - а я из-за вашего отказа еще упор-
нее буду твердить свое. Леченье начинает приносить пользу  тогда,  когда
потерявшее чувствительность тело отвечает на прикосновение болью. Я буду
твердить то, что и против вашей воли пойдет вам на  пользу.  Пусть  хоть
когда-нибудь дойдет до вас чей-нибудь нельстивый голос, и если каждый из
вас не желает слушать правду, выслушайте ее все вместе.
   (20) До каких пор будете вы расширять границы  владений?  Для  одного
хозяина тесно поле, на котором разместился бы целый народ.  Куда  должны
простираться ваши пашни, если для вас  мало  засевать  земли,  размерами
равные провинциям? Все теченье славных  рек  проходит  по  частным  вла-
деньям, ваши от устья до истока огромные потоки,  что  служат  границами
огромным народам! Но и этого мало - вам нужно вместить в  пределы  ваших
поместий моря, нужно, чтобы ваш управитель царствовал за Адриатическими,
Ионийскими и Эгейскими водами, чтобы  острова,  жилища  могучих  вождей,
считались самым дешевым из всего вашего достояния. Владейте, чем хотите,
пусть будет именьем то, что прежде  называлось  державой,  присваивайте,
что можете, - все равно того, что не ваше, будет больше.
   (21) А теперь я обращаюсь к вам, чья расточительность так же безбреж-
на, как их алчность! Вам я говорю! Долго ли еще не будет  такого  озера,
над которым не поднимались бы кровли ваших загородных, такой  реки,  чьи
берега не были бы унизаны вашими домами? Где ни пробьются горячие ключи,
там тотчас поднимутся новые пристанища роскоши. Где ни изогнется заливом
берег, вы кладете основанья построек и, довольные только созданной рука-
ми почвою, гоните море вспять. Пусть повсеместно блистают  ваши  жилища,
то на горах, откуда так широк вид на сушу и на море, то на  равнине,  но
возносясь ввысь вровень с горами; сколько бы вы ни строили, как бы высо-
ко ни строили, вы - только крошечные тела и  ничего  больше.  Зачем  вам
множество спален? Ведь только в одной вы ложитесь! А где  вас  нет,  там
все не ваше.
   (22) Теперь я перейду к вам, чье обжорство, бездонное  и  ненасытное,
обыскивает и моря, и земли. Здесь закидывают крючки, там ставят силки  и
всевозможные тенета, не жалея труда на преследованье дичи и  оставляя  в
покое только ту, которой вы пресытились. Много ли из того, что  добывают
для вас столько рук, много ли из всех яств отведают ваши утомленные нас-
лажденьями уста? Много ли из всей дичи, добытой  с  такими  опасностями,
попробует господин, страдающий поносами и тошнотами?  Много  ли  устриц,
привезенных из такой дали, скользнет в его ненасытное брюхо? Вы несчаст-
ны, ибо сами не понимаете, что голод ваш больше вашей же утробы!" - (23)
Говори это другим, чтобы, говоря так, услышать и самому; пиши, чтобы са-
мому читать, когда пишешь. Все относи к нравам - для обуздания неистовых
страстей. Учись для того, чтобы знать не больше, а лучше. Будь здоров!


   Письмо ХС

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Можно ли, мой Луцилий, сомневаться в том, что жизнь  наша  -  ми-
лость богов, а благою делает ее философия, которой мы и обязаны  больше,
чем богам, настолько же, насколько благо в жизни -  лучший  дар,  нежели
сама жизнь? Это было бы так, когда бы и сама философия не была ниспосла-
на богами, которые никому не дали ее знанья, но  всем  -  способность  к
ней. (2) Ведь если бы они сделали это благо всеобщим и мы  рождались  бы
разумными, мудрость потеряла бы лучшее из того, что в ней есть,  и  при-
надлежала бы к вещам случайным. А теперь самое ценное и  высокое  в  ней
то, что она не идет к нам сама, но каждый обязан ею лишь себе и от  дру-
гого ее не получит. За что было бы нам чтить философию, если бы она  за-
висела от чужой милости? (3) Ее труд один: отыскивать  истину  обо  всех
делах божеских и человеческих. С нею неразлучны  справедливость,  благо-
честье, совестливость и прочие ее спутники - связанные и согласные между
собою добродетели. Она научила чтить все божественное и любить все чело-
веческое, научила, что в руках богов - власть, а между людьми  -  содру-
жество, бывшее нерушимым до тех пор, пока алчность не  разрушила  всякую
общность и не стала причиной бедности даже для тех, кого обогатила. Ведь
они, пожелав иметь собственность, перестали владеть всем. (4) Но  первые
из смертных и рожденные ими не знали порчи и следовали  природе,  сделав
ее и вождем, и законом и вручив себя воле лучшего среди них. Ведь подчи-
нение худших лучшему - в природе вещей. И во главе бессловесных  стад  -
либо самые большие, либо самые сильные животные. Идет впереди  коров  не
хилый бык, а победивший прочих самцов величиной и  силою;  стадо  слонов
ведет самый огромный, а у людей самым великим считается  лучший.  Потому
правителя выбирали за его душевные свойства, и счастливы были те  племе-
на, где самым могущественным мог стать только самый лучший. Ведь тот мо-
жет все, чего хочет, кто не считает, будто может больше, чем должен. (5)
В том веке, который зовут золотым, по мненью Посидония, царствовали муд-
рецы. Они не допускали драк и защищали слабейших от сильных, они убежда-
ли и разубеждали, показывая, что полезно, что нет. Их дальновидность за-
ботилась о том, чтобы соплеменники ни в чем не знали недостатка, мужест-
во отражало опасности, щедрость одаривала и украшала подданных.  Править
значило не властвовать, а исполнять обязанность. Никто не пробовал  свое
могущество на тех, кто это могущество создал, и ни у кого не было ни же-
лания, ни причины творить обиды; все так хорошо слушались хорошего  пра-
вителя, что самое сильное, чем царь грозил ослушникам, был уход от влас-
ти1. (6) Когда же исподволь появились пороки, а царская власть преврати-
лась в тиранию, возникла нужда в законах, которые вначале предлагали  те
же мудрецы. Солон, основавший Афинское государство на законах справедли-
вости, известен среди семи мудрецов своего века2. Живи Ликург3 в  ту  же
пору, он вошел бы в то же священное число восьмым. Хвалят еще законы За-
левка и Харонда4, учивших людей праву не на судной площади и не в прихо-
жей законоведа, но в безмолвном и священном  пифагорейском  уединении  и
создавших право для цветущей тогда Сицилии и для греков в Италии.
   (7) До сих пор я согласен с Посидонием, а вот что философия  изобрела
все науки, потребные для повседневной жизни, и ей принадлежит слава соз-
дательницы ремесел, - с этим я не согласен. "Она, - говорит Посидоний, -
наставила живших поодиночке людей, укрывавшихся в пещере, в какой-нибудь
яме под скалой или в дупле дерева, и научила их  воздвигать  жилища".  А
по-моему, философия ничуть не больше придумала эти ухищрения,  громоздя-
щие постройки на постройки, города на города, чем рыбные садки,  замкну-
тые ради того, (8) чтобы обжорству не грозили бури и, как бы ни бушевало
море, страсть к роскоши имела безопасные гавани для откорма каждой поро-
ды рыб. Что ты говоришь? Философия ли вручила людям ключи и устроила за-
совы? Разве не алчности был подан этим знак? Философия ли возвела  высо-
кие кровли, опасные для жильцов? Дескать, мало  было  случайного  крова,
мало было без труда и искусства находить себе естественное убежище!  По-
верь мне, счастлив был век, еще не знавший архитекторов.  (9)  Вместе  с
роскошью родилось уменье обтесывать бревна в четырехугольные  брусья  и,
уверенной рукой ведя пилу по размеченным чертам, разрезать балки.

   А поначалу бревно кололи некрепкое клином,5

   - ибо тогда не строили для пира покоев, способных вместить  многолюд-
ное застолье, и не везли на длинной веренице телег,  сотрясающих  улицы,
ни сосен, ни елей, чтобы построить из них  штучный  потолок,  отягченный
золотом. (10) Развилины с двух сторон поддерживали кровлю,  хворост  или
зеленые ветви, плотно уложенные по скатам, давали сток даже сильным дож-
дям. И под таким вот кровом ничего не боялись. Под соломой жили  свобод-
ные, под мрамором и золотом живут рабы. Не согласен я с Посидонием  и  в
том, будто изделья из кованого железа изобретены  мудрыми  мужами.  (11)
Так можно назвать мудрецами и тех, что

   Зверя сетями ловить и птиц обманывать клеем
   Способ нашли, оцеплять лесные урочища псами.11

   Но все это придумано человеческой хитростью, а не мудростью. (12)  Не
согласен я с ним и в том, будто мудрецы нашли и железо,  и  медь,  когда
почва, опаленная лесными пожарами, излила из неглубоких жил  расплавлен-
ные металлы. Такие вещи находят те, кто их ценит. (13) И еще мне не  ка-
жется столь уж тонким вопрос, что стали употреблять прежде -  молот  или
клещи. И то и другое изобрел человек ума острого и быстрого, но не вели-
чавого и не высокого, - как и все, чего нужно искать, согнув спину и по-
тупясь душою в землю.
   Мудрецу легко было прокормиться. Да и как же иначе, если  он  даже  в
нынешний век не хочет ничем себя обременять? (14) Скажи мне, прошу,  как
можно восхищаться и Диогеном, и Дедалом? Кто  из  них  мудр,  по-твоему?
Тот, кто изобрел пилу, или тот, кто, увидев мальчика,  пьющего  воду  из
горсти, немедля вытащил из котомки чашку и разбил ее, обругав себя  так:
"Сколько же времени, глупый я человек, таскал я лишний груз!", кто спал,
свернувшись в бочке? (15) И сегодня кого сочтешь ты мудрее: того ли, кто
придумал, как устроить скрытые трубы, чтобы шафранная вода била  из  них
на невиданную высоту7, как вмиг заполнить водой или осушить Еврипы,  как
соединить над пиршественным покоем поворачивающиеся плиты, чтобы они по-
казывали то одно, то другое лицо и с каждой переменой -на столе  менялся
вид штучного потолка, - или того, кто показывает себе и другим, что при-
рода не требует от нас ничего тяжкого и трудного, что мы можем прожить и
без мраморщика и кузнеца, одеться, и не торгуя с серийцами8,  иметь  все
необходимое для нашего обихода, довольствуясь тем, чего земля не  прячет
в недра? Если бы род человеческий услышал его, то понял  бы,  что  повар
так же не нужен, как солдат. (16) Мудры или подобны  мудрецам  были  те.
для кого нетрудно было попечение о теле. Необходимое требует простой за-
боты, наслажденье - многих трудов. Будешь следовать природе, - не  пона-
добится никаких ремесленников: она не пожелала занимать нас такими веща-
ми и обучила всему, что сделала для нас непременным. -  Холод  невыносим
для нагого тела. - Что же, разве шкуры зверей и других животных не могут
вполне и с избытком защитить от холода? разве многие племена не  одевают
тела древесной корой? разве птичьи перья не скрепляются так, чтобы полу-
чилась одежда? разве и в наши дни большинство скифов не надевает  лисьих
и мышиных шкурок, мягких на ощупь и непроницаемых для ветра? -  (17)  Но
нужно еще густой тенью прогонять летний зной. - Что же, разве  древность
не оставила множества укромных мест, выдолбленных или безжалостным  вре-
менем, или другой какою причиною и превратившихся в пещеры? Что же, раз-
ве не делали вручную плетенок из любой лозы, не  обмазывали  их  дешевой
глиной, не крыли потом крыши соломой, или чем-нибудь принесенным из лесу
и не проводили безмятежно зиму под дождями, стекавшими  со  скатов?  Что
же, разве не прячутся в землянках племена, обитающие близ Сиртов, у  ко-
торых из-за чрезмерного солнечного жара нет более надежного укрытья  для
защиты от зноя, чем сама иссушенная  почва?  (18)  Природа,  позволившая
всем животным жить легко, не была так враждебна человеку, чтобы он  один
не мог обойтись без наук и ремесел. Не